"Пахнет тайной пыль веков,
Только слаще — пыль дороги..."
Позже Ниррит Ночной Свет запишет эту и другие песни. Позже удивится: как же так? Простые слова, неточные рифмы... откуда же взялось чудо?
Может быть, не зря Лист, добровольный привратник, впускал лишь тех, кто способен разделить нужное настроение?
Сонный сбросил я покой,
Позабыл дела, забавы.
Влагой пахнет над рекой,
Палою листвой — в дубраве,
Пеплом — стынущий очаг,
Скошенной травою — в стоге.
Пахнет золото... никак.
Чем же пахнет пыль дороги?
И голос не так уж громок, всего лишь чист. Скажите мне, в чём же дело, маэстро Лист?
Много видел я путей,
Много ездил, брёл и плавал.
Много пел — и без затей
Выпивку бродягам ставил.
Кроме истины одной
Нет иных, и видят боги:
Пахнет хлебом дом родной,
Только слаще — пыль дороги.
И снова, без паузы, живой голос сменило пение свирели.
Музыка журчит в тишине, странным образом не мешая ей, а наоборот — дразня. Выманивая. "Ну, скажи хоть полслова. Будь смелее, малышка!"
Последний, почти слишком резкий аккорд...
Тишина заговорила голосом Листа. Негромкий, раздумчивый речитатив, меняющийся вместе со стихом от строчки к строчке:
Постаревший огонь — это пепел... и свет.
Цену слов знает мистик, сломавший обет.
Быль и небыль, холодное эхо небес.
Мир чудесен — но в мире не сыщешь чудес.
...Только кто-то упрямо встаёт на крыло.
Кто-то, руки в крови, всё же тянет весло.
Кто-то смотрит на звёзды и видит себя.
Кто-то дышит любовью и гаснет — любя.
Неужели тебе не наскучил твой сплин?
Что за радость — поверить, что ты тут один?
По могилам хромает твой пепельный конь,
И ты давишь в себе невечерний огонь...
Отрекись! Убеги! Путы в клочья порви,
Вольным ветром свободу свою улови!
Мир всё тот же? Он давит, он душит? Пускай!
Лист опавший укажет тропу в вечный май.
Свирель сквозь струны. Струны — за свирелью. И на два голоса, сквозь журчащий, шелестящий, дышащий перебор:
Открылась бездна, звёзд полна.
Ночная чаща зашумела.
Улыбка тайно и несмело
Вздох заморозила — до дна.
Уже кружится голова,
Душа торопится в дорогу:
Покинув тело, в выси, к богу,
Забыв неловкие слова.
Миг равен гордой тишине -
Предвечной, первосотворённой.
И небо падает короной,
И расправляет плечи мне...
И так до самого конца, чередуясь, как в гобелене чередуются нити основы и утка: музыка, песни, музыка, стихи. Музыка, музыка, музыка...
Концерт закончился. Лист с Паутинкой, поклонившись, ушли со сцены. Но собравшиеся в зале ещё долго сидели, словно оглушённые, и не сразу начали подниматься со скамей, чтобы разойтись, унося под сердцами искорки тихого чуда.
— Айсе, ты куда?
— Я хочу поговорить с ними.
— Тогда нам сюда.
На стук в двери гостиничного номера откликнулся грубый низкий голос:
— Мы ничего не заказывали!
— Пожалуйста, откройте, — попросил Айселит с вежливой непреклонностью, которую вполне можно было назвать королевской. Никакой угрозы, ни явной, ни скрытой. Просто уверенность, что просьбу удовлетворят. Холодная и незыблемая, как вершина Белого Рога в Седых горах.
— Откройте им, — сказал Лист. Он почти шептал, но стандартные заклятья звукоизоляции не мешали принцу слышать сквозь них... особенно когда рядом стояла Ниррит.
— Ты уверен? — спросил немногим громче обладатель ворчащего баритона.
— Это не просто поклонники. Открой, Донжон.
Номер не представлял собой ничего выдающегося. Нормальный (по меркам Энгасти) трёхкомнатный люкс. А вот находящиеся в нём...
Лист и Паутинка, прильнувшая к нему в позе не столько откровенной, сколько просто устало естественной, тут же приковали к себе внимание Айселита. Взгляд Ниррит, скользнув по открывшему дверь здоровяку в кольчуге и при большом количестве оружия, намертво прикипел к пересчитывающему выручку изящному субъекту, принадлежащему к расе, опознать которую не помогли даже уроки практической космографии. Внешне субъект напоминал (весьма отдалённо) лемура, покрытого серебристо-белой шерстью, и был куда опаснее здоровяка. Прежде всего — потому, что являлся сильным магом.
Достаточно сильным, чтобы превзойти большинство высоких посвящённых.
— Всем доброго здоровья, — начал принц, обращаясь преимущественно к музыкантам. — Вы наверняка много раз слышали восторженные отзывы, так что я не стану повторяться и даром тратить время. К делу. Я хочу предложить вам сменить место жительства на время вашего пребывания в Энгасти. И я был бы весьма признателен, если бы вы...
— Постойте, — рыкнул "лемур". — Так дела не делаются. Представьтесь.
— Моё имя — Айселит. Мою спутницу зовут Ниррит Ночной Свет.
"Лемур" фыркнул, поднимаясь из-за стола.
— Господин Айселит Большая Шишка, — сказал он, — ваше предложение никак нельзя...
— Fluxh! — бросил Лист. — Skiulem roffyg.
— Благодарю, — кивнул принц. — Собственно, я также хотел попросить вас сыграть для нас с Ниррит. Хотя бы один раз — только для нас.
— Я рад, что вам так понравился концерт, — сказал Лист. — К сожалению, мы не можем нарушать собственные правила и пользоваться... благосклонностью высокопоставленных лиц.
— Вы неправильно меня поняли! Я не...
— Погоди, Айсе, — сказала Ниррит.
Шагнув вперёд и полностью игнорируя "лемура", она посмотрела на музыкантов. И не только посмотрела. Раздражённо рыкнув, "лемур" начал разворачивать "плащ бессилия", но не закончил: "обновление" Ниррит уже завершило свою работу. Да и назвать это заклятье атакующим не повернулся бы самый злой язык. Лист ахнул, ощутив в буквальном смысле живительный эффект. Паутинка переменила позу, глядя на гостью с недоверчивостью, сменяющейся восхищением.
— Я не стану предлагать вам деньги, — сказала Ниррит. — Я не стану предлагать вам бесплатное и куда более комфортное, чем этот номер, жильё. Хотя то и другое вы можете получить по первой просьбе. Я хочу предложить вам обмен. Вы будете играть, а я буду танцевать. Для вас.
— Ну и чего ради вы согласились?
Лист ответил, не отводя задумчивого взгляда с двери, за которой скрылись гости:
— Если ты сам этого не понял, Флукх, мои объяснения тебе не помогут. Но может быть, ты поймёшь, если посмотришь на её танец.
7
Лист и Паутинка играли. Айселит, "лемур" Флукх, "громила" Донжон — слушали.
И смотрели.
Ниррит Ночной Свет танцевала.
Деревья дворцового парка тихо шелестели своей листвой... но казалось, что вокруг не парк, тщательно распланированный, окультуренный и приручённый, а дремучий, равнодушный к крошечным смертным лес. Босые ноги Ниррит ступали по коротко подстриженной траве, обходя цветы и узоры, выложенные плоскими плитками камня разных оттенков... но казалось, что площадка для танца — не газон меж клумб, а дикие хаазминские степи. Когда же танцовщица выходила на изгибы посыпанной песком дорожки, зрителям чудилось, что Ниррит вот-вот исчезнет: не то канет в волнах прибоя, не то растворится в Шёпоте Тумана...
Сон? Явь? Капризы воображения?
Невозможно стало определить, музыка ведёт танец или танец увлекает за собой музыку, кто спрашивает, а кто отвечает, кто задаёт ритм, а кто следует ему. Принца словно ледяной водой окатило, когда он вспомнил, что именно напоминает ему этот танец вне любых канонов, а то и вне законов, управляющих существованием мира.
Нестандартное посвящение, ритуал Семи Связующих. Вот на что было похоже это.
Колючий звёздный свет и поволока дня, далёкий горизонт и рокот водопада, дым, словно от костра, живой волчок огня и птичий пересвист — вот странника награда! Что поворот сулит, чем манит новый день? Ответят горький смех и радостные слёзы. Сокровища, гляди: склонившийся плетень, несжатые хлеба, искристые морозы... всё память сохранит и воскресит в свой час, и полной грудью вздох на берегу рассветном дороже в сотни раз для каждого из нас, чем россыпи казны и истин блеск бесцветный.
Движенье — это всё, а остановка — смерть. В находках счастья нет и в тратах нет печали. Когда придёт наш час, легко шагнём за дверь: ведь ждёт за нею то, чего мы здесь не знали...
Эхо подхватывает музыку и возвращает, обогащая новыми, какими-то летящими обертонами. Тягучая размеренность танца взрывается пламенными сполохами, ожившими тенями, золотыми бликами на грубо обтёсанных сводах, гибкими движениями холоднокровных обитателей вод, переходящими в мелькание птичьих крыльев.
И целые миры, не выдержав соблазна, присоединяются к образам танца, увлекая за собой своих обитателей — как разумных, так и лишённых разума...
Режет нож, копыто бьёт, горн трубит, восходит солнце. Ослепляет горный лёд, в кошеле звенят червонцы. Всякой вещи место, срок. Переменам удивляться, жить былым — не наш порок. Наш девиз: "Не возвращаться!"
Жалобно зазвенела лопнувшая струна. Ниррит замерла, дыша глубоко и очень часто. Лицо, шея, руки — всё блестело от обильно проступившего пота. От пота! Это у Ниррит-то, способной сохранять размеренность дыхания после часа жёсткого спарринга с меняющимися противниками!
Волшебство танца ушло, как струна порвалась: мгновенно. Осталась только трава, вытянувшаяся выше колена танцовщицы... да ещё перемены в самой Ниррит. Принц далеко не сразу сообразил, что она, начинавшая танец в "маске" тианки, закончила его, вернувшись к человеческому облику. Новому, выкованному ритуалом Семи Связующих.
Только радужки глаз буквально светились серебром, да загар стал темнее обычного.
Низкий — свободная рука по локоть канула в подросшую траву — поклон музыкантам. Лист с Паутинкой молча встали и вернули поклон танцовщице.
Айселит откашлялся.
— По-моему, в храме тебя такому не учили.
Ниррит фыркнула.
— Слишком много чести было бы Гаэ-Себишу, — бросила она, с хорошо заметным усилием усмиряя частое дыхание. — Даже умей я такое раньше, ему я бы не стала танцевать жизнь.
Принц спрятал взгляд.
"Она танцевала жизнь. Свою, конечно же, — подобную бесконечному движению вдаль, не знающую возвращений. А я... в этом танце я был бы лишним. В лучшем случае — временно уместным, как указатель на развилке дорог. Странница прочтёт написанное на указателе, быть может, сделает недолгий привал, а потом отправится дальше.
Что ж. Даже не могу сказать, что узнал благодаря этому танцу нечто новое.
То, что я всего лишь знал, теперь я — прочувствовал".
— Ну что, понял?
Флукх перевёл взгляд с Листа на Ниррит и обратно.
— Пожалуй, да. Такого танца я уж точно никогда не видел.
— Мы тоже не видели, — сказала Паутинка. — Госпожа, кто вы?
— Давай без господ, а? — поморщилась Ниррит, садясь прямо в сверхъестественно подросшую траву в двух шагах от музыкантов и в трёх — от Айселита с Флукхом. На равных. — Всё-таки вы играли ничуть не хуже, чем я плясала.
— Сомневаюсь. — Лист улыбнулся смущённо и мечтательно. — Но однажды мы видели того, кто мог бы ТАК сыграть.
Паутинка подхватила с равной мечтательностью:
— "Это было давно и немного неправда"... но всё-таки это было. Один раз мы с Листом так же близко, как вас, видели Алого Барда. И больше того: слушали его пение!
— "Величайший из певцов мне поведал на пороге"?
— Да-да! — оживился Лист. — Вы наверняка о нём слышали.
"Ещё бы. Если не старейший, то уж точно самый странный член Круга Бессмертных... многие сомневаются, можно ли вообще считать членом Круга его, почти не бывающего в Аг-Лиакке".
— Слышали-то о нём абсолютно все, имеющие уши... а вот слышали его немногие.
— Нам повезло. Мы — именно слышали его. И... знаете, сколько мне лет?
— Я могу ответить на этот вопрос, — сказал Айселит, — и испортить сюрприз. Вам, Лист, девяносто четыре. А Паутинке... скромно умолчу, сколько. Но число сопоставимое.
Ниррит медленно покачала головой.
— Как целитель могу утверждать, что ваш физический возраст и состояние здоровья соответствуют показателю "под тридцать". Правда, обычными людьми вас назвать нельзя...
— Алый Бард сказал, что талант, музыка и дорога будут хранить нас до тех пор, пока мы останемся им верны. И похоже, что он сумел передать нам кусочек своего бессмертия.
— Вот это вряд ли, — Ниррит. — Может, в самом начале так оно и было, но теперь...
— Теперь, — закончил Флукх, — вы живёте своим собственным бессмертием. Не заёмным.
Лист потупился. Паутинка покраснела.
— Вы зря смущаетесь. Я, конечно, этого вашего Алого не слышал, но зато я тысячи раз слышал вас. И знаете, друзья? Чем дальше, тем больше мне хочется вас слушать! Потому и шатаюсь я следом за вами, потому и дышу сладкой пылью дороги. Хотя все мои родичи дружно объявили бы меня спятившим, если бы знали, чем я занимаюсь.
— Не имею чести знать ваших почтенных родичей, — усмехнулась Ниррит, — но если бы они так поступили, я объявила бы их всех скопом тугоухими обладателями несмазанных душ. Кстати, развейте моё недоумение: как называется ваш вид разумных?
Флукх усмехнулся в ответ.
— Вы хорошо его знаете, — сказал он, — и умеете весьма достоверно изображать. Я тианец.
— Что?
— Представьте себе! Моя чрезмерно экзотическая внешность — побочный результат Причащения... впрочем, с культом Прародителя я порвал задолго до того, как познакомился с Листом и Паутинкой. И даже до того, как нанялся в Попутный патруль. Вы для меня — загадка куда большая.
— Я и сама для себя — большая загадка. Впрочем, если вы видели мой танец...
— Со стороны виднее?
— А разве это не так? Что вы увидели?
— Если воспользоваться вашим же определением, я увидел жизнь. А вы, друзья?
— Порыв, — сказала Паутинка.
— Движение, — поправил Лист. — Движение, направленное в бесконечность.
— А ты?
Айселит встретил серебряный взгляд Ниррит своим. И не опустил глаз.
— Разлуку, — ответил он. — Неизбежную разлуку.
— Не торопи события... и не заглядывай слишком далеко в будущее.
— Золотые слова, — Флукх посмотрел на принца особенным взглядом. Маг — на мага... и для мага. — Честно говоря, я страшно вам завидую, уважаемый. Я куда старше вас, я даже старше, чем вы и Лист вдвоём... но вы ухитрились получить от насмешницы-судьбы подарок куда более щедрый, чем все мои подарки, взятые вместе... конечно, без учёта музыки последнего полувека.
— Конечно, — без улыбки согласился принц.
Лиловый взгляд растворился в серебре, растворяя серебро в лиловом.
— Они? Странники. Вечные бродяги, видевшие сотни, а то и тысячи миров Пестроты. Такие же, как Алый Бард, поспособствовавший их взлёту. Когда-то были людьми, а теперь — кто знает? Кроме их возраста и настоящих имён, я знаю о Листе и Паутинке не так уж много... но стоит ли говорить об этом? Сдаётся мне, что нет. Их настоящее и будущее важнее их прошлого.
