Ласурская бригада

Стоящая перед ним неподвижно фигура обернулась. Вита шагнула назад, ожидая увидеть пугающее лицо призрака... Но она знала это взгляд! Она знала эти глаза цвета озёрного льды середины зимы!

— Гопотамкин... — прозвучал под сводами холодный голос архимагистра Никорин. — Скатий сын всё это время был жив!

* * *

— Да не писал я эту Аркаешеву записку! — покраснев от гнева, заорал Его Величество Ахфельшпроттен. — Я ж порталом ушёл, думал, на утро вернусь! А оно вон как вышло!

Йожевиж успокаивающе хлопнул его по плечу. Оба гнома стояли на ногах с той непередаваемой твёрдостью, какая бывает лишь у почтенных мастеров, приятно проведших время.

— Мне всё равно... — равнодушно сказала Руфусилья.

С того момента, как Йожевиж привёл нового друга на завтрак, рубака старательно смотрела в сторону. Лишь побелевшие на рукояти топора пальцы выдавали напряжение.

— Руф? — Тори обежала её, чтобы заглянуть в лицо. — Руф, прости Его Величество? Ну, правда, кто же знал, что он уходит так надолго и не сможет преодолеть завесу?

Сестра бросила на неё ненавидящий взгляд, развернулась и вышла из помещения.

— Обухом не огрела — и то радость! — фыркнула Тариша.

Знойные гномьи страсти не привлекали её так, как завтрак. Стол в общих чертогах был накрыт с присущим подгорным жителям радушием, и с него снова манили блюда, полные мяса. После вчерашних совместных ванн с Дикраем Денешом есть фарге хотелось ужасно. Однако причина голода была нерадостна. Как ни звали животные инстинкты, Виден считала себя в первую очередь разумным существом, поэтому без боя сдаваться на милость победителя не собиралась. В результате ванну вместе с оборотнем она приняла, спинку Рай ей потёр со всем тщанием, после чего огрёб по морде и ещё по заднице, и ушёл обиженным, оставив распалённую яростью и неутолённой страстью фаргу в одиночестве наслаждаться воздушными пузырьками бассейна.

— Вот ведь ослица! — Торусилья с грохотом пнула стул, с которого встала. — Ахфель... То есть, Ваше Величество, мне так жаль...

Король тяжело опустился на скамью.

— Уважаемая Торусилья, в узком кругу зови меня, как и прежде! — сказал он и потянулся к блюду с жареным поросёнком. — Садитесь все, давайте, наконец, позавтракаем!

— Вам, может быть, пойти за ней? — выглянув из-за плеча Йожевижа, пискнула Виньо. — Попросить прощения... наедине?

— Плохо ты знаешь мою сеструху! — Тори раздражённо стукнула кувшином с пивом о свою чашу. — Она упрямая, как Драгобужский пони! Рогом упрётся — с места не сдвинешь!

— У Драгобужских пони есть рога? — заинтересовался Дробуш.

— Точно, уважаемая Тори! — приступая к трапезе, заметил король. Он был расстроен, но настолько отчаянно пытался это скрыть видимым спокойствием, что члены бригады единодушно решили ему подыграть. — Такие, как Руфусилья Аквилотская, к чувству идут долго, однако отдаются ему со всей жизненной страстью. Будь то любовь... или ненависть!

— Она вас не ненавидит, Ваше... Ахфель! — воскликнула младшая рубака. — Злится сильно!

— Мне от этого не легче! — буркнул король. Заметив стоящую у стены навытяжку Шушротту Кайдарацкую с удивлением спросил: — Ты почему не ешь?

— В вашем присутствии... — дрожащим голосом начала та.

— Садись, — махнул он рукой, — у меня сегодня официальный выходной, посему я не король, а просто уважающий себя мастер. Кроме того, для тебя есть важное задание!

Вместо того чтобы присоединиться к компании за столом, Шуша вытянулась ещё сильнее и отрапортовала:

— Всё, что пожелает мой король!

— Вон ту девушку, — Ахфельшпроттен кивнул на Виньовинью, — следует подготовить к свадьбе согласно нашим традициям!

Гномелла, накладывающая в тарелку грибной салат, уронила и ложку, и посуду.

Его Величество с деловым видом отставил поросёнка в сторону (блюдо тут же утянула Тариша Виден), откашлялся и произнёс строгим голосом:

— Согласно буллиту пятьсот шестьдесят седьмому Регламента поведения почтенных мастеров, я, сегодня утром поименованный уважаемым Йожевижем Охтинским посажённым другом, при дорогих гостях и свидетелях сего разговора, спрашиваю у тебя Виньовинья Виногретская, хранительница ключа от вашего с Йожевижем общего дома — готова ли ты выйти за него замуж здесь, в Круткольхе, в ближайшую подходящую по горному календарю дату?

Виньо перевела ошарашенный взгляд на Йожа. Тот пожал плечами, смущённо пробормотал:

— Выпили... поговорили...

— Да! — первым заорал Дикрай, вскакивая, хватая и кружа гномеллу.

— Да! — одними глазами улыбнулся Ягорай и переглянулся с Вирошем.

— Ну конечно, да! — фыркнула фарга.

— Без сомнения! — кивнул Варгас.

— Точно! — поддакнул Вырвиглот, в подтверждение слов стукнул по тарелке кулаком, отчего та рассыпалась в пыль.

Синих гор мастер, выбравшись из-за стола, опустился перед суженой на одно колено и умоляюще сказал:

— Прошу!

Дикрай осторожно поставил рыдающую Виньо рядом. Гномелла бросилась к Йожу, обняла за голову, прижала к себе.

— Я согласная! — заговорила она сквозь слёзы. — И будьте мне свидетелями, с рыданиями завязываю! Вот как замуж выйду, так и всё! Больше не одной слезинки!

— Терпеть не могу алкоголь, но за это выпью! — блеснула глазами Тариша. — Налей мне, почтенная рубака, до краёв!

Торусилья накатила фарге пива, полюбовалась на пышную пену, и подала ей чашу. Тариша, действительно, выпила — зажав нос пальцами одной руки и смешно дёргая ушами.

— Вот теперь можно и поесть! — довольный король сел на место. — А где?..

К сожалению, от поросёнка остались одни только кости.

* * *

Тому, кто этим утром увидел бы Ровиниана Фарованиэль Фирозо Кос Алкаслотля, показалось бы, что он любуется восходом солнца, стоя на террасе Цитадели. На самом деле, его глаза не замечали ни солнца, ни линии горизонта. Сердце Владыки сверлила боль: он обещал жене заботиться об Аргониэль, однако дочь была похищена злодеями и сейчас находилась в плену у Лималльских гномов. Письмо от короля Ахфельшпроттена, полученное с нарочным, немного успокаивало. 'Аргониэль Ровинианиль Даирэа Кос Алкаслотль жива, но сильно утомлена произошедшим. Она будет возвращена в Цитадель, как только почувствует себя лучше!' — писал хозяин Круткольха после всех положенных витиеватых слов вежливости. О похитителях он не упоминал, из чего следовало, что те не пережили нелегального перехода границы. Слово, данное гномом, нерушимо — Ровиниан знал это, однако его смущало исчезновение вместе с беглецами гномеллы Кайдарацкой. Была ли она взята ими в заложники, как и несчастная Арго? Или ушла добровольно, намереваясь просто вернуться в родной город? Вопросов было множество, ответы появляться не спешили. Радовала лишь сообразительность старшего сына, задействовавшего Ласурскую волшебницу в качестве источника постоянной энергии. Конечно, одной человечьей девушки было мало для того, чтобы пробудить спящих в подземелье Цитадели соотечественников, однако те, несомненно, выглядели лучше. На их лица начали возвращаться краски жизни.

Ровиниан смотрел вдаль и думал, как было бы здорово найти и собрать на запретном уровне подземелья всех рокури аркаэлья Тикрея! Тогда, возможно, и Тириноиэль смогла бы проснуться! Он тосковал по ней. Многочисленные наложницы не заменяли жены. Они не умели так молчать, когда следовало, не смеялись звонко, как серебристый родник, не говорили настолько милые глупости. Всегда равнодушный к близости душ Владыка впервые почувствовал нечто подобное, когда встретил прекрасную эльфийку из рода Горних на одном из приёмов во дворце Мудрейшего. С тех пор в жизни появился смысл, а Равиниан полюбил тихие семейные вечера и страстные ночи, подаренные женой. Он и до сих пор предпочитал не вспоминать тот день, когда, вскрикнув, она опала на его руках, погрузившись в зачарованный сон. И вместе с ней уснула почти половина обитателей Цитадели. В других эльфийских родовых гнёздах произошло то же самое, но в гораздо меньших масштабах. Исследования, проводимые магами, ничего не дали. Возможно, Мудрейший что-то знал, а, может быть, просто воспользовался возможностью использовать возникшую необходимость подданных в артефактах Вечной ночи, дабы держать древние рода в узде. Как бы то ни было, шестьдесят лет назад многие семьи Лималля лишились своих членов, а вызванное этим общее ослабление страны привело к ненавистному протекторату Крея, который тому удалось установить во время последней людской войны.

Владыка с удивлением посмотрел на свои пальцы, до боли вцепившиеся в парапет. Медленно поднял руки, глубоко вздохнул, успокаиваясь.

К зеленоглазой человеческой девушке у него не было жалости. Рано или поздно она истает под действием пропускаемой через себя Силы, превратившись в призрак. Мучительная смерть? О чем вы?! Безболезненное приятное небытие! Мало ли призраков живёт в Подземельях? Одним меньше, одним больше.

Равиниан тосковал по жене...

* * *

Ники очнулась с громким всхлипом, будто с глубины выплыла. И обнаружила себя укутанной шкурами, а рядом — чашку с дымящимся морсом.

Бруттобрут сидел напротив — за костром, задумчиво помешивал ложкой в котле варево, распространяющее вкуснейший запах пшена и мяса.

— Сколько? — хрипло спросила Ники.

— Трое суток, — отвечал гном, не прерывая своего занятия. — Пейте!

Несмотря на бьющую архимагистра дрожь, она едва уловимо улыбнулась — Бруттобрут был неисправим! Послушно села и взяла чашку, наслаждаясь исходящим от неё теплом. Первый глоток горячего морса с мёдом действовал, как живительный нектар.

Гном снял пробу, довольно крякнул и, шмякнув в глубокую мису каши, протянул её Ники.

— Я с тобой растолстею! — пробормотала та, однако мису взяла.

Дрожь постепенно сходила на нет, так же, как и сухость в горле, и ноющая боль в конечностях.

— Брут, я тебе не надоела? — спросила архимагистр, отведав каши. — Ну, сколько можно со мной возиться?

— Двести шестьдесят пять лет, два месяца и пятнадцать дней! — отрапортовал гном, предварительно почесав бороду — должно быть, подсчитывал.

— И тебе ещё не хочется меня убить? — восхитилась Ники.

— Иногда, — серьёзно ответил Бруттобрут, — но тогда я вспоминаю Всхолмье...

— Прости! — помолчав, сказала архимагистр. Игривые нотки из её голоса исчезли. — Я тоже помню Всхолмье... И то поле... Не могу забыть! Столько лет прошло!

— Из всего моего рода Под Холмом никого не осталось, — спокойно сказал гном. — Да, я учился, как и подобает уважающему себя мастеру, и получил профессию в Драгобужье — по вашему настоянию, Ники. Но те гномы... Их больше, чем один... Мне тяжело смотреть на них. Мне — единственному гному Подхолмья. Я знаю ваш взгляд, архимагистр, тот, которым вы смотрите на обычных людей. Их — больше чем один! Вас...

Никорин невольно дёрнула ворот, будто тот душил её. Брут был прав. Как всегда.

* * *

Зрение вернулось не сразу — в сознании плясали огненные зарницы и сияли потоки Силы, то сплетаемой, то расплетаемой чужой волей.

Ярчайшая вспышка в конце битвы, подземный гул и раскалывающаяся земля, в трещинах, больше похожих на следы от когтей дикого зверя...

Вспыхнувшие факелами живые люди и крики боли...

Яростное рычание тех, кто потерял разум...

Вой и плач...

Просьбы о помощи...

Огонь...

Огонь...

Огонь...

Умирая, древний бог обращал всё живое в угли.

Ники потёрла веки тонкими пальцами и c трудом открыла глаза. Перед ней, до горизонта, раскинулось серо-седое поле пепла, из-под которого кое-где проглядывали обугленные человеческие останки. Нестерпимо воняло горелой плотью. Её, плоти, сгорело много — пепел и был прахом всех тех, кого Гересклей заманил в свои сети.

Прах взметнулся, выпустил из клубов серую фигуру, в которой Никорин с трудом узнала Ясина. Не в силах вымолвить ни слова, протянула к нему руки — не чаяла видеть живым любимого, ведь оба понимали, на что шли, вдвоём вставая в заслон. Зорель упал на колени перед ней, притянул к себе, сжал так крепко, что хрустнули рёбра. Оба молчали. Молчали, ощупывая друг друга, чтобы убедиться, что всё в порядке, молчали, поднимаясь, но продолжая держаться за руки, молчали, направляясь туда, где возвышался большой холм, под которым ещё могли остаться выжившие. Молчали и тогда, когда вошли в разрушенные каменные врата и увидели павших гномов, защищавших свой дом Под Холмом, их жён, с луками и топориками в руках, их детей... Помощь опоздала — не осталось никого из древнего рода, всех вырезали одержимые, сожгли древние алтари, разрушили искусные скульптуры и механизмы. Драгоценные каменья и золото валялись прямо под ногами, греби лопатой — не хочу! Нападающим они были не нужны, они жаждали крови. Тупого, тотального уничтожения.

Ники ощущала сильные пальцы Ясина, сжимавшие её, и смотрела, смотрела, смотрела на мёртвые тела, грудой наваленные друг на друга. Гномы защищались мужественно, однако число одержимых Гересклеем к тому времени достигло уже сотен тысяч. Они не боялись смерти, и боли не чувствовали!

— Мы с тобой убийцы, Ники, — горько произнёс Зорель. Тихие слова гулко отдались под высокими каменными сводами. — Таких убийц не видел Тикрей! На нашей совести тысячи... Не думал я, что за могущество платят ТАК!

Она развернула его к себе.

— Если бы они оказались за перевалом — одержимых считали бы миллионами! Правители Тикрея посмеялись над нами, сочтя шарлатанами! Архимагистры предпочли умыть руки — ведь в Золотых башнях так безопасно! У нас не было времени уговаривать каждого из них, просить о помощи! Мы сделали — что могли!

Прижав Ники к себе, Ясин поцеловал её в макушку.

— Ты права! Идём наружу. Запечатаем вход, чтобы стервятники не слетелись. Пусть гномы мирно спят в своём доме, ставшем им последним пристанищем!

Они уже готовы были повернуть назад, как вдруг услышали звук, до того странный в этом полным смерти месте, что обоим стало не себе. 'Хнык' — так он звучал.

Первой услышала Никорин. Сделала стойку, как гончая, на охоте почуявшая зайца.

— Что? — тут же подобравшись, спросил Зорель.

Но она уже метнулась на звук, вцепилась в лежащий на полу тяжёлый шкаф, пытаясь его поднять.

— Ники... — позвал Ясин, а когда она не обратила внимания, рявкнул: — Ник, мурена тебя поцелуй!

— Да, мой капитан! — опомнилась та.

Зорель только головой покачал. Сплёл заклинание и выпустил. Шкаф, став легче воздуха, поднялся и отплыл в сторону, рухнув где-то за их спинами. Под ним обнаружились двое — бородатый мощный гном и гномелла в синем платье. Оба склонились друг к другу, то ли пытаясь обняться на прощание, то ли — что-то прикрыть. 'Хнык' прозвучало громче. Дрожащими руками Никорин расцепила их последние объятия, чтобы обнаружить под телами... колыбель с младенцем. Увидев чужую тётю, тот насупил лохматые бровки.

— Что это? — растерянно сказал Ясин.

Ники бережно вытащила младенца из корзины.

— Это ребёнок, Ясин. Кажется... да, мальчик! Последний оставшийся в живых сын Подхолмья...

Зорель смотрел на любимую и не узнавал. Откуда эти нежные морщинки в уголках рта, этот тёплый свет во всегда холодных глазах цвета озёрного льда, свет, которого не может быть у женщины, всегда относившейся к детям с опаской?