🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

По правде говоря, экспериментировать подобным образом не хотелось и самой Принцессе. Особенно теперь, когда она будет рисковать не только собой, но и ребёнком.

'Если б хоть знать, как эта вещь устроена!' — вздохнула она, не глядя на браслет, но осязая его на своём запястье — она теперь всё время его осязала. К чему он привязан? К Короне? К Замку? К Королю? Скорее всего, к Короне, так было бы проще всего. Но непонятно, к какой из её сущностей — вещественной или магической. Если к магической, наверное, браслет 'выключится', если 'выключится' Корона. Если к вещественной, можно оставить его 'включённым', но унести с собой Внутренний обруч, тот, что сейчас светится волшебным светом на отцовской руке. Хотя какая разница? Пока Корона работает, никто, кроме Короля, не сможет сдвинуть её с места. А противовес всё равно пропал так же безнадёжно, как ключ.

В своих раздумьях Принцесса, естественно, добралась и до того средства, которое её возлюбленному казалось последним и отчаянным. Но с её точки зрения, оно вообще не годилось к использованию! Она и мысли не допускала о том, чтобы подвергнуть Феликса опасности снова угодить в лапы к Потрошителю — ничего ужаснее нельзя было вообразить. Тот факт, что Мангана до сих пор не вышел на след Многоликого, в глубине души Эрика почитала за чудо.

Ну ладно, хватит, сказала она себе, утомившись. Если решение задачи нельзя отыскать немедленно, это не значит, что оно никогда не будет найдено. Но сейчас лучше подумать о чём-нибудь другом. Например, о том, кто и каким образом намеревается её скомпрометировать нынче ночью — и как это предотвратить. С теплотой и благодарностью Принцесса вспомнила об Акселе: 'Хвала Серафимам, хотя бы в этом деле у нас с Феликсом есть помощник!'

— Я сяду, любимый, надоело лежать, — шепнула она зверю, который грел ей живот и руку и, казалось, безмятежно спал.

Чёрные глаза тут же распахнулись. Горностай изогнулся и выразительно посмотрел на дверь.

— Хочешь выйти?

'Да'.

Должно быть, собирается продолжить свои изыскания, поняла Эрика. Надеется найти ещё что-нибудь интересное — как иначе, после утреннего-то улова! Расставаться с Многоликим ей было жаль, но удерживать его она не стала. Чмокнула в нос и выпустила в коридор, а сама уселась к окну и принялась дышать на ледяную корку, чтобы открыть себе хоть какой-то обзор.

* * *

Так Принцесса и просидела у окна до самого вечера, прерываясь только на еду. Она и ела бы в своём купе, но у Короля идея её затворничества вызвала всплеск негодования — очевидно, он всё ещё злился на дочь из-за вчерашнего — и она сочла за благо не выводить его из себя. Однажды к ней зашёл доктор, подержал за руки, внимательно посмотрел в глаза и заверил, что от удушья не осталось никаких серьёзных последствий. Пару раз заглядывал Аксель, пытался развлекать Эрику беседой, но быстро понял, что ей хочется побыть одной, и больше уже не появлялся. Феликс тоже долго отсутствовал — наверное, всю свою энергию направил на обыскивание поезда.

Общие трапезы сегодня производили на Принцессу ещё более тягостное впечатление, чем обычно. Мачеху и брата она подозревала в том, что кто-то из них подбросил имперским вельможам дрянную записку. Ваймен и Керугер, умолчавшие о записке, дабы поймать невесту Акселя с поличным, вызывали у неё чувство гадливости. Начальник Охранной службы заставлял Эрику терзаться невнятными подозрениями. И даже вышколенные слуги, умевшие держаться незаметно и не действовать на нервы хозяевам, сегодня её пугали и раздражали, потому что любой из них мог оказаться причастным к истории с анонимкой.

В заоконном пейзаже, правда, тоже ничего приятного и жизнеутверждающего не было. Лес и горы давно закончились, их сменила гладкая, как простынь, лысая равнина. Снова мело, горизонт не просматривался вовсе. На открытом пространстве ветер разгулялся в полную мощь и дул, казалось, со всех сторон сразу. Когда особенно сильные порывы налетали на поезд сбоку, вагон — тяжеленное сооружение из металла и дерева — стонал и вздрагивал, как хлипкая крестьянская лачуга.

Иногда сквозь кусок очищенного стекла Эрика не могла различить ничего, кроме снежных вихрей. Иногда сквозь белёсую мглу проступали очертания каких-то унылых чёрных строений. Над одними строениям, выдавая присутствие человека, поднимался сизый дым; другие казались заброшенными и мёртвыми. В какой-то момент в поле зрения Принцессы появился большой и странный храм. Сначала она не поняла, в чём его странность; потом подивилась, кому это пришло в голову выкрасить его в чёрный цвет; и лишь когда он остался позади, сообразила, что это не краска, а копоть. Храм, как и множество окрестных домов, был обгорелым! Не так давно — должно быть, минувшим летом — здесь бушевал пожар, и площадь, им охваченная, была огромна, поняла Принцесса.

Пожар. Пожар... Слышала ли она от отца хоть полслова об этом пожаре? Эрика сжала пальцами виски, вспоминая. Определённо, нет! Что именно здесь произошло, велик ли был ущерб, много ли людей осталось без крова... Она догадывалась: Король не трогал эту тему в разговорах совсем не потому, что в ней было что-то тайное — он просто не придавал ей никакого значения. Вот о графе Сольберге, с его намерениями захватить трон, Принцессе случалось слышать регулярно, тут уж сомневаться не приходилось: тот, кто теперь занимает это высокое место, засыпает и просыпается с мыслями о конкурентах. А пожар... кого он, в конце-то концов, волнует? Подумаешь, несколько деревень сгорело в восточной провинции.

В том, что отец хоть немного беспокоится о своих подданных, Эрика разуверилась окончательно. Всё, что она когда-либо слышала о нём, всё, чему была свидетелем, сложилось в простую и циничную картину. Его величество Скагер Первый желал властвовать, упивался своей ролью монарха, но заботиться о благополучии вверенного ему кусочка мира не собирался совершенно. Единственное, что он делал для простых людей — позволял знати грабить их, тем самым обеспечивая себе её поддержку.

Прикрытое снегом пепелище закончилось, теперь поезд громыхал по городу, названия которого Принцесса не знала; остановок здесь не планировалось. Город оказался похож на Зентак как брат-близнец — такое же тусклое и безрадостное место, где не на чем задержать взгляд. Эрика возвратила на плечи соскользнувшую шаль, зябко стянула её на груди. Ей вдруг представилось, каким бы стало путешествие, если бы её отца любили... если бы он хоть чем-нибудь заслужил любовь своего народа! Королевскую миссию в каждом городе ждал бы пышный приём. Не стайки зевак с безопасного расстояния глазели бы на поезд, ощетиненный дулами карабинов — а целые толпы горожан осаждали бы Короля, желая увидеть его и показать ему свою преданность.

В реальности же ингрийцы платили ему за равнодушие своим полнейшим равнодушием. Или ненавистью, как никогда ясно поняла Принцесса. Ненавистью тем более сильной, что никакого выхода у неё не было — всякое деятельное выражение недовольства монархией приравнивали к бунту и карали соответственно.

'Всё было бы иначе, если бы мама не погибла, — с ноющим сердцем думала Эрика. — Маме не было всё равно! Она не пряталась в хрустальной башне, как я. Боль и отчаяние тех, кто приходил к ней со своими бедами, она принимала как собственные. И всё своё влияние тратила на то, чтобы помочь. Это и значило для неё — быть Королевой. Все говорят, отец был этому не рад — но почему? Мама делала за него то, о чём он не хотел даже думать — но ведь она добавляла популярности Короне. Стало быть, и ему самому! Чем это ему мешало? Он жалел денег? Не хотел затруднять себя выполнением её просьб? В растущей любви народа к Королеве ему мерещилась угроза его власти?..' Ответа у девушки не было.

Город утонул в метели, а за окном появился причудливый рельеф, при виде которого Принцесса вспомнила едва ей знакомое слово 'карьер'. Вероятно, в этом месте, действительно, добывали полезные ископаемые. Добывали когда-то раньше, а теперь тут никого не было. Посёлок на краю карьера — несколько дощатых бараков и один приземистый кирпичный дом — был пуст; ни единой струйки дыма не поднималось в воздух. 'Я ничего об этом не знаю! — стиснула зубы Эрика. — Ни о том, что здесь добывали. Ни о том, как жили работавшие тут люди. Ни о том, куда им пришлось податься, когда добывать стало нечего...'

Сухие, безликие цифры министерских докладов сами собой всплывали в памяти, да много ли от этого было толку? Соотношение жителей разных сословий, доходы промышленности и сельского хозяйства, уровень преступности, уровень бедности, уровень грамотности, количество врачей и знахарей, что-то ещё... Она отлично помнила все эти цифры, но не знала, стоит ли им доверять. Даже если стоит... даже если они верны до последней запятой, что с того — если за частоколом цифр неразличимы судьбы живых людей? А что у неё есть, кроме цифр? Ей всегда легко давалась история; она разбиралась в ингрийской музыке, литературе и в живописи — но и это почти не приближало её к реальному миру. Немногое, что приближало — несколько жутких дней неслучившегося будущего.

Маятное чувство, донимавшее её в первую ночь поездки, охватило Эрику снова, но теперь оно стало ей понятнее. Была в нём и злость на отца, по чьей милости наследница ингрийского трона до недавнего времени не знала об Ингрии ничего, кроме прочитанного в книгах и докладах королевских министров — и не узнала бы, не случись ей однажды перелететь через всю страну без телохранителей и денег. И досада на саму себя, не интересовавшуюся, не спрашивавшую, во всём полагавшуюся на Короля. И печаль о том, что нельзя наверстать упущенное прямо сейчас — прямо сейчас нужно спасать себя, и Феликса, и ребёнка.

'Мама, ах, мама! Если бы только ты осталась со мной! Я всё бы поняла гораздо раньше!.. — вздохнула сквозь слёзы Принцесса. — Но мы вернёмся, — пообещала она себе, — мы непременно вернёмся, когда придёт моё время взойти на трон. Или даже раньше. И всё, что ты не успела, я выполню!'

Не будет никакого 'навсегда', решила Эрика. Она наследница — сколько бы она ни отсутствовала в Замке, за кого бы ни вышла замуж, Закон будет на её стороне, пока её не признают умершей. А уж её дело — позаботиться, чтобы не признали. Вряд ли в этот миг Принцесса была так тверда в своём решении, как ей самой казалось. Но ей сразу стало заметно легче. Сострадания ко всякому человеческому горю, свойственного её матери, в сердце Эрики ещё не было. К тому, что сейчас обретало форму в её душе, лучше всего подходило слово 'ответственность'.

Монотонный пейзаж за окном был уже не белым, а тёмно-голубым, когда вернулся горностай. Вспрыгнул на стол; выгибая узкую спинку, потёрся о принцессины руки.

— Как же ты долго! — с мягким упрёком сказала Эрика и почесала его за ушами. Шёпотом спросила, надеясь и опасаясь одновременно: — Нашёл что-нибудь интересное?

'Нет'.

Она почти не огорчилась:

— Ну и ладно! Лучше уж пока без сюрпризов. Голодный?

Снова 'нет'.

Похоже, успел побывать на кухне.

Принцессе очень хотелось ему рассказать, о чём она думала и к чему пришла, пока его не было, но она сдержалась — правильней сделать это потом, когда не понадобится шептать, а в распоряжении Феликса будут не только односложные ответы. Зверь потоптался, выбирая, где ему устроиться, покосился на окно, всмотрелся в лицо девушки, плюхнулся на бок поверх её рук и глубоко вздохнул. Ей вдруг почудилось, что Многоликий понял её без слов — хотя, скорее всего, это была иллюзия.

Больше он до ночи никуда не уходил. Ждал Эрику в купе, пока она ужинала, сидел в своей корзинке, пока она готовилась ко сну. Когда Вальда расстилала постель, в открытую дверь просунулась седая голова начальника Охранной службы.

— В четверть второго мы остановимся в Увельо, а там рукой подать до границы. Проснётесь уже в Империи, ваше высочество! — с довольным видом пророкотал он. — А к вечеру будем в Икониуме.

Обращался, само собой, к Принцессе, но смотрел при этом на Валькирию. Горничная поймала его взгляд, потупилась и улыбнулась уголками губ.

— Спасибо, Олаф, — кивнула Эрика. — Доброй ночи.

— Доброй ночи, ваше высочество! — он секунду помедлил и скрылся.

Покуда Вальда помогала ей переодеться в ночную сорочку и расчёсывала волосы, притихшее за день волнение нахлынуло на Принцессу с новой силой. Одиннадцать. Через три часа что-то должно случиться. 'Лишь бы только это что-то не было связано с Феликсом, — молилась она. — Лишь бы только не выяснилось, что наша с ним тайна — больше уже не тайна!'

Когда горничная ушла, Эрика заперлась на задвижку, впрочем, отлично понимая, что снаружи эту дверь можно открыть шпилькой. Но пусть тот, кто захочет войти сюда посреди ночи, хотя бы немного замешкается!

Горностай, как обычно, улёгся у неё на груди.

— Разбуди меня, если я случайно усну! — попросила Принцесса и погасила свет.

Естественно, не уснула. Считала минуты, слушала перестук колёс и завывание ветра. То и дело постукивали и в стену: Аксель из соседнего купе давал знать, что тоже не спит и ничего не забыл — Эрику это успокаивало.

В Увельо простояли совсем недолго. Голоса, шаги, открывающиеся и закрывающиеся двери, скрип снега под ногами стражников, фырканье паровоза, потом короткий резкий гудок — и поезд снова двинулся с места. Эрика лежала, словно оцепенев, и даже дышать боялась — в таком находилась напряжении. Несколько минут спустя шаги раздались уже в вагоне и прекратились около принцессиной двери. Ручка, на которую надавили снаружи, негромко лязгнула, но дверь не поддалась. Многоликий встрепенулся и встал на лапы. Человек за дверью пробормотал что-то себе под нос, завозился, должно быть, отыскивая что-нибудь острое — поддеть язычок задвижки. Затем опять — металлический лязг, и створка поехала в сторону. В дверном проёме появился мужской силуэт, чернильно-чёрный на жёлтом фоне освещённого коридора.

Принцесса не успела ни приподняться, ни вскрикнуть, а горностай уже оттолкнулся от неё и с силой и скоростью распрямлённой пружины кинулся на того, кто стоял в дверях. Мужчина истошно завопил, затряс рукой, пытаясь стряхнуть с неё зверя, уронил какой-то предмет и шарахнулся в коридор, где и угодил в распростёртые объятия принца Акселя. Принцу не понадобилось много времени на то, чтобы скрутить взломщика и лицом вниз уложить на пол — через пару секунд всё было кончено.

— Силы Небесные, что тут творится?! — охнула Эрика, зажгла светильник и села, прикрываясь одеялом.

В коридоре загомонили стражники. Горностай, белоснежная мордочка которого обагрилась кровью, заскочил в корзинку и наблюдал за происходящим оттуда. Аксель, чьё лицо казалось почему-то очень растерянным, прижимал одним коленом к полу человека в богатой зимней одежде и удерживал его заломленные руки. Руки эти тоже были окровавлены — искусали злоумышленника, похоже, на совесть. Он громко стонал сквозь зубы. Посреди купе валялся на полу распахнутый футляр из некрашеной кожи, а в стороне от него — два небольших продолговатых матовых флакона, напоминающих парфюмерные, светло-коричневый и почти чёрный. Следуя внезапному побуждению, девушка подняла ближний из них, коричневый. Пальцы закололо магией.