Консерватория:музыка моей души

— Ну да. Он закрывает череду аккадемконцертов. Это уже своеобразная традиция, — подтвердила Делма.

Я кивнула. На сцену вышла какая-то оллема из преподавательского состава, чтобы попросить тишины и представить первого студента. И потянулась вереница выступающих. Вместе с первыми звуками первого оллама я выстроила блок: за период экзаменов я уже достаточно влияния на себе прочувствовала. Так что сегодня планировала снять его только для Нии.

Перед подругой выступали трое вокалистов и четверо исполнителей: виолончелистка, гобоист, аккордеонист и парень, играющий на валторне. Между выступлениями была маленькая полуминутная пауза. И вот звонкий голос, похожий на звук горна, объявил следующего студента, которым оказалась моя соседка по комнате. Ния встала и взошла по ступеням на сцену. Она остановилась у рояля, не загораживая вид на аккомпаниатора, и повернулась лицом к залу. Со стороны Кеннета раздался какой-то малопонятный звук, похожий на судорожный вдох. Коньячного цвета струящееся платье обрисовывало фигуру девушки, свободно расходясь книзу от бедер, ниспадая мягкими складками. Рукава повторяли рисунок юбки, оставляя открытыми только ладони. Ткань золотилась и играла в лучах, падающих на нее из окна. Волосы Нии, в которых как будто путались те же лучи, были собраны в высокую прическу, оставляя открытой шею и плечи, которые платье не закрывало. Девушка как будто сияла изнутри и снаружи, полностью оправдывая свое прозвание солнечной, но больше всего света было в глазах. Куда только делась нервная дрожь и неуверенность. Недавно трясущуюся оллему в этой прекрасной вокалистке не могла узнать даже я. Ния слегка повернула голову и грациозным и легким кивком дала знак аккомпаниатору о вступлении. Полились первые звуки: мягкие, нежные с серебристыми переливами. Проигрыш — и вступление голоса. Голос у подруги оказался очень чистым и невероятно лиричного тембра. Романтичным — такое исполнение никогда не устанешь слушать — и очень мягким. Песня была колыбельной, как это ни странно. Тягучей и плавной. От солнечной девушки будто расходились волнами покой, любовь и умиротворение. Вспомнился родной дом и мама, которая пела нам с сестрой колыбельные чуть ли не до десяти лет, ее теплые чудотворные руки, словно забирающие боль и слезы. Накатила светлая тоска и неожиданно силуэт подруги расплылся в непролитых слезах. Рядом со мной тихо шмыгала носом Делма, от Кеннета не было слышно ни звука: он неотрывно смотрел на Нию, кажется, даже забывая дышать. А песня все лилась тихим шелестом ручейка, воскрешая забытые чувства, пробуждая воспоминания: вот я совсем маленькая, бегу от порога навстречу матери, но спотыкаюсь и разбиваю коленку, мама оказывается рядом мгновенно, она выцеловывает набежавшие горькие слезы, ведет домой, чтобы промыть царапину и рассказывает историю про отважных морских волков, которым все нипочем. Повреждение промыто, и я уношусь на улицу, чувствуя себя бывалым членом берегового братства, и мечтаю, чтобы на коленке остался живописный шрам, а меня провожает любящая мамина улыбка.

Я сморгнула так и не пролив своевольной влаги, хоть и пришлось постараться. И хоть этот концерт был академическим, и поощрять выступающих хлопками не было необходимости, да и непринято было, если уж на то пошло, но после того, как не только голос, но и завершающие пассажи фортепиано стихли, зал разразился аплодисментами. Ния смущенно улыбнулась и спустилась со сцены, возвращаясь на свое место. Подождав, пока зал успокоится, тот же звучный медный голос объявил выход следующего студента, а после него еще одиннадцать. После выступления Нии я восстановила блок и оценивала игру других олламов исключительно с позиций милозвучности.

Завершал этот академконцерт, как и говорила Делма, Даррак Кейн. После того, как горноподобный голос объявил его имя, в концертном зале воцарилась тишина. Звуки и шепотки словно притаились по углам, замерев в ожидаии. С истинно-мужской грацией молодой мужчина поднялся на сцену и занял место за роялем.

Короткая пауза — и длинные мужественные пальцы касаются клавиш рояля, и тот, как будто всем естеством тянется к прикосновениям. Тандем, рожденный укрощенным инструментом и превосходным исполнителем, великолепен. Мелодия стелется серым туманом, а я, замерев, начинаю по-настоящему понимать, что значит овладеть собственным даром. Даррак вышел за пределы цветового спектра семи извечных нот: он создавал новые оттенки сам, музыкой своей души, музыкой, в которую невозможно не влюбиться. Блеклая воздушная субстанция уже заполнила все пространство зала, когда внезапно меня почти ослепила яркая вспышка. Характер, темп, динамика, громкость — в произведении изменилось все. От череды ярких молний, выбеливших пространство, оставив лишь темнеющие силуэты, я стала терять себя и ощущение реальности, ориентироваться в происходящем становилось все сложней, нахлынула растерянность.

Прямо рядом с ухом раздался сдавленный шепот Делмы, обратившей внимание на то, что со мной что-то не так:

— Талли, что ты делаешь? Поставь блок!

А я вдруг осознала, что блок как стоял, так и стоит. Я не успела снять его перед выступлением оллама-выпускника, но почему-то он стал прозрачным, беспрепятственно пропуская музыку души Даррака Кейна. Я не успела ничего ответить, потому что мелодия изменилась снова. Яркие, до боли в глазах, вспышки прекратились, но и тумана нигде не было, а было небо. Бездонное, бескрайнее, в котором хотелось утонуть. Его голубизна была самым прекрасным из всего, что я когда-либо слышала, и все вопросы отошли на задний план. Сейчас не было ничего важней и чудесней небесной лазури, заглядывающей мне прямо в сердце. Желание коснуться прекрасного видения и страх сделать что-то не так сплелись в единый жгут, скрутивший все внутренности в волнительном переживании. Закончилось произведение в том же характере, каким и было оно все от первой ноты до последней: резко, как будто, что-то екнуло в груди или я просто сморгнула наваждение. Осталось лишь эхо, отголосок, которое захотелось спрятать в памяти, чтобы иметь хотя бы частичку этого чуда.

Тишина была в дребезги разбита оглушительными овациями. Казалось, аплодировали сами стены, сам зал. Студент выпускного курса композиторского факультета встал, с достоинством исполнил легкий поклон и спустился со сцены, чтобы занять свое место во втором ряду.

Тишина восстановилась нескоро. Восторг студентов был ошеломительным, а преподаватели не считали нужным прерывать его проявления, очевидно, соглашаясь с мнением учащихся. Музыка души Даррака Кейна была необыкновенной. Как жаль, что возможностей слышать ее у меня будет так ничтожно мало.

* * *

Две сумасшедшие экзаменационные недели закончились. До конца месяца еще оставалось время на пересдачи и подтягивание хвостов у тех, кому это было необходимо, а я собирала вещи, чтобы поехать на первую в своей жизни практику. И не абы куда, а в столицу, во дворец! Да, итоги учебы в течение первого полугодия обеспечили мне стипендию и такую вот привилегию. В этом году из первокурсников туда отправлялось всего двое, а студентов консерватории, осчастливленных подобной радостью и честью, оказалось десять. Из нашей компании ехали все, кроме Делмы: она отправлялась домой на свадьбу сестры. Мне было очень приятно за своих друзей. Я, конечно, всегда была уверена, что они талантливы, но увидеть признание их заслуг таким образом было весьма приятно.

Я предвкушала сколькими практическими знаниями и нюансами смогу овладеть. Мне было интересно, у кого я буду заниматься, кто возьмет надо мной шефство. Ясно, что не главный музыкальный распорядитель, у него и без студентов-первокурсников дел хватает, но ведь во дворце собраны самые лучшие музыканты-олламы и опыт любого из них будет для меня бесценен.

Отправлялись мы двумя дилижансами, высланными за нами из Кавриша. Сопровождающими и ответственными за стайку талантливых студентов оказались первый проректор Маркас Двейн, что было вполне ожидаемо, его секретарь Милдред Уорд и, как ни странно, наш преподаватель физической культуры Ханлей Дойл.

Дорога до столицы заняла три дня. Три изматывающих, долгих, полных неудобства и монотонного гула и грязновато-коричневого поскрипывания заезженных рессор казенной кареты дня, которые скрашивали лишь шутки Кеннета, да солнечная улыбка Нии. Метр Дойл тоже поддерживал разговор и делился с нами множеством забавных случаев не только из своей преподавательской практики, но и из музыкальной. Да, как ни удивительно, он тоже был олламом. Вернее, совершенно не удивительно. Другой и не мог бы находиться в закрытой консерватории. Просто раньше я не придавала этому значения, а теперь стало очень и очень интересно. На мой вопрос, на чем же играет метр Ханлей Дойл, друзья расплылись в хитрых ухмылках, а сам преподаватель, повторив их в точности, ответил, что увижу сама — и довольно скоро, а пока он потренируется держать интригу, ведь это весьма важное умение в общении с девушками, не так ли?

В Кавриш, столицу нашего славного Залдана, мы прибыли под вечер третьего дня пути. Город располагался на холме, вершину которой венчал огромный дворец. Тряску по тракту сменила тряска по брусчатке и я бы не взялась судить о предпочтительности одной перед другой. Город оказался большим и ярким. Точнее, ярким он оказался не сразу, сначала он оказался грязным и не слишком приятным, но бедные кварталы, прилегающие к самим воротам, мы проехали довольно быстро. А вот начиная с торговых и мастеровых, яркость и впрямь заиграла красками, тут даже звуки были как будто радостней и свежее, в отличие от резких каркающих и грязных серо-коричневых шумов их предшественников. Конечно, ведь радоваться в чистоте куда как легче. Защитным поясом дворца была не только стена с массивными и даже на вид прочными, окованными железом воротами, но и квартал аристократии. Отсюда начинался самый приятный вид на город и самый приятный воздух, здесь даже снег надолго сохранял свою белизну, не стаптываемый грубыми рабочими сапогами и не вбирающий в себя скверные нечистоты: богатые, облеченные властью граждане могли позволить себе технические новшества, позволяющие сохранять чудесный вид и запах своих дворов и жилищ.

К отсеченному надежным каменным сооружением дворцу мы подъехали, когда уже начало смеркаться. Дилижансы остановились. Я выглянула в окно. Из едущей впереди нашей кареты вышел первый проректор и подошел к одному из караульных, протягивая тому какую-то бумагу. Тот тщательно изучил документ, кивнул и дал знак проезжать.

Перед дворцом простиралась огромная площадь, вымощенная гораздо аккуратней и более умело, чем дороги города. Дилижансы остановились в десятке метров от лестницы, ведущей к входу в здание, а после того, как мы все выгрузились вместе с нашим багажом, не задерживаясь, выехали за ворота, покидая территорию дворцового комплекса. Нас же уже встречали лакеи в одинаковых темно-зеленых ливреях, взявшие на свои плечи тяжесть поклажи, и представительный мужчина среднего возраста в черном фраке. Он подошел прямо к первому проректору и умело поклонился, выражая свое почтение.

— Лорд Двейн, с прибытием в резиденцию королевской семьи, — произнес он строгим глубоким голосом, звучащим темно-зеленым мхом глубокой лесной чащи.

— Здравствуй, Анрей, — кивнул Маркас Двейн и поинтересовался. — Комнаты для практикантов готовы?

— Непременно, милорд. Как и всегда, в восточном крыле, — ответил распорядитель, слегка склоняя голову.

— Очень хорошо, — похвалил лорд и дал нам знак следовать за собой. Предназначенные для нас комнаты оказались на третьем этаже. Каждому была выделена отдельная, с прилегающим санузлом. Не знаю, как другим, а по мне — так настоящие покои. Преподавателей тоже поселили на нашем этаже.

Первый проректор отвел два часа, чтобы привести себя в порядок, а потом обещал проводить на ужин, предупредив, что кроме праздника зимнего равноденствия мы должны носить консерваторскую форму. Возражений не последовало ни по одному из пунктов.

А вот на ужине меня ожидал сюрприз сомнительной приятности.

Малая столовая, как мне объяснила Ния, уже не раз здесь бывавшая, была предназначена для обычных непраздничных дней, и от большой королевской столовой размерами почти не отличалась. Размерами стола — так уж точно. В помещении, залитом светом светильников, уже находились придворные. Для приехавших из консерватории студентов места оставили свободными. Кеннет объяснил, что сейчас мы находимся во дворце, исключительно как студенты подопечной его величества консерватории, поэтому на происхождение условно закрываются глаза, иначе он и Ния сидели бы ближе к монарху, учитывая их родословную. Я стала разглядывать соседей по столу и спустя какое-то время натолкнулась на холодные и весьма знакомые льдистые глаза. А он что тут делает?! С этим вопросом я наклонилась к Кеннету. Тот проследил направление моего взгляда, сжал кулаки и ответил:

— Грейнн не самый последний аристократ, как ты поняла. Его отец служит при дворе вот уже пятнадцать лет. Он и устраивает ему практику здесь. А я совсем об этом забыл, — с такими словами он обеспокоенно посмотрел на Нию, но не увидел в ней ни намека на тоску, печаль или даже обиду, и немного расслабился. Я улыбнулась. Мне-то было известно, что Грейнном Бойлом солнечная девушка окончательно переболела, приобретя крепкий пожизненный иммунитет.

По моим губам проскользнула довольная улыбка. И в тот момент, когда я как раз думала о том, что скрипачу с солнечной девушкой уже никогда и ничего не засветит, наши взгляды снова пересеклись, и в его глазах промелькнуло что-то нехорошее, повеявшее полярным холодом.

Моё оцепенение разбил звук открывающихся дверей и четких уверенных шагов. Я повернулась к источнику и увидела, как в столовую входит мужчина, овеваемый флером власти и решимости, за ним шел другой, шарм которого источался, казалось, из всех пор. Оба мужчины были высокими, гибкими и приковывали к себе взгляд с первой секунды.

Первого сложно было не узнать. Его профиль чеканился на всех монетах. Его величество Алистар Гофрейдх подошел к своему месту во главе стола и вальяжно на него опустился, принимая удобную позу. Второй последовал за ним и занял стул по правую монаршую руку.

Я наклонилась к подруге и шепотом спросила:

— А это кто?

Уточнять не пришлось, Ния сразу поняла, о ком именно я спрашиваю, и ответила так же тихо:

— Это лорд Гаррет Бирн, глава тайной службы его величества.

Я едва заметно кивнула, благодаря солнечную девушку за информацию, когда его величество решил взять слово:

— Приятного аппетита, лорды и леди, — произнес он, наполнив пространство отблесками белого золота, захватывающими внимание с первого звука, причем без малейшего влиянии природы олламов. В ту же секунду снова распахнулись двери и в помещение вплыли лакеи, несущие накрытые полусферическими крышками блюда. Сервированный стол стал заполняться едой, которую слуги без суеты и лишних телодвижений, практически незаметно стали раскладывать присутствующим по тарелкам. Запахи витали умопомрачительные, и я бы захлебнулась собственной слюной, если бы снова не раздался голос его величества, проникающий во все уголки, негромкий, но слышимый всеми присутствующими: