— Хозяева! Пустите переночевать!
Молчание стало ответам приезжим господам.
— Может, не слышат? — предположил Ревин и затарабанил погромче.
Результата никакого это не принесло.
— Или дома нет никого? — в свою очередь высказал догадку Вортош.
— Ага, печь топится, а дверь заперта изнутри...
— Так чего же они?
— А, ну их! Пошли к соседям!..
Но не в соседней хате, ни через двор никто не открыл. Везде одна и та же картина: и снег на крыльце примят, и свет кое-где сквозь щели в ставнях пробивается, явно дома хозяева, явно слышат, но пускать постояльцев не желают. И нет бы пригрозить чем непрошенным гостям, так все молча, втихую.
— А вы заметили, Вортош, еще одну странность? — Ревин понизил голос. — Нигде не слышно ни одной собаки...
— Черт побери! А ведь правда!.. Что здесь творится такое? Сейчас, если не откроют, предлагаю идти на приступ. А то, чувствую, придется нам на улице ночевать, — Вортош решительно направился к последней от краю избе.
— Оп! Не так скоро! — Ревин удержал напарника за воротник.
— Что за выходки? — зашипел Вортош. — Извольте объясниться!
— Позвольте, я лучше продемонстрирую...
Ревин вытащил из поленицы дровину и ткнул куда-то в снег. Лязгнул метал и железные зубья намертво прихватили полено, впившись глубоко в древесину.
— Гм... Медвежий, — отметил Вортош. — Благодарю!.. Ну, паразиты! — и задолбил кулаком в плохо оструганное полотно: — А ну, отворяйте немедля! Не то выставим окно!..
С той стороны послышались шаги, отодвинулся засов, дверь приоткрылась, и в щель просунулось ружье.
— Вот я те щас выставлю! Стукатун!..
Не дожидаясь развития событий, Ревин схватился за ствол и влетел в дверь плечом. Вроде бы без разбега, не сильно, но аккурат достаточно, чтобы уронить хозяина на седалище.
В холодных сенях пахло кислой капустой, дровами и навозом. За дощатой перегородкой возились свиньи, лопотали разбуженные куры.
— Простите, что вот так врываемся, — развел руками Вортош, проходя без приглашения в дом.
Однако тон его сильного сожаления не выдавал. Хозяин в овчинной безрукавке, немолодой уже мужик, разменявший по виду второй полтинник, поскреб недовольно кучерявую бороду. Сидя на земляном полу, смерил угрюмо непрошенных гостей.
— Входите... Чего уж теперь, — закряхтел он, трогая поясницу. С молодыми да такими прыткими ему не равняться. — Да, дверь! Дверь затворите быстрей! — велел заслонившему вход Ревину. — Дует...
Широкую горницу освещал самодельный сальный светильник, заметно коптя в потолок. Неровный дощатый пол изрядно сбегал горкой, с непривычки можно было с разгона уткнуться в русскую печь, занимавшую едва ли не половину жилища. На широкой лежанке на ворохе одеял дремал кот, наделенный правом составлять хозяину кампанию, видать, за неимением другой альтернативы. Неприбранный, давно не скобленый стол также говорил в пользу отсутствия хозяйки. Полки по стенам, образа в углу, грубовато сработанный шкаф, с подоткнутыми под стекло бумажными цветами, рукомойник с ведром — вот и все нехитрое убранство. Все три окна горницы плотно занавешены.
— Один, что ль живешь? — не то спросил, не то утвердил Вортош, прохаживаясь по скрипящим половицам.
— Один, — хозяин брякнул на плиту видавший виды чайник, подбросил в топку пару поленьев.
— Мы из кадастровой палаты будем. По земельным вопросам...
— Угу, — пробурчал хозяин, ощупывая ушибленный бок. — Вижу я из какой вы палаты...
— Ты, дядя, не серчай на нас, — примирительно произнес Ревин, — мы за постой заплатим.
— Ну, ладно, коли так...
Звали хозяина Евлампием Ивановичем. Был он на хуторе фельдшером. А по совместительству еще хирургом и ветеринаром. И акушером выступать ему доводилось, когда жена станционного смотрителя от бремени разрешалась.
К пустому чаю выставил Евлампий Иванович медовик, настолько засохший, что впору не кусать его было, а колоть ножом. Почаевничали, разговаривая о том о сем. Хозяин осторожничал, с незнакомцами откровенничать не спешил. Господа и не торопили. Решили осмотреться сначала, поутру по округе погулять. Глядишь, и строгий спрос чинить не придется. Либо сами люди расскажут, либо еще как ситуация прояснится.
— Спать, вот, у печки будете, — Евлампий Иванович вынес тюфяк, набитый сенной мякиной. Помялся, покряхтел, и гостей напутствовал: — Да ночью на двор не ходите!.. Коли приспичит по нужде, там охапка соломы в сенях. Я приберу после... Уразумели?
— Да как прикажете, — пожал плечами Вортош. — А что за напасть-то такая?..
Хозяин не ответил. Затушил фитиль и полез впотьмах к себе на лежанку. После уже, копошась в одеялах, пробубнил под нос:
— Можете сходить... Коли жизнь не дорога...
Вортош проснулся, когда уже рассвело, и обнаружил себя в горнице в одиночестве. Спал он этой ночью плохо, ворочался, метался, вскидывался то и дело в непонятной тревоге, но, слыша мерное посапывание Ревина и храп хозяина, успокаивался немного, вновь проваливался в тяжелое забытье, то распахиваясь от жары, то кутаясь в пальтишко, которым укрывался.
Ревин отыскался во дворе. Полковник самозабвенно колол дрова, виртуозно орудуя топором. Вортош поневоле залюбовался товарищем: бодр и свеж, себя же он ощущал полностью разбитым.
— Помогает собраться с мыслями, — Ревин кивнул на груду поленьев, загнал топор в колоду. — Как спалось?
— Спасибо, ужасно... А где наш фельдшер?
— Подался к соседям с визитом.
— Скажите, Ревин, а вы ничего не слышали ночью?
— Ну, если не считать переливов с печки и ваших стенаний... А вы?
Вортош дернул плечом.
— Не знаю... Мне показалось, вокруг дома кто-то ходил...
Ревин помолчал, раздумывая о чем-то и, наконец, решился:
— Идемте!.. Помните, вы давеча едва не угодили в капкан? Так вот осторожнее, здесь есть еще... Вот ваш след на снегу, видите?
Вортош кивнул.
— А вот этого вчера не было...
Отпечаток ноги Вортоша в лежалом насте приминал по краю еще один. Отчетливо его рассмотреть не удавалось, смерзшаяся ледяная крупа плохо держала форму, но в том, что кто-то здесь был, сомнений не оставалось.
— Ну, так это хозяин наш, наверное...
Ревин покачал головой.
— Ночью он не выходил, даже не вставал, я бы услышал. А утром я поднялся раньше всех.
— Еще нашли что-нибудь?
— Снега мало, — покачал головой Ревин. — Тот, что намело по ямкам, взялся коркой, земля мерзлая... Непонятно... Вы завтракали?
— А есть чем?
— Да, гречневая каша в чугунке. С салом. Не телячьи отбивные конечно, но, судя по всему, тоже вполне ничего себе.
Перекусив, господа прогулялись по окрестностям и совершили инспекцию подворий. Дом с кирпичным фундаментом занимал станционный смотритель с женой и грудным ребенком. Мрачная женщина с черными кругами под глазами не удостоила гостей ни взглядом, ни словом, и, баюкая непрерывно орущего младенца, скрылась в другой комнате. Смотритель предъявил земельную метрику и проводил господ в огород. Точнее, выпроводил. Вон, мол, межа. Перемерять саженью? Извольте-с! А мне нездоровится, знаете. Пойду прилягу...
По соседству со смотрителем проживали обходчики путей. Первый обходчик по прозвищу Седой следил за участком в пятнадцать верст налево, если глядеть от хутора. Второму, по фамилии Кривошеев, достались четырнадцать верст вправо. С Седым побеседовать не удалось, потому как ушел он спозаранку по шпалам. А Кривошеев, напротив, оказался дома и в весьма веселом расположении духа, поскольку, несмотря на ранние часы, успел уже пропустить внутрь стаканчик-другой.
— Матушка моя, — представил он хлопочущую у стола сухенькую женщину и подставил макушку под материнский поцелуй. — Прошу вас, господа, с нами отобедать чего ни стало с нами.
— Благодарю, — отозвался Вортош, — разве что чайку...
— Кто же вы будете такие? Откудова в наших краях?
— По земельным делам мы. Из уезда...
— Эвона, хватили! — махнул рукой Кривошеев. — Тут земли сколь угодно! Желаешь — паши, желаешь в бочки засаливай! Вона надысь соседка Прасковья-то померла, пашня гуляет. Не надо никому!.. Ничейная землица-то выходит, — Кривошеев понизил голос, — дармовая!.. А все отчего?
— Отчего? — переспросил Вортош.
— Оттого, что нету порядка! Вот, к примеру, я. Захочу — пойду по путям, захочу — дома останусь.
— Ой, не ходи, сынушка, не ходи! — запричитала мать.
— Сегодня, так и быть, не пойду! — Кривошеев залпом опрокинул полстакана, со стуком утвердил тару обратно и потянулся за квашеной капустой.
— А что же смотритель станционный?
— А что смотритель?.. Что это за смотритель такой, которого я по матери могу, — Кривошеев икнул, покосился на образа и мелко перекрестил рот. — Прости Господи!.. Нет порядка в отечестве! Нет!..
— Скажите, — спросил Ревин, — а соседка ваша, Прасковья она старая была или молодая?
— Да не то, чтобы старая, — Кривошеев пожал плечами, — но и не молодая. Так себе, бабенция...
— А от чего же она умерла?
— Так известно от чего, — хмыкнул Кривошеев.
— От чего все умирают, оттого и она, от смерти, — мать неодобрительно покосилась на сына.
— Ладно, засиделись мы! — вскинулся Вортош. — Спасибо!
— А это вы вчера стучались-то? — прищурился на господ Кривошеев.
— Мы, — кивнул Ревин. — Отчего ж вы не открыли?
— Так известно отчего, — Кривошеев снова хмыкнул. — Не открывают у нас по ночам-то... Потому как нет порядка в отечестве! Нет!..
На месте хаты, где жила покойная Прасковья, остались только обгорелые головешки да куча битого кирпича от печи. Странное дело, но следов таких пожарищ обнаружилось на хуторе несколько. Не жгут в селах пустующие дома. Стоят себе такие с заколоченными окнами да дверьми, ждут новых жильцов. Кому, край как надо сына отселить, отделить хозяйство, кого красный петух клюнет. А в Жох-Пырьевке ни одной заброшенной хибары.
Но куда большее удивление вызвало у приезжих господ посещение кладбища. Вортош, тот всегда говорил, что изучение местности нужно начинать с погостов, где, словно в зеркале, отражаются последние несколько лет жизни селений. Каков средний возраст усопших? Много ли мертворожденных? Кого больше, мужчин либо женщин? Сколько за оградой самоубийц и иных хоронимых без креста? На основании этих вопросов можно нарисовать развернутую картину, которая высветит многие скрытые моменты.
По виду Жох-Пырьевское кладбище ничем не отличалось от тысяч других: та же покосившаяся, упавшая местами ограда, врата под крышей из драни, почерневшая от времени икона под коньком. По соседству со старыми безымянными могилами — несколько свежих. Их сразу видно по крепким крестам и надписям, которые еще можно разобрать. Вот здесь, пожалуй, сходство заканчивалось.
Все до одной новые могилы стояли раскопанными. Не просто с разрытыми холмиками, а именно раскопанными. Кое-где виднелись доски гробов: на Руси кого хоронят в домовине, кого так.
— Ну что, — съязвил Ревин, — проясняется картина? Что-то вы прямо с лица спали...
Он безбоязненно спрыгнул в ближайшую яму, приговорил, спустя какое-то время:
— Покойника нет.
Покойников не было нигде.
— Мне как-то не по себе, — признался Вортош.
— Да уж... Тут есть от чего... Итак, что мы имеем? — Ревин отряхнул руки, — Все чего-то недоговаривают и боятся, это раз. Мертвецы исчезли из могил, два. По ночам по хутору кто-то разгуливает, три. Что еще?
— Самое интересное мы проспали, вот что...
— Кстати, говоря, я не заметил здесь ни одной Прасковьи!..
— Не понимаю...
— Обходчик этот, который при маменьке, говорил, помните? Про соседку, что померла?..
— Не может быть! — воскликнул Вортош.
Читая надгробия, он обежал кладбище несколько раз, но был вынужден с Ревиным согласиться. Среди захоронений последнего года-двух 'рабы Божьи' с таким именем отсутствовали.
— Это, пожалуй, четыре!..
— Евлампий Иваныч, открывай! — Ревин несколько минут безуспешно барабанил в дверь. Фельдшер снова забаррикадировался. — Это мы, квартиранты твои!..
Наконец в сенях послышались шаги, лязгнул засов и в щель, как и давеча, просунулось ружье.
— Какие такие квартиранты?.. Сейчас вот как всыплю дробью!..
Ревин без лишних разговоров ружье отобрал, замахнулся с досады:
— Как дал бы!..
— А-а! Эт вы! Не признал!.. — хозяин еле стоял на ногах. — Прошу покорно!..
— Да ты пьян!
— Пьян! — согласился Евлампий Иванович. — Нонче луна полная станет и нам без этого дела, — он выразительно прочертил ребром ладони по кадыку, — никак нельзя!
В горнице было непривычно светло, из-за того, что горел керосиновый фонарь, позаимствованный из багажа постояльцев. На столе стояла изрядно ополовиненная четверть, заткнутая кукурузиной.
— Ты зачем наши вещи трогал, а? — беззлобно поинтересовался Ревин.
— Грешен я, грешен, — хозяин вздохнул и опустился на табурет. — Оттого что не в меру любознательный я...
Вортош смахнув объедки, застелил столешницу чистой тряпицей и расположился со своим письменным прибором, принявшись сочинять отчет. Ревин померил горницу шагами, снял рогожу с окон, поглядел в серые сумерки, и прилег, заскучав, на тюфяк.
— Слышишь, Евлампий Иванович, почему собак нет у вас?
— Дык эта, не приживаются. Воют, бесятся...
— А покойнички тоже... не приживаются?
— Э-э, — хозяин нахмурился и пьяно погрозил Ревину пальцем. — Не поминай к ночи...
Вздохнул и, уронив голову на грудь, захрапел. Ревин тоже закемарил, убаюканный уютным поскрипыванием пера. Проснулся он оттого, что его тряс за плечо Вортош.
— Что случилось?
Вортош не мог вымолвить ни слова. Его била крупная дрожь, глаза горели безумством, лицо неестественно побледнело.
— Что?!
— Та... там, — Вортош кивнул на окно.
Ревин подскочил, как ужаленный, выхватил револьверы и бросился к окошку. К одному, к другому. Ничего.
Ревин вылетел во двор, обежал вокруг дома. Постоял, прислушиваясь. Ничего. Ночь, тишина. Поблескивает из-за туч желтый блин луны да мерцают звезды.
Вортош забился в угол, поджав ноги. На него было жалко смотреть. Ревин поразился столь резкой перемене, произошедшей с коллегой.
— За... зашторьте!.. Оно на меня смотрело!..
Ревин усадил Вортоша на табурет, похлопал по щекам, чуть ли не силком влил рюмку самогона.
— Что вы видели?
Вортош помотал головой и пододвинул к себе лист бумаги.
— Это не... не человек.
Под неверной рукой рождались наброски существа с огромными миндалевидными глазами. Низкий лоб, нос — две дырки, рот — полоска. Вортош затушевывал глаза, не в силах остановиться, глаза с черными зрачками, глаза...
Всхрапнул и очнулся хозяин. Огляделся мутным взором, доковылял до бутыли, глотнул из горла.
— Что, брат, познакомился? — ухмыльнулся невесело, кивнув на рисунок. — Окошки-то вы зря...
— Так, Евлампий Иванович, — нахмурился Ревин. — Давай-ка без дураков. Что тут творится?
Хозяин покосился на Ревинские револьверы:
— Вы, я вижу, люди непростые...
— Мы из государевой службы. Как раз вот по таким делам.
