— Это я позвала его, сэр... то есть, ваша светлость, — к этому времени миссис Вудкок уже вошла в комнату и смотрела на него со слегка виноватым видом. — Только потому, что у хирургов ничего не выходило, и я очень боялась, что в следующий раз они его убьют.
Генри, наконец, удалось разогнуться. Грей помог ему — бледному и покрытому испариной — медленно опуститься на подушку.
— Больше я этого не вынесу, — простонал он, прикрыв глаза. — Не могу.
Живот Генри был представлен на всеобщее обозрение, поэтому Грей мог не спеша его разглядеть. Он увидел сморщенные шрамы от двух пулевых ранений и другие — более длинные с ровными краями: по всей видимости, их сделал хирург, который искал пули. Три штуки. У Грея самого имелось пять таких — они испещряли всю его грудь слева, и он с пониманием коснулся руки племянника.
— А надо ли вообще доставать эту пулю — или пули? — спросил он, подняв глаза на миссис Вудкок. — Если он до сих пор не умер, возможно, пуля засела там, где...
Но миссис Вудкок решительно покачала головой.
— Он не может есть, — резко ответила она. — Из еды глотает только суп, да и то, лишь несколько ложек. Когда Генри принесли, от него почти ничего не осталось — кожа да кости, — сказала она, показывая на Генри. — И сейчас, как видите, мало что изменилось.
Так оно и было. Генри пошел, скорее, в мать, чем в Хэла: обычно он выглядел упитанным и розовощеким. Сейчас не осталось и следа ни того, ни другого: отчетливо просматривалось каждое ребро, живот впал настолько, что концы тазовых костей выступали остриями под тонкой простыней, а цвет лица стал в тон той самой простыне, если не считать глубоких фиолетовых кругов под глазами.
— Понятно, — медленно протянул Грей. Взглянув на господина Ханникатта, он спросил:
— Вам удалось что-нибудь обнаружить?
— Ну, вообще-то, да, — ответил лозоходец и, склонившись над телом Генри, осторожно положил длинный тонкий палец на живот молодого человека. — Одну, по крайней мере. Насчет другой пока не очень уверен.
— Я же говорил, Мерси, напрасно всё это, — глаза Генри были всё еще закрыты, но его рука слегка приподнялась, и миссис Вудкок взяла ее — с такой естественностью, что Грей моргнул. — Даже если бы он знал наверняка — я больше не вынесу этого. Уж лучше смерть.
Несмотря на слабость, Генри говорил с абсолютной убежденностью, и Грей уловил нотки присущего своей семье упрямства.
Симпатичное личико миссис Вудкок обеспокоенно нахмурилось. Наверное, она почувствовала, как Грей смотрит на нее, поскольку внезапно подняла глаза. Лорд Джон выражения лица не изменил, и женщина немного приподняла подбородок, встретив его взгляд с почти свирепым выражением, не отпуская при этом руку Генри.
'О, даже так? — подумал Грей. — Ну-ну'.
Он кашлянул, и Генри открыл глаза.
— Как бы там ни было, Генри, — сказал он, — сделай одолжение, не умирай, пока я не приведу твою сестру, чтобы она могла с тобой попрощаться, ладно?
ГЛАВА 49
СОМНЕНИЯ
1 июля 1777 года
Уильям беспокоился из-за индейцев. Генерал Бергойн находил их очаровательными, но ведь он и пьесы писал.
'Я не считаю его фантазером и не думаю, что он не осознает всей сущности индейцев, с которыми имеет дело', — медленно писал Уильям в письме к отцу, изо всех сил пытаясь облечь в слова все свои сомнения. 'Генерал все отлично понимает. Но я помню разговор с мистером Гэрриком в Лондоне и его упоминание о драматурге, как о маленьком божке, который руководит действиями своих созданий, абсолютно их контролируя. Миссис Коули спорила с этим утверждением, говоря, что это заблуждение — считать, что творец управляет своими созданиями, и любая попытка осуществить такой контроль, игнорируя истинную природу этих созданий, обречена на провал'.
Вилли перестал писать и закусил перо, чувствуя, что приблизился к сути вопроса, но, возможно, не совсем раскрыл ее.
'Я думаю, что генерал Бергойн не совсем понимает независимость мыслей и намерений, что...', — нет, это не совсем то. Уильям зачеркнул предложение и обмакнул перо, чтобы написать новое. Он так и сяк вертел фразу в уме, но отверг ее, сделал то же самое с другой фразой, и, наконец, отказался от поиска красноречия в пользу простой возможности освободить разум. Было уже поздно, за день Вилли прошел почти двадцать миль, и ему хотелось спать.
'Бергойн считает, что может использовать индейцев как инструмент, и я думаю, он неправ'. Вилли какое-то время тупо смотрел на предложение, затем покачал головой, удивляясь очевидности сказанного, но ничего лучшего не придумывалось, и он больше не мог тратить время на усилие: огарок свечи почти догорел. Утешая себя мыслью, что, в конце концов, его отец знал индейцев — и, вероятно, генерала Бергойна — гораздо лучше, чем он, Уильям бодро подписал, посыпал песком, промокнул и запечатал письмо, после чего упал в кровать и провалился в сон без сновидений
Однако чувство беспокойства по поводу индейцев его не покинуло. Неприязни по отношению к индейцам Вилли не испытывал; на самом деле, ему нравилась их компания, время от времени он охотился с некоторыми из них или проводил дружеский вечер вокруг их костров, распивая пиво и слушая истории.
— Дело в том, — сказал Вилли Балкарресу однажды вечером, когда они возвращались с ужина, который с грандиозным количеством выпивки устроил генерал для своих штабных офицеров, — что они не читают Библию.
— Кто не читает? Постой, — майор Александр Линдсей, шестой граф Балкаррес, протянул руку, отстраняясь от проплывающего мимо дерева, и, вцепившись в него одной рукой, чтобы сохранить равновесие, нащупал ширинку.
— Индейцы.
Было темно, но Сэнди повернул голову, и Уильям увидел, как один глаз медленно закрылся, чтобы другим глазом он смог сфокусироваться на нем. Вина за ужином выпили очень много, а присутствие нескольких дам добавляло праздничного настроения.
Балкаррес сосредоточился на процессе облегчения мочевого пузыря, затем с облегчением выдохнул и закрыл оба глаза.
— Нет, — сказал он. — Они в основном не читают.
Казалось, на этом майор и собирался закрыть тему, но Уильяму вдруг пришло в голову — он и сам мыслил не так ясно, как обычно — что, возможно, ему не удалось до конца правильно выразиться.
— Я имею в виду, — продолжил он, немного пошатнувшись из-за порыва ветра, рванувшего сквозь деревья, — вот, к примеру, центурион (командир в римской армии, — прим. пер.). Ну, знаешь, он говорит 'иди', и солдат идет. Попробуй-ка, скажи индейцу 'иди' — он, может, пойдет, а может, и, черт побери, нет — в зависимости от того, увидит ли он в этом какую-то выгоду для себя.
Балкаррес был сосредоточен на застегивании ширинки и поэтому не ответил.
— Я имею в виду, — уточнил Уильям, — что они не подчиняются приказам.
— О, да. Не подчиняются.
— И все же ты отдаешь приказы индейцам? — он хотел сказать это утвердительным тоном, но получилось не совсем так.
Балкаррес руководил полком легкой пехоты, но также содержал большую группу рейнджеров, многие из которых были индейцами; и нередко сам одевался, как они.
— Хотя, ты ведь шотландец.
Балкарресу удалось-таки застегнуть ширинку, и теперь он стоял посреди тропы, сощурив глаза на Уильяма.
— Ты пьян, Вилли.
В его тоне прозвучало не обвинение, а скорее, приятное осознание того, что он сделал полезное умозаключение.
— Да. Но утром я протрезвею, а ты так и останешься шотландцем.
Эта фраза так развеселила их, что дальше они вместе пошли вразвалку, время от времени повторяя шутку и подталкивая друг друга. Из чистой случайности первым делом они набрели на палатку Уильяма, и тот пригласил Балкарреса на стаканчик негуса перед сном (горячий напиток с портвейном и лимоном, — прим. пер.).
— Нала... живает пищеварение, — сказал он и чуть не упал головой в сундук со снаряжением в поисках бокалов и бутылки. — И благотворно влияет на сон.
Балкарресу удалось зажечь свечу — он сел, держа ее в руке и хлопая глазами, словно сова в полумраке. Майор пригубил негус, который ему осторожно передал Уильям, закрыл глаза, будто чтобы насладиться вкусом... и вдруг резко открыл их.
— А какая связь между тем, что я шотландец, и чтением Библии? — потребовал он ответа. Очевидно, это замечание внезапно всплыло у него в голове. — Ты что, считаешь меня дикарем? Моя бабка — шотландка, и она постоянно читает Библию. Я и сам читал. Местами, — добавил он и одним махом прикончил стакан.
Уильям нахмурился, пытаясь вспомнить, какого черта...
— О, — сказал он. — Не Библия. Индейцы. Упертые мерзавцы. Не пойдет. Шотландец не пойдет, и неважно, говоришь ему или нет, и так всегда. Я думал, может, поэтому. Поэтому они тебя слушаются, — с запозданием добавил он. — Индейцы твои.
Балкарресу это тоже показалось смешным, но когда он, наконец, перестал хохотать, то несогласно покачал головой.
— Это... знаешь коня?
— Я знаю море коней. Какого именно?
Балкаррес сплюнул немного негуса себе на подбородок и вытерся.
— Конь, — повторил он, вытирая руку о штаны. — Нельзя заставить коня что-то делать. Видишь, что именно он собирается делать, и говоришь ему делать это, и конь думает, что всё это придумал ты, и когда в следующий раз ты что-то скажешь, он с большей вероятностью сделает то, что ты говоришь.
— О, — Уильям тщательно это обдумал. — Да.
Некоторое время они пили молча, размышляя над глубиной этой мысли. Наконец, Балкаррес оторвал от бокала созерцательный взгляд.
— Как думаешь, у кого титьки лучше? — на полном серьезе спросил он. — У миссис Линд или баронессы?
ГЛАВА 50
ИСХОД
Форт Тикондерога
27 июня 1777 г.
МИССИС РЕЙВЕН НАЧАЛА МЕНЯ беспокоить. На рассвете я обнаружила, что она ждёт меня снаружи казармы в таком виде, будто спала, не раздеваясь, а её ввалившиеся глаза горят напряжённым огнём. Она буквально прилипла ко мне, следуя весь день по пятам и постоянно что-то рассказывая, и её разговоры, обычно сосредоточенные, — по крайней мере номинально, — на пациентах, которых мы принимали, и на неизбежных вопросах ежедневного жизнеобеспечения в форте, начали выходить за узкие рамки настоящего.
Сначала она просто эпизодически вспоминала о своей прежней замужней жизни в Бостоне: первый муж миссис Рейвен был рыбаком, а она держала двух коз и продавала молоко на улицах. Я не возражала против того, чтобы послушать про её подопечных по кличке Пэтси и Петуния: я сама знавала нескольких примечательных коз и в особенности козла по имени Хирам, которому я лечила сломанную ногу.
Не то чтобы меня не заинтересовали её случайно оброненные слова о первом муже, — если что, они оказались весьма интересными. Выяснилось, что на берегу покойный мистер Эванс становился буйным пьяницей, — что вполне обычно. Но со склонностью отрезать уши и носы людям, которые ему не нравились — а вот это было уже немного более индивидуально.
— Он прибивал уши к притолоке козьего хлева, — сказала она тоном, каким обычно описывают чей-нибудь завтрак. — Повыше, чтобы козы не достали. От солнца отрезанные части съёживались, — ну, знаете, как сушёные грибы.
— А, — произнесла я и хотела заметить, что копчение отрезанного уха предотвращает эту маленькую проблему, но передумала.
Я не знала, продолжает ли Йен носить ухо адвоката в своём спорране, но была совершенно уверена, что он не приветствовал бы жадный интерес миссис Рейвен к этому вопросу. При виде её и Йен, и Джейми — оба сбегали, словно от чумы.
— Говорят, индейцы отрезают куски тел своих пленников, — понизила она голос, будто делясь секретом. — Вначале пальцы, по суставу за раз.
— Это отвратительно! — воскликнула я. — Сходите, пожалуйста, в лазарет и принесите мне мешок свежей корпии, ладно?
Миссис Рейвен послушно вышла (она всегда слушалась), но мне показалось, что женщина бормочет себе под нос, разговаривая сама с собой. И в этом я убедилась, когда в череде еле тянувшихся дней напряжение в форте стало нарастать.
В разговорах она перескакивала с одной темы на другую, и скачки становились все шире и сумасброднее. Теперь она переходила от далёкого прошлого (идеализированного детства в штате Мэриленд) в столь же далёкое будущее — весьма жуткое, в котором мы все были либо убиты британской армией, либо взяты в плен индейцами и в результате изнасилованы или расчленены. Причём эти действия часто выполнялись одновременно, хотя я ей говорила, что у большинства мужчин нет для этого ни необходимой концентрации, ни координации. Пока что миссис Рейвен могла сосредоточиться на чём-то находящемся непосредственно перед ней, но ненадолго.
— Как думаешь, ты можешь поговорить с её мужем? — спросила я Джейми, который вошёл на закате сказать мне, что видел, как она, считая себе под нос, медленно бродила кругами вокруг большой цистерны у плаца.
— Ты думаешь, он не заметил, что его жена сходит с ума? — ответил Джейми. — Если не заметил, то, наверное, не обрадуется тому, что ему скажут. А если заметил, — логично добавил он, — каких действий ты от него ожидаешь?
Фактически с этим мало что можно было сделать — только присматривать за ней, стараясь немного обуздать её наиболее живые фантазии, или, по крайней мере, не давать ей рассказывать о них самым впечатлительным пациентам.
Однако со временем странности миссис Рейвен стали бросаться в глаза не намного сильнее, чем страхи большинства обитателей форта, особенно женщин, которые только и могли, что ухаживать за детьми, стирать бельё — на берегу озера под строгой охраной или маленькими группками рядом с кипящими котлами, — и ждать.
Леса были небезопасны: несколькими днями ранее всего в миле от форта нашли двух убитых часовых сторожевой заставы со снятыми скальпами. Эта жуткая находка наихудшим образом повлияла на миссис Рейвен, и я не сказала бы, что мне она придала храбрости. Я уже не могла с прежним удовольствием всматриваться с равелина в бесконечные мили густой зелени; сама мощь леса казалась сейчас угрожающей. Мне по-прежнему хотелось чистого белья, но у меня мурашки бегали по коже, если я покидала форт.
— Тринадцать дней, — сказала я, проводя пальцем по дверному косяку нашего убежища.
Ничего не говоря, Джейми сделал на косяке зарубки по числу дней своего контракта и каждый вечер перед сном перечёркивал одну.
— А в тюрьме ты делал зарубки?
— В Форт-Уильяме и в Бастилии — нет, — подумав, ответил он. — В Ардсмуире... Ага, мы там делали зарубки. Наши приговоры сроков не имели, так что не за чем было следить, но мы потеряли так много и так быстро... Казалось важным хотя бы что-то контролировать, даже если это просто дни недели.
Джейми подошёл и встал около меня, глядя на косяк двери с длинным рядом аккуратных зарубок.
— Думаю, я мог бы поддаться искушению и сбежать, — очень тихо сказал он. — Если бы Йен был с нами.
Эта мысль не раз приходила мне в голову, и я знала, о чём думает Джейми. С каждой секундой становилось всё очевиднее, что форт не сможет выдержать атаки тех сил, которые (несомненно) уже приближались. Разведчики всё чаще приходили с донесениями об армии Бергойна. Они мгновенно исчезали в комендатуре и так же торопливо вылетали из форта вновь, и уже через час все знали, какие новости те принесли, — пока что очень немного, но и эта малость уже тревожила. И всё же Артур Сент-Клэр просто не мог заставить себя отдать приказ об эвакуации форта. (Артур Сент-Клэр — историческое лицо, американский военачальник, сдавший форт Тикондерога (1736 или 37, Хайленд, — 1818, штат Пенсильвания). — прим. пер.)
