| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Осознание особенностей колонизации Атлантики проясняет еще одну крупную проблему того периода: почему — учитывая важность итальянского, особенно генуэзского, и, в некоторой степени, майоркского капитала и опыта, — колонизация "Атлантического Средиземноморья" была в основном делом рук народов с небольшим колониальным опытом в Средиземноморье — португальцев и кастильцев. Группы обоих этих народов в течение четырнадцатого века постепенно или с перерывами приближались к цели исследования и колонизации Атлантики, возможно, под влиянием силы традиции "Реконкисты", которая приучила их к колониальным подвигам и обеспечила концептуальную основу, в которой можно было бы оправдать и понять завоевания Африки и Атлантики. Не менее важное значение имело растущее взаимопроникновение португальской и кастильской экономик с торговым миром западного Средиземноморья и, в частности, растущее присутствие и влияние генуэзских купцов-поселенцев на Пиренейском полуострове. Первые пробные шаги Португалии и Кастилии в западном Магрибе и Африканской Атлантике в четырнадцатом веке понятны только на этом фоне.
Начало четырнадцатого века
В 1345 году король Португалии заявил, что "обратил взоры наших мыслей" на покорение Канарских островов и отправил с этой целью экспедицию 2. Возможно, это была та же самая экспедиция, которая описана в рукописи Боккаччо и отнесена, быть может, неточно, к 1341 году; однако внутренние свидетельства сохранившегося отчета, в котором упоминается военное снаряжение на борту кораблей, предполагают не что иное, как вооруженную разведку, возможно, по частной инициативе работорговцев и купцов 3. В любом случае примечательно, что португальский интерес к островам проявился уже на столь раннем этапе. Примерно в то же время проекты завоевания Канарских островов обсуждались в других частях западно-средиземноморской Европы. Португальский монарх был заинтересован в представлении своих планов как планов завоевания с целью предъявления первоочередных претензий на острова. Но в случае с одним из майорских плаваний в 1342 году намерение завоевать часть архипелага, по-видимому, прямо записано в королевской лицензии, выданной 16 апреля Франсесу Десвалеру и его спутникам, на посещение некоторых недавно открытых островов, "обычно называемых Счастливыми Островами". Лицензиаты обещали, что если они захватят какой-либо остров или часть острова, они признают короля Майорки сюзереном, от которого они будут держать завоеваннные земли в качестве ленов и которому будут приносить оммаж. Уголовная юрисдикция и право апелляции будут сохранены за короной 4. Появление на раннем этапе "феодальной" модели управления завоеваниями Атлантики создало тему, которая оставалась характерной для Канарских островов, по крайней мере, вплоть до пятнадцатого века, и в некоторой степени в других части Атлантики гораздо дольше. В остальном последствия экспедиции Десвалера были недолговечными. К октябрю 1342 года она вернулась на Майорку (таким образом, она продлилась всего один навигационный сезон), по крайней мере, один из ее предводителей был мертв, и никаких ощутимых успехов она не принесла.
Следующей попыткой завоевания, о которой у нас есть конкретные сведения, была попытка Луиса де Ла Серда в 1344-1345 годах под эгидой Климента VI. Включение средиземноморского острова Халита в предполагаемое княжество, переданное кастильскому авантюристу, может указывать, как мы предположили, на попытку торговли золотом в Сахаре. С точки зрения Папы, это могло означать двусторонний крестовый поход в Северную Африку и возможность расширить наследие Святого Петра. Будущим участникам были дарованы индульгенции, эквивалентные тем, что получали участники крестового похода; и снова была принята феодальная модель владения: княжество "Фортунии" должно было принадлежать папе. Выбор де ла Серды, изгнанника, ставшего жертвой династической нестабильности в Кастилии, без сомнения, в чем-то обусловлен его собственной инициативой, в чем-то его королевской кровью ("de stirpe ac domibus processit regalibus", как выразился Папа Римский), и в чем-то, возможно, связан с его иберийским происхождением. Это помогло воплотить идею завоевания Канарских островов в орбиту Кастилии (родного королевства Луиса), а также, возможно, и Франции (места его ссылки). Отвечая в марте 1345 года на просьбу Папы Климента о помощи в проекте, Альфонсо XI Кастильский заявил о притязаниях кастильцев на завоевание. Действительно, распространяя письма и буллы по этому вопросу по всему западному Средиземноморью, Климент VI, должно быть, способствовал распространению знаний о Канарских островах в целом. Но, несмотря на восторженные предзнаменования, сопровождавшие этот проект — Петрарка описал грозу, которая разразилась во время инвеституры Луиса, а летописцы всего латинско-христианского мира сообщили об этом событии — фактический результат был разочаровывающим. Де ла Серда никогда не увидел атлантической части своих сеньорий. Традиционно считается, что от его имени на острова отправилось не более одной экспедиции, отплывшей из королевства Арагон, но современных свидетельств этому нет. После своей смерти "Людовик Испанский" завещал своему наследнику пустой титул на Канарские острова. Его вмешательство в историю завоеваний было в лучшем случае стимулом для других; в худшем случае, из-за его провала, оно стало препятствием 5.
Насколько нам известно, в течение целого поколения после этого эпизода не было больше попыток силой отобрать острова у их жителей. Завоевание было отдано духовным завоевателям — по большей части майоркинским миссионерам, сосредоточившим свои усилия на Гран-Канарии. Работорговцы и, возможно, рыбаки предположительно часто посещали острова, но никаких сообщений о возобновлении попытки завоевания не сохранилось до 1370 года, когда, по-видимому, был достигнут первый частичный или временный успех, хотя исчезновение оригинальных документов, которые представляли собой доказательства, поставило под сомнение весь эпизод. Согласно предполагаемым копиям, подлинность которых вызывает много споров, 29 июня 1370 года король Португалии подарил два острова, которые он назвал Носса-Сеньора-а-Франкуа и Гумейра, Лансароте да Фрамкуа, который назван "адмиралом" и "нашим вассалом", и который якобы открыл и завоевал острова, о которых идет речь, для португальского короля ("trobou e nos gaanou"). Интерпретация, согласующаяся с другими известными фактами истории островов, заключается в том, что в ходе этого "завоевания" на Лансароте была возведена башня, приписываемая более поздними конкистадорами Лансароте Малочелло, который, возможно, был тем самым "Лансароте да Фрамкуа", которому было сделано дарение в 1370 году. Прозвище "да Фрамкуа" могло относиться к островной сеньории, часть которой адмирал, возможно, пожелал посвятить Богоматери под этим названием из соображений личной преданности или даже, возможно, в результате пребывания на французской службе, хотя нет убедительных доказательств связи Малочелло или любого другого "Ланселота", о котором здесь может идти речь, с Францией. Согласно этой интерпретации, остров "Носа Сеньора" — это Лансароте, как предполагается в примечании на полях к утерянному документу. Поскольку топонимия Канарских островов еще окончательно не утвердилась, нет необходимости предполагать, что "Гумейра" был островом, который мы теперь называем "Гомера", но баланс вероятностей, похоже, склоняется именно в эту сторону, поскольку картография того времени определила более или менее точное положение и присвоила более или менее стандартные названия всем остальным крупным островам архипелага. Другие копии документов, относящихся к этой сеньории, 1376 и 1385 годов, того же происхождения, что и копии 1370 года, претендуют на то, чтобы показать, что Лансароте да Фрамкуа продолжал удерживать или пытался удерживать по крайней мере часть своих островных владений и погиб, защищая их на Лансароте в 1385 году или незадолго до него. Это напоминает традицию, согласно которой Лансаротто Малочелло провел около двадцати лет на острове, который теперь носит его имя 6.
К моменту своей смерти он в течение как минимум десяти лет оспаривал владения у кастильских захватчиков, а также у коренных канарцев, в том, что в документе 1376 года называлось "ficada guerra que ouve com os ditos gaanchos e Castellanos" ("длительная война, которую он вел против упомянутых канарцев и кастильцев"). Было естественно, что интерес кастильцев к островам возрос. В экспедицию, предположительно отправленную в 1341 году, входили кастильские моряки, и именно через Севилью новости о ней были переданы в Италию. В 1344 году Папа передал острова принцу кастильского происхождения в ленное владение. В ответ на это событие в следующем году кастильский король заявил о своих правах на завоевание архипелага на том ложном основании, что острова вместе с большей частью материковой части Африки принадлежали его отдаленным вестготским предшественникам и что "королевства Африки являются нашими завоеваниями"7. В третьей четверти века майоркинские и каталонские миссионеры, должно быть, часто проплывали через кастильские воды, чтобы добраться до островов. А португальская оккупация вполне могла сделать Канары театром войны между Португалией и Кастилией в 1370-х годах, когда по традиции на острова отправлялись экспедиции из Севильи.
Подобные экспедиции, если они действительно имели место, могли быть не чем иным, как набегами за рабами, спонсируемыми севильскими купцами. Однако к 1390-м годам в Севилье начал объединяться консорциум сторон, заинтересованных в защите прав на архипелаге. В 1390 году Гонсало Перес де Мартель запросил королевского разрешения на попытку завоевания. Согласно традиции, записанной в шестнадцатом веке, Энрике III в том же году предоставил право на завоевание севильскому дворянину Фернану Пераса. Интересы семьи Пераса объединились в 1393 году с интересами Гусманов, графов Ньеблы, в экспедиции (без сомнения, типичной для других примерно того же периода), которая причинила большие разрушения и захватила много рабов. Согласно сообщению в "Хронике Энрике III", севильские и баскские моряки отправились в это путешествие, в результате которого на Лансароте были захвачены местный вождь и его супруга, и доложили королю, "как легко было бы завоевать эти острова, если бы такова была его милость, и при небольших затратах"8. Это было своего рода бойкое предсказание, которое соблазнило многих конкистадоров на ужасную судьбу в ходе кастильской заморской экспансии.
С этого времени на Канарских островах не велось никакой деятельности без какого-либо кастильского или даже севильского участия. Однако, возможно, неудивительно, что первое завоевание, установившее на островах прочное европейское присутствие, произошло не со стороны Кастилии или какой-либо другой стороны, проявлявшей интерес к ним сразу после повторного открытия, но из Франции. До тех пор, пока вторжение Генриха V не нарушило развитие региона, Дьепп был одним из наиболее подходящих портов Европы для дальнего судоходства, а рыбаки и торговцы северной Франции были одними из самых путешествующих людей. В частности, дьепцы, возможно, уже были знакомы с широтами Канарских островов 9. В 1390 году герцог Бурбон подготовил экспедицию в Берберию, которую ее рыцарственные французские участники понимали как новый крестовый поход в духе Людовика Святого, но вероятно, ее генуэзские инициаторы предназначали для других целей. Аль-Махдия, цель нападения, заслужила репутацию гнезда корсаров, которых Генуя хотела искоренить. Кроме того, генуэзцы, возможно, хотели уравновесить преобладание каталонцев в королевстве Хафсидов демонстрацией собственной силы. Эта экспедиция обычно считается лишенной последствий. Мусульманские летописцы практически проигнорировали это. До XIX века Франция больше не предпринимала попыток возобновить политику Сент-Луиса в Магрибе. Но, очевидно, были французы, которые после этого опыта почувствовали вкус к магрибскому золоту.
Бетанкур, Ла Саль и Пераса
Среди людей, заключивших контракт на участие в экспедиции Бурбона против Аль-Махдии, были двое, которым предстояло сыграть решающую роль в создании Атлантического Средиземноморья: Жан де Бетанкур, сеньор Грейнвиля в Нормандии, и Гадифер де ла Саль, из младшего рода благородной пуатевенской фамилии, который служил при дворе Филиппа Смелого, а затем стал королевским камергером и сенешалем Бигорра. Луис де ла Серда уже объединил амбиции в Берберии и на Канарских островах, и, возможно, герцогская экспедиция в Берберию направила мысли Бетанкура и Ла Саля к одной и той же зоне. Возможно, часть вдохновения и, конечно же, часть средств на их предприятие исходила от Роберта (прозванного Робином) де Бракмона, камергера герцога Орлеанского, который хорошо знал Испанию благодаря своему участию в дипломатических миссиях. Он приходился Бетанкуру двоюродным братом по линии матери конкистадора, Марии де Бракмон. Другая нить родства связала его с Канарскими островами через женитьбу на Инес, сестре Диего Уртадо де Мендоса, адмирала Кастилии, две дочери которого от любовницы из рода Перасы вышли замуж за членов семьи Лас Касас, которая, в свою очередь, была связана брачными союзами с домами Гузманов и Пераса. Эти семьи были одними из главных героев севильской экспедиции 1393 года на острова и сохранили интерес к завоеванию. Женитьба Бракмона на Инес де Мендоса состоялась в 1393 году в Кастилии, где у него появилась возможность услышать об усилиях Севильи на архипелаге. Без кредита от Бракмона Бетанкур, возможно, никогда бы не предпринял попытку завоевания. По пути на острова он или Ла Саль с неизвестной целью посетили Севилью. Позже они завербовали там помощников. Первый епископ кафедры, основанной в результате их завоеваний в 1405 году, был членом клана Лас Касас. И именно от Хуана де Лас Касаса, племянника по браку Робина де Бракмона, был отправлен на острова корабль во время присутствия французской экспедиции. В совокупности эти факты позволяют нам увидеть предприятие Бетанкура в его кастильском и, в частности, севильском, а также французском контексте 10.
Возможно, именно притяжение, которое обычно существует между противоположностями, заставило Бетанкура и Ла Саля связать свои судьбы в попытке завоевать Канарские острова. Гадифер, не имевший собственного наследия, по сути был авантюристом, который однажды уже сражался на границах христианского мира в качестве крестоносца в Пруссии. Безрассудный и непредусмотрительный, прямолинейный и доверчивый по натуре, он никогда не принимал никаких мер предосторожности для защиты своих интересов и никогда не приобретал никакого богатства. Он был пропитан традиционным мирским благочестием и рыцарским романтизмом, который звучит в самом его имени — предвоплощение Дон Кихота с "островными" амбициями Санчо Пансы. Бетанкур был более практичным партнером. Для него завоевание было, возможно, такой же финансовой авантюрой, как и рыцарской эскападой. Вполне возможно, что он был по уши в долгах, задолжал штрафы за нарушение святости убежища и правонарушения, совершенные примерно в 1399 году, и ему грозили судебные иски в связи с его имуществом и с актом пиратства, в котором он участвовал в отношении английского корабля, после официального прекращения военных действий между Францией и Англией. Действительно, в сложившихся обстоятельствах его отъезд на Канары чем-то напоминает бегство. Он перетасовывал свои финансы, как карточный шулер, смешивая частные займы, отчаянно реализуемые мелкие активы и сомнительно перепроданные крестоносные индульгенции, не обращая внимания на права своей жены и наследников. Этот дух "хватай и беги" был типичен для многих более поздних конкистадоров и жителей атлантического пограничья. И все же Бетанкур никогда не упускал из виду путь к возвращению на родину. Он успешно приспособился, когда англичане завоевали Нормандию, ловко лишил своих товарищей по оружию какой-либо доли в добыче на Канарских островах, защищал наследство, которое он оставил после себя в Грейнвилле, от всех желающих — англичан, кредиторов, двоюродных братьев — и осуществлял всю авантюру на Канарах как будто больше ради выгоды, чем ради славы 11.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
