Главное, в чем он убедился, находясь в своем новом статусе, что два так и не пошедших в широкую серию "рейдена", что использовались здесь в качестве не то разведчиков, не то посыльных самолетов, не пострадали и находятся во вполне надежном месте. Остальное, при его квалификации, было, в общем делом техники. Расстраивал тот факт, что генерал Хата все-таки смотался накануне, причем как бы ни прямо в Токио. Как чувствовал, проклятый.

... А ведь это значит, что, в случае предельного везения, он закончит свою жизнь китайцем. Скажем, — из числа пилотов, угодивших в японский плен в 38-м.

— Товарищ Васильев, докладывает Второй.

— Слушаю, Второй.

— Фугдинский оборонительный обвод прорван. Город Фугдин практически полностью захвачен, основная часть гарнизона сложила оружие, продолжающие сопротивление японские части блокированы на южной окраине. Части 15-й армии при поддержке Амурской флотилии развернули стремительное наступление вглубь Маньчжурской территории.

— Да-а... Прямо скажу, Второй — не ожидал. Думал, провозитесь дня три-четыре. Там же у вас переправляться негде, топь! Как выкрутились-то, расскажи, не томи душеньку...

— А чего выдумывать? Немцы. Это, доложу вам, что-то, товарищ Васильев. За неделю превратили двадцать квадратных километров топей — в плацдарм. По ночам. Так, что со стороны и не заметишь. Я с этим их главным пообщался, — да и замкнул все инженерные службы на нем. Сейчас сижу и в толк не могу взять: и как это мы их одолели?

— Ну, это просто. Командовал у них все-таки не Альберт Шпеер, а Адольф Гитлер.

— Это — да. Только, думаю, если б командовал Шпеер, они, может, и вовсе не полезли бы... А так, понятное дело, с этой стороны наступления никто не ждал. Думали, что мы на тридцать верст ниже будем переправляться.

— Пон-нятно... Кстати, — немец тут, у меня. Жалуются на него, а расстрелять я не дал.

— Я думаю, это правильное решение, товарищ Васильев. Тут нужно все хорошенько выяснить. Чтоб расстрелять не кого попало, а того, кого нужно.

— А эти? Которые не сдались? Что предполагаете делать?

— Ультиматум — послали, если совсем дураки, пошлем авиаторов и подкатим РС. Если враг не сдастся, уничтожить этот их военный городок будет недолго.

— Правильное решение. Щадить особо ни к чему, а и зверствовать лишнего тоже не след. Тут политика, не фашисты все-таки... Ну, счастливо там, товарищ Второй.

— До свидания, товарищ Васильев.

— Сергеев... зови немца.

Шпеер был безукоризненно выбрит, одет в аккуратно подогнанную черную лагерную форму, разумеется — без всяких знаков различия, и обут в кирзовые сапоги. Чистые, целые, но отнюдь не начищенные до зеркального блеска. В руках, неизменно, — чуть скомканная шапка с козырьком. Такой облик Альберт Шпеер избрал для себя, тщательно продумал, и неукоснительно ему придерживался. Неизвестно, знал ли он известную идиому о смирении, которое паче гордости, но действовал в полном соответствии с ее духом. С победителями — только стоя, чуть опустив голову, и — матерчатая фуражечка в руке. Может быть когда-нибудь, — пока он предпочитал даже не думать о том, что это время вообще наступит, — он сочтет нужным изменить стиль на что-нибудь другое, — но пока только так.

— Слушайте, Шпеер... что там у вас за недоразумения с начальством? Чем недовольны-то?

— Господин маршал, командование считает, что мы выполняем работы по прокладке и ремонту путей слишком тщательно. Утверждают, что это саботаж.

— Вы что, — не даете тех объемов, которые требуются?

— Даем. Задания по объему выполняются примерно на сто десять — сто пятнадцать процентов.

— Тогда не понимаю, — с раздражением проговорил маршал, — в чем проблема?

— Мы выполняем работу на самом низком уровне качества, который допустим. От нас требуют еще понизить его ради увеличения объемов. Дальнейшее ухудшение качества будет обозначать, что работа просто не сделана. Пробки и катастрофы съедят все преимущество, которое дают лишние объемы. У меня есть люди, которые разбираются в проблемах транспорта гораздо лучше меня. Они просчитали. Я ознакомился и с расчетами согласен. Вот, — он подал папку, которую держал в левой руке, маршалу, — тут все изложено.

Василевский приоткрыл папку, лениво приразвернул листы.

— А Чигарков, — он что — не понимает, что тут написано?

— Господин генерал-майор понимает главное: для безупречного послужного списка в первую очередь необходима благополучная отчетность. А для продвижения по службе, — более, чем благополучная.

— Так. А что считаете вы?

— Полагаю, на данном этапе не только у господина генерал-майора имеет место своего рода... инверсия взглядов.

— Это интересно, — маршал, любивший такого рода "занозы", откинулся на спинку стула, — поясните.

— Командование полагает, что дороги в этих местах нужны для войны. Но никто почему-то не ставит вопрос: а зачем нужна сама эта война? Если не говорить о выполнении союзнических обязательств, что само по себе, без соблюдения своих интересов, является глупостью. Так вот на этот вопрос с достаточными основаниями можно ответить и так: эта война нужна СССР прежде всего для того, чтобы в здешних местах появились дороги. Осмелюсь утверждать, что тогда будет и все остальное. И лучше всего, чтобы один процесс сочетался с другим. А то по окончании боев непременно возникнут более неотложные проблемы, а дорог так и не будет.

— Э-э, тогда тебя надо было Первому Дальневосточному подчинить. Разницы — никакой, твои все равно везде работают, а Иван Данилович тоже говорил что-то в этом роде. Только с большим сумбуром. Но мы люди военные, у нас все конкретно. Сейчас — дороги для войны. И никак иначе.

Чертов фриц с тихим упрямством покачал головой.

— Позволю себе возразить. После известной речи господина премьер-министра Сталина вы — далеко не только военные. И если вы будете пытаться думать, как прежде, как думают обычные генералы, то выйдет самообман. И пойдет только во вред делу. А лично вы в этой группе, как минимум, одна из ведущих фигур.

— Слушайте, Шпеер, — а с какой это корысти вы-то так стараетесь, а? Ведь со всем рвением же работаете на победителя. Вас предателем-то считать не будут? Ваши же.

— Самые глупые и оголтелые — будут. Обязательно. Непонятно только, кого я предаю? Гитлера, его правительства, режима, которым я присягал, больше нет, и я не могу принести им вреда при всем желании. А интересы народа Германии я не предаю. Я по мере сил стараюсь уберечь от смерти, болезней и деградации ту часть Германии, на судьбу которой могу реально влиять. Я говорю про сто пятьдесят тысяч немцев, которые ремонтируют дороги в восьми или девяти тысячах километров от Фатерлянда. И единственным способом уберечь их я считаю именно, как вы его назвали, "рвение". Они уцелеют, только если станут крайне полезны.

Уж об этом-то он позаботится. И, — должно получиться. Ознакомившись с новым заводом строительной техники в Комсомольске, он был весьма впечатлен. С этого момента большая часть его просьб и переговоров касалась именно техники. А для того, чтоб не отказывали, договорился о внедрении на завод инженера, старого своего знакомца. Вообще в последнее время он сам поражался своему умению договариваться, находясь в самых невыгодных для переговоров условиях. Потом, вспомнив, что неизменно, на протяжении всей войны пользовался расположением непредсказуемого, капризного, опасного, как бутылка с нитроглицерином, Гитлера, понял, что это качество у него присутствовало, скорее всего, всегда.

А инженер был правильный. Будучи крепким профессионалом, в свое время с восторгом принял Гитлера именно за дерзость и размах замыслов, за грандиозное, ослепительное, переполненное свершениями будущее, которое, казалось, обещал его приход. Надо сказать, был-таки в самом начале период, когда многие буквально поднялись над собой, из крепких профессионалов развернувшись в яркие таланты, осуществив дела титанического размаха. Интересно, что такие люди, при всей "официальной" обоюдной неприязни, на практике прекрасно находили полное взаимопонимание с большевиками...

— Понятно. — Маршал чувствовал легкое раздражение, причины которого и сам-то не вполне понимал. — Вы свободны. А с Малиновским я переговорю...

*На самом-то деле он, разумеется, хотел спросить, как положено: "Ну что ты так жопу-то рвешь?" — хотя и был весьма доволен толковым рвением немца. Но постеснялся. У нас неизменно стесняются европейцев, даже если они пленные.

"Ребята, держитесь, мы идем. Жилы себе порвем, если надо, чтобы только поспеть... А вы — продержитесь. Еще капельку. Ну, хоть часа два-три..."

Но пока, откровенно говоря, надежда была плохая. В предутреннем сумраке из холодного тумана пустыни уже вставали отроги Большого Хингана, но было тихо, ни выстрелов, ни пулеметных очередей. То что с десантниками нет связи, — это ладно, не слишком высокие, горы отличались крутизной и сильно рассеченным рельефом, условия связи никакие, но тишина — это плохо по-настоящему. Либо высадка не удалась сразу, и лихую братву побило о скалы, порезало пулеметными очередями... Либо они не успели, и милитаристы навалились на них в большой силе и быстро одолели. А как по-другому? По-другому, к сожалению, не получалось, и теперь, оседлав перевалы, милитаристы с торчащими зубами оборудуют и маскируют позиции. Или уже заняли их и теперь сидят тихо, чтобы встретить кинжальным огнем в упор. Ну да ладно, — мы тоже кое-что могём. Подойдет Шестая, и вы пожалеете, что вообще народились на свет...

Головной дозор, матерых разведчиков, специально выделенных из 39-й и сопровождаемых пограничниками из местных, на подходах к перевалу окрикнули на самом, что ни на есть, чистом русском языке. Винниченко оценил место, где был расположен "секрет": пожалуй, он и сам выбрал бы именно такое. Теперь, когда выяснилось, извольте в обратном порядке: пешком вниз, там на лошадках — до машин, а там уже до начальства. Сам гвардии старший сержант отправился дальше, разведывать уже восточный склон этого самого Хингана. Проходя мимо здоровенных, как на подбор, десантников, успевших организовать и обустроить позицию, ловя их оценивающие взгляды, он прямо-таки чуял: в других условиях — непременно задрались бы. Его немаленький организм и вся манера держаться и всегда-то привлекали внимание: предупреждали одних и служили вызовом уж для самых отчаянных задир. А уж такие, что собрались тут, и спать-то спокойно не могут, пока не докажут, что самые крутые.

— Понимаете, товарищ полковник, у нас — сердце кровью обливается, думаем — они там из последних сил, а они — ка-ашу варят. Рисовую. И ладно б сами варили, а то — повар японский на японской кухне, да из японского же риса. Пленный, говорят. Остальные — кто курит, кто кемарит: ночь-то бессонная... И рад, понятно, и зло берет, мы там — с ума сходим, а они — ка-ашу...

Почему-то эта каша задела капитана Петровского больше всего. А вообще, от пережитого напряжения, что резко сменилось таким облегчением, капитан был непривычно словоохотлив. Ну да бог с ним. Ради такого дела, — пусть выпустит пар. А смысл был тот, что десантники на ключевых перевалах не встретили вообще никого. Теперь все тропы отмечены, на верхние точки подняты танковые лебедки, бочки с горючим, и уже сегодня вечером, — на второй день войны! — первые танки 6-й танковой армии будут уже за хребтом, на маньчжурской равнине, и никакой авангард им больше не понадобится. Если кто-то, вдруг, встанет на пути танкистов не в горах, а посередине ровной степи, то это будут его проблемы, а попытку остановить следует сразу относить к разряду харакири. Тут, в отличие от Европы, адская громада Шестой двигалась множеством колонн, бригадными и даже батальонными, будучи постоянно практически развернута для боя. Тут были свои трудности организационного характера, но командующий верил в опыт и выучку своих бойцов. Имел к этому основания.

Десяток "ТРАН", свободно расположившихся в степи неподалеку друг от друга — картина, которая на непривычного человека производит впечатление. И, как какой-нибудь очень крупный частный капитал, они не могут пребывать сами по себе. Случись чего, один какой-нибудь шальной снаряд, даже зажигательная пуля, и фейерверк до неба обеспечен. Эффектный, только очень уж дорогостоящий. Перво-наперво экипаж, выскочив из машины, как чертик из табакерки, организует какую-никакую оборону места посадки. Над ними, сменяя друг друга, барражируют дежурные пары истребителей. Следом, но очень быстро, прибывают передовые части получателя и организуют уже настоящую оборону, с автоматическими зенитками, тяжелыми пулеметами, парой "ТБА — 1" и кое-какими окопчиками, — чтоб не помешали взлететь. И, практически одновременно, прибывает уже сам получатель: опустевшие автоцистерны и сама по себе техника передовых частей. Все спешат, на площадке веселая суета, но, в общем, порядок. Боеприпасов израсходовано всего нет ничего, поэтому здесь присутствует только "модель 3", универсальные летающие танкеры.

Зеленый лейтенант, второй пилот гигантской машины, с жадным интересом расспрашивает чумазого танкиста:

— Слушай, а у них правда есть такие — смертники? Им, вроде, все можно, деньги, бабы, пей-гуляй не хочу, а зато потом они обязаны пожертвовать собой, но убить, к примеру, генерала?

— А? — Танкист, после сегодняшнего марша, туговат на ухо, а расслышав, пожимает плечами. — Стращать — стращали, а так... Сам — не видел, а ребята из второго батальона баяли, — были какие-то. Выскакивали из кустов на танки с какими-то швабрами*. Ни один ближе пятидесяти метров не подошел. Стрелки на броне из автоматов порезали.

— Ты вон разведчиков спроси, — вмешался тощий рыжий шофер с перевязанной щекой, — они этого добра богато видели. Михнев! Чего молчишь?

— Да ну их. Ебанутые. Затешется такой среди пленных, а потом кидается на офицера, как бешеный. Ну, с генералами у нас, ясно, негусто, даже с полковниками как-то не очень, так он на старлея какого-нибудь. Представляешь себе? У нас, в разведке, офицеры, — сам понимаешь, ему таких трех на каждую руку... А главное — видно их. Вот, вроде бы, одинаковые, как заклепки, — а видно. Быстро научились видеть.

— А чего просто из кустов не стреляют?

— Ну-у, брат... Ты здешние кусты видел? Тут тебе не Россия. И даже не Тюрингия. А еще — знаешь, что? Паршивая у них стрелковая подготовка. Стрелять, почитай, не умеют. А снайперов, чтоб настоящие были, — так и не встречали пока. Может, встретим еще. Но как-то не похоже.

— И это, — те самые самураи, которыми нас пугали?

— Не говори "гоп", — лениво проговорил Михнев, — но, вообще-то, — да. Настоящий военный столько косяков не стешет. То, что они без боя пропустили нас через горы, ни на какую хитрость не спишешь. Да и хитрят они как-то...