По пути им встретилась ватага мужиков, Левин кинул на них быстрый взгляд, и ему показалось, что они уже были навеселе, но это не мешало им мрачно смотреть на него. Он хорошо понимал, чем вызвал такой взгляд; бездельники никогда не любят работяг. Они для них молчаливый укор.
До дальнего поля ехать было полчаса. Левин соскочил с трактора и пощупал землю. Она была сухая, так как дождей не было целую неделю. Если так пойдет и дальше, всходы могут быстро не взойти.
Тит понял его беспокойство.
— Бороновать надо глубже, внутри больше влаги, еще от таяния снегов осталась, — сказал он.
Левин кивнул головой. Мысли Тита совпадали с его мыслями.
— Начинаем? — Спросил он.
— Начинаем, — согласился Тит. — Хороша тут землица, лучшее на всю округу поле. Ваш батюшка здесь получал самые высокие урожаи.
— Не знал, — удивился Левин. — И мы получим.
Он вспомнил, каким увидел это поле, когда сюда пришел в первый раз. По периметру оно все было заросшим борщевиком, и если бы он немного опоздал, им была бы покрыто вся его площадь. Тогда его уже было бы не спасти, по крайней мере, имеющимися у него, Левина, силами.
Борьбу с этим растением он вел не на жизнь, а на смерть, выкапывал, сжигал, потом перепахивал почву, чтобы не дать семенам снова прорасти. До сих пор вспоминает с ужасом этот поединок, но он все-таки одолел сорняк, который до его появления чувствовал себя тут полным хозяином. Он тогда думал о том, что те, кто забрасывают такие плодородные угодья, позволяют прорастать тут всякой нечисти, преступники, которых следует судить. Вот только очень жалко, что в уголовном кодексе нет таких статей. Будь его воля, он бы ввел параграф, по которому бы преследовали за подобное отношение к земле. Нет страшнее зрелища, когда на участке вместо того, чтобы колоситься пшенице или ржи, стеной стоит борщевик.
Левин поймал себя на том, что ненавидит его больше, чем мог бы ненавидеть человека. Наверное, это глупо, ведь борщевик не понимает, что он засоряет землю, не позволяет выращивать на ней хлеб, он просто растет там, где ему позволяет человек. И все же он не мог отделаться от этого чувства. Когда он встречал это растение, оно вновь вспыхивало в нем с новой силой. Ему хотелось тут же начать уничтожать эти плантации до тех пор, пока все не очистит от них, но борщевика повсюду было так много, что Левин знал, что никакие его усилия не позволят ему справиться с ним. Нужна общая воля, а ее-то и нет. Всем абсолютно все равно: и начальству, и крестьянству.
Это было самое большое поле, которое находилось в хозяйстве Левина. Так как было совсем не по майски жарко, Левин и Тит регулярно устраивали небольшие перерывы, пили воду, недолго лежали на траве — и снова принимались за работу.
Наступило время обеда. Они расположились под большим деревом, которое давала тень. Оба достали узелки: Левин извлек из него большой кусок курицы, Тит — отварное мясо с картошкой. У каждого были так же огурцы и редиска. Они разложили все это на полотенце, которое выполняло роль скатерти, и стали есть. Такого удовольствия от еды Левин не получал давно, а может быть, никогда. Оба молчали, наслаждаясь заслуженной пищей после напряженной работы.
Поев, Левин лег на спину и стал смотреть в небо. До чего же хорошо и покойно, думалось ему. Вот оно счастье, слияние труда и природы. Что еще нужно человеку, зачем все эти шумные, с пропитанным гарью воздухом города, вечной погоней неизвестно зачем, столкновением тщеславий, амбиций, зависти. Нет, он туда не вернется, ему тут хорошо. Сначала он мучился от своего отшельничества, а теперь он им наслаждается. Быть отшельником — значит быть в гармонии с самим собой, с окружающим миром, ощущать тепло и щедрость земли, которая и кормит, и дает отдохновение.
— Вижу, Дмитрич, ты всерьез взялся за дело, — сквозь дремоту пробились к его сознанию слова Тита.
Левин привстал и посмотрел на него
— А ты не верил?
— Да как-то не очень, — признался Тит. — Думал, побалуешься, да все бросишь. Никто нынче не хочет работать на земле.
— А почему? Тысяча, да какой тысяча, пять тысяч лет работали, а сейчас не желают. Как думаешь?
— Разбаловали народ, лишили его собственности, а это гиблое дело. Один раз лишили, он посмотрел на это и понял, что так легче жить и перестал хотеть работать. А теперь уже ничего не изменишь.
— Неужели ничего?
— Точно говорю, ничего. Сто лет пройдет — все так же и будет. Один раз сковырнули с земли — и, считай, навсегда. Разве можно было так поступать. — Тит покачал осуждающе седой, не причесанной головой. — Я давно это понял, еще, когда батюшка ваш тут пытался порядок навести, создать настоящее хозяйство. Еще тогда сопротивлялись ему, а уж сейчас все окончательно определилось.
— Но как же мы будем все жить тогда?
— Живем же как-то и дальше так будем. Думаю, еще надолго хватит.
— Но ведь ты же не такой, ты же работящий. И руки у тебя золотые. Не будь тебя, это старье, — кивнул Левин на трактора, — давно бы развалились.
— Это верно про меня говоришь. Да что толку. Таких, как я, осталось мало. Да я и сам не очень рвусь к работе. Не будь вы тут, сидел бы дома да чаи гонял. Это когда я увидел, что вы тут делаете, решил, что и я еще что-то смогу. А вот мои сыновья все в город укатили, один охранник, другой в офисе где-то сидит. Не пойму даже, чем занимается, хоть он мне пару раз объяснял. Наверное, и сам толком не знает. То, что было, уже не вернуть. Сотворили однажды зло — вот и расплачиваемся.
— Так не мы же это зло творили.
— А ему не важно, кто, оно само по себе. Выпустили из заточения — вот оно и делает свое дело. Вот что я тебе скажу, Дмитрич, ты будь поосторожней. Против тебя многие у нас настроены. Половина разговоров на селе — о тебе. Как бы чего не вышло.
— А что может выйти?
— А все, что угодно. Кабы знал, сказал. Народ у нас непредсказуемый.
— Спасибо за предупреждение, — поблагодарил Левин. — Постараюсь, не позволить им сделать мне ничего плохого. А теперь давай продолжать.
— Давай, — согласился Тит. И вдруг широко улыбнулся. — А все-таки хорошо работать.
VI.
Левин вернулся домой под вечер. Мог бы приехать и пораньше, но после того, как они с Титом завершили пахать поле, довольно долго еще говорили друг с другом. Левину нравилось беседовать с ним, его высказывания отличались зрелостью и знанием действительности, при полном отсутствии каких-либо иллюзий. Подчас его суждения были столь резки и проникнуты таким мрачным взглядом на жизнь, что Левину становилось как-то не по себе. И при этом Тит сохранял жизнелюбие, любовь к труду и затаенную надежду, что его прогнозы не сбудутся и все окажется лучше, чем он предполагал. Этим он походил на Левина, тому тоже хотелось верить, что вопреки всему все когда-нибудь наладится. Именно это они горячо обсуждали в течение почти двух часов, забыв про жару, жажду и голод, и разошлись, очень довольные друг другом.
Брат давно ждал Левина с нетерпением. Ведь он обещал вернуться к обеду, а сейчас наступило уже время для ужина.
— Ну и видок у тебя, — воскликнул Кознышев. — Никогда тебя таким еще не видел.
Левин взглянул на себя в зеркало и мысленно согласился с братом. Он и сам себя видел таким не часто. Волосы стояли дыбом, лицо все перепачкано смесью грязи и машинного масла, рубашка разорвалась, а он даже и не заметил. Да вдобавок глаза необыкновенно ярко блестят, как у человека с высокой температурой. Есть от чего прийти в изумление.
— Сейчас приведу себя в порядок и будем ужинать. Я невероятно проголодался. Корову бы съел.
Вернулся к брату Левин через полчаса. Выглядел он уже вполне цивилизовано. Приходящая женщина, которая периодически помогала ему по хозяйству, приготовила еду. Они сели за стол.
— Расскажи, что у тебя было? Мне интересно, — попросил. Кознышев.
— Для книги?
— И для книги и просто интересно. Ты очень необычный человек. Каюсь, что раньше этого не замечал.
Последнее замечание Левину было приятно. Он всегда считал брата выше себя, как по уровню развития, так и по общественному положению, и отчасти тушевался перед ним, но теперь у него возникало ощущение, что в каком-то смысле происходит выравнивание их позиций. Хотя по-прежнему сохраняется ситуация, что Кознышев остается известным писателем, а теперь и общественным деятелем, а он, Левин, как пребывал в безвестности, так в ней и остается. И вряд ли что-то этом плане когда-либо изменится.
Левин стал рассказывать брату про Тита, про то, какой разговор состоялся сегодня у них. Кознышев слушал с огромным вниманием, не пропуская ни слова.
— Знаешь, — сказал он, когда Левин замолчал, — хотелось бы поговорить с этим человеком. Одно имя чего стоит, никогда не встречал людей, которых так зовут.
— Поговори, — ответил Левин, — думаю, он будет только рад. Он из тех, которые любят порассуждать.
— Мне бы хотелось поговорить не только с ним, но и с другими односельчанами, узнать, как они смотрят на тебя, на то, что ты тут делаешь. Ты мне поможешь?
Левин пожал плечами.
— Боюсь, что не смогу быть тебе полезным, я сам мало общаюсь с ними. Меня здесь не любят, некоторые считают чуть ли не врагом. Мне Тит сегодня сказал об этом открытым текстом. Так что, если хочешь поговорить с ними, то ищи контакты сам.
Кознышев грустно вздохнул.
— Да, конечно, ты прав. Признаюсь тебе, я их побаиваюсь. Эти люди для меня чужие. Не сложно догадаться, что и я для них чужой. Вроде бы живем в одной стране, говорим на одном языке, а вот общего нет ничего.
Левин кивнул головой.
— Ты прав, меня тоже посещают подобные ощущения. Знаешь, в свое время я прочитал немало книг про отношения крестьян и бар, про ту пропасть, которая их разделяла. И сейчас у меня возникает чувство, что все повторяется снова, я тут барин, хотя тружусь, как лошадь, но они относятся ко мне с той же недоброжелательностью, как и в те времена.
— Грустно, — констатировал Кознышев.
— Грустно, — подтвердил Левин. — Вот только изменить ничего невозможно. По крайней мере, я не знаю, как это сделать. Может, у тебя есть рецепт?
Молчание Кознышева свидетельствовало о том, что и у него нет такого рецепта.
VII.
Неожиданно Кознышев так увлекся рыбалкой, что на время забыл обо всем. Левин не без некоторой иронии поглядывал на него, он думал о том, что горожане очень любят деревенские удовольствия. Стива обожает охоту, брат рыбную ловлю, но при этом оба абсолютно чужды сельской жизни, равнодушны ко всему, что тут происходит. Для них это другой мир, чужой, незнакомый и даже враждебный, к которому они безразличны, как к стране, расположенной за тридевять земель. А ведь они все родом отсюда, их предки не так уж и давно жили тут, но за относительно короткий период истории все кардинально для них поменялось, и они напрочь забыли о своих корнях.
Левин думал об этом без осуждения, он отчетливо понимал неизбежность такой трансформации, но, смотря на поглощенного рыбной ловлей брата, ему невольно становилось обидно. Их граничащая с презрением снисходительность к тому, что происходит в деревне, чревата печальными последствиями для всего общества. Если однажды окончательно деградирует село, рухнет и город. Вот этого они-то и не понимают, уверены, что им ничего не грозит. И напрасно, все мы сидим на одном суку. Вот только не все этого осознают.
Кознышев дернул удочку вверх, из воды, сверкая брюшком, показалась рыба. Левин сразу определил, что это плотва — добыча не бог весть какая. Тем более маленький экземпляр. Обычно таких он отпускал в родную стихию. Брат радовался как ребенок, получивший желанную игрушку. Он с гордостью посмотрел на Левина, ожидая от него проявления восторга.
Левин решил, что восторг — это уж слишком, но немного подыграть ему можно.
— Молодец! — крикнул он. — Обычно плотва ходит стаями, так что закидывай еще. На уху наловим.
Так оно и случилось, уже через час совместными усилиями они наловили рыбы не только на одну уху, но и на то, чтобы ее пожарить. Левин невольно вспомнил пословицу, которую периодически любил повторять отец, — тоже заядлый рыбак: "У умелого на крюке плотва, у неумелого — трава".
Так как Кознышев не знал, что дальше делать, за дело взялся Левин. Он очистил плотву, вытащил внутренности, порезал на кусочки. Брата же заставил чистить картошку. Затем развел костер, поставил на него котелок, бросил туда рыбу, морковку, лук. И уже через несколько минут в их ноздри стал проникать невероятно аппетитный запах.
Они лежали рядом и смотрели на костер, на вырывающийся из котла пар. Оба молчали, каждый был погружен в свои думы. Левин размышлял о том, что будет делать завтра, надо непременно вспахать дальний клин. Дорог каждый погожий денек, а он тут с братом прохлаждается. Но по-другому он уже не мог поступить, было неудобно, все же приехал близкий родственник к нему, а он, Левин, не уделяет ему внимания. Конечно, этому близкому родственнику неплохо было бы подумать о том, что когда сев — не до гостей. Вот через месячишко добро пожаловать, а сейчас не время. Но до той высоты, на которой пребывает Сергей, такие элементарные мысли, редко добираются, а жаль.
— Знаешь, я тут почти случайно познакомился с местным доктором, — начал вдруг Кознышев. Приятный и интеллигентный молодой человек. Мы довольно долго говорили. В основном о тебе.
— И что же вы обо мне говорили?
— Разное, — уклончиво ответил Кознышев. — Он восхищается тобой, считает, что если бы таких было чуть побольше, дела в деревне шли бы не столь плачевно. Но он очень удивлен тем, что ты не желаешь участвовать в общественной и политической жизни района. У вас намечаются совсем скоро выборы главы муниципального образования. Он от имени инициативной группы предложил баллотироваться тебе, ты же резко отказался. Я тоже не понимаю, почему. Кто, если не ты?
Левин едва заметно поморщился, говорить на эту тему не хотелось, но он понимал, что придется.
— Да, такое предложение действительно поступало, но я решил не участвовать ни в каких выборах.
— Но почему? Не могу понять. Разве это не прямой способ что-то изменить тут. Ты же сам говорил...
— Да, говорил, Сергей. Но я не верю, что если бы стал главой района, мне бы многое удалось. Я уже некоторое время живу в этой системе, сталкиваюсь с ней ежечасно. Это страшная бездушная машина, которая работает почти исключительно на саму себя. Я долго размышлял над этим вопросом и пришел к выводу: да, ее можно еще разрушать, но вот создать на ее месте что-то стоящее, почти нереально.
— Но почему, Костя? — воскликнул Кознышев.
— По самой простой причине: нет материала для нового строительства. Мне не удастся ничего толкового сделать, я лишь растрачу впустую все свои силы. А какой в этом смысл?
— Но так не бывает, чтобы совсем было не с кем возводить новое здание.
— Я тоже так думал, когда сюда приехал. Но, пожив тут, увидел все своими глазами. Самое страшное, что люди не желают перемен, им тут очень даже комфортно.
— Жить в этой бедности, в таком запустении, комфортно?
