— Понимаешь, Борис стремился к миру с татарами, он понимал, что, объединившись против нас, они будут представлять для Руси серьезную угрозу. Он действовал на основе "Divide et impera15". Амин-Магомед был предан ему, — во всяком случае, союз хана и князя мешал объединению татар. И в одночасье этот союз разрушили. Не думаю, что Сова Осмолов думал об этом, когда подхватывал идею войны с татарами. Борису требовалось время укрепить Русь на западных границах, шла война с Литвой. Теперь мы вынуждены все силы бросить на восток. Я не верю в случайности, столь счастливые для наших врагов. Я не верю, что Амин-Магомед хотел убить Бориса. Нас обманули. В нашей ссоре с Казанью заинтересованы все, кроме нас и самого Амин-Магомеда. Потому что под дланью Крымского ханства он у власти не удержится. А когда с Крымом объединятся Астрахань и Ногайская орда, все начнется сначала. Нас раздавят или с запада, или с востока. И я хочу знать: что за сила позволила обмануть сорок волхвов и кто направлял эту силу? Крымский хан, шведский король, поляки, литовцы, немцы? Кто? А может, это дело рук Москвы? Киева? Владимира? Кому не дает покоя власть Новгорода над Русью? Чего и от кого ждать завтра? Кто послал этих странных людей, которых никто не видел после веча? И, в конце концов, кто убил Бориса? Впрочем, это как раз неважно, это мог сделать и Ивор...
Млад слушал и кивал: наверное, Белояр рассуждал так же. Вече поверило бы волхву, но не станет слушать главного дознавателя.
— Вам нужен новый Белояр? — спросил он у Родомила, поморщившись.
— Не помешал бы, — откровенно ответил тот, пожимая плечами. — Скажу больше: нам скоро явят нового Белояра. Придет он из какой-нибудь глуши на помощь Новгороду, в белом армяке с непокрытой головой. Только с бородой...
— Почему с бородой? — не понял Млад.
— Потому что наши волхвы бороды бреют, а эти странные люди с силой волхвов все как один носили бороды. Впрочем, возможно, новый Белояр ею пожертвует... Хотелось бы их опередить. Но я не такой дурак, чтоб предлагать маскарад истинному волхву. Всем ясно, ни один волхв на это не согласится. На то вы и волхвы, вас же боги проклянут после этого. Так что пока я ищу не мнимого Белояра, а волхва, равного ему по силе. Который не побоится спросить у богов, что это за potentia sacra и как мне ловить ее за хвост.
— Боги не вмешиваются в людские дела, — тут же ответил Млад. Не хотел бы он оказаться на месте того человека, которому это поручат.
— Я знаю, не вмешиваются. Но откуда тогда взялись эти люди? Кто дал им силу волхвов? Кто, как не боги, может наделять этой силой людей? Вот об этом, я думаю, спросить нестрашно. Не ответят — будем искать другие пути. Попробуешь? — Родомил посмотрел на Млада испытующе.
— Я? — Млад распахнул глаза. — Я очень слабый волхв-гадатель. Я по силе близко не стоял к Белояру!
— Ты шаман.
— Я вызываю дождь! Не более!
— Но боги слушают тебя, разве нет? И не говори мне о своей слабости. Я видел твою силу на вече. И перед вечем в университете ты остановил толпу, ты переиграл чужака, разве нет? Заметь, Белояр убийцу не переиграл.
— Потому что чужак не разглядел во мне шамана. Потому что среди них наверняка тоже есть сильные и слабые и против меня выставили слабого. А против Белояра — сильного. Это ничего не говорит о моей силе!
— Говорит! Говорит. На следующий день, на вече, они уже знали, на что ты способен. И не остановили тебя.
— Они думали, я умру. Они думали, я побоюсь это сделать, чтобы не умереть.
— Но ты не умер, верно? А кто-нибудь на твоем месте смог бы трижды за сутки поднимать в себе такую силу? Я, конечно, ничего в этом не смыслю, но могу определенно сказать: нет, никто бы не смог. Гадание, где ты сумел противиться и мороку, и Белояру, толпа поджигателей в университете и, наконец, вече! И ты будешь рассказывать мне, какой ты слабый волхв-гадатель? Да никто не знает, на что способен шаман со способностями волхва! Потому что таких нет! Может, как гадатель ты слаб, может, как шаман ты только вызываешь дождь, но кто тебе сказал, что слияние этих сил не даст новую силу? Измерить которую никому еще не удавалось? А?
— Я не знаю, — Млад опустил голову.
— Попытайся спросить богов. Лучшие люди Новгорода будут стоять за тобой и разделят ответственность перед богами за твой спрос. Это я тебе обещаю.
Млад покачал головой:
— Я не могу такого пообещать. Мне надо подумать. Мне надо понять, имею ли я на это право.
— Я не тороплю. Подумай, — кивнул Родомил.
Млад вышел от него довольно поздно, когда не только в профессорской слободе, но и в университетских теремах погас свет. Ветер к ночи усилился, как Млад и предполагал, снег валил густо, и он не сразу разглядел Дану, шедшую ему навстречу, — даже ее шагов за воем ветра не было слышно.
— Ты чего? — он улыбнулся.
— Тебя долго не было. Я же говорила, что боюсь за тебя сегодня.
— Ты выдумываешь, — Млад взял ее под руку. — Ветер. Когда воет ветер, всегда тревожно.
— Почему? Ты наверняка знаешь, почему.
Они двинулись в сторону ее дома по засыпанной снегом тропинке.
— Ветер приглушает звуки, а метель ухудшает видимость. Незримая опасность всегда пугает сильней. Даже если ее нет, — Млад рассмеялся — она ждала от него совсем другого ответа.
— Смеешься надо мной?
— Ну хорошо. Потому что ветреной ночью мы лучше чувствуем мир нави. Потому что в метели от нас прячутся существа, которым здесь не место... Так тебе нравится больше?
Дана толкнула его острым локтем в бок и тоже рассмеялась. Млад сделал серьезное лицо, приложил палец к губам, приостановился и глазами показал в снежную тьму. Она тут же перестала смеяться, и он почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь: она испугалась! Он рассмеялся снова, увлекая ее за собой, и снова получил локтем в бок. Но три темные фигуры вышли из метели совсем с другой стороны, отделившись от чьего-то крыльца, — Млад поздно их заметил. Никакого отношения к миру нави они не имели... И намерения их не вызвали у него сомнений: добрые люди не двигаются столь быстро и молча, словно волки, окружающие жертву со всех сторон.
Если бы рядом с ним не было Даны, он бы, наверное, растерялся. Все, на что ему хватило времени, — это отступить в сторону, к ряжу колодца, отодвигая Дану себе за спину. В голове мелькнула мысль: в такую метель нельзя метнуть нож издали — не рассчитать линию движения, ветер помешает. А ножи оказались в руках у всех троих.
Дана закричала так пронзительно, что у Млада заложило уши. Ему самому не пришло в голову звать на помощь. Впрочем, ветер и снег заглушили ее крик, но тот немного испугал нападавших: двое из них приостановились, оглядываясь по сторонам, словно воры, застигнутые на месте преступления. Третий же, шедший чуть впереди, не заметил их задержки и шагнул к Младу, уверенный, что их все еще трое, — это и спасло Млада от мгновенного поражения. Поединка он не боялся, ощущая не только собственную правоту, но и присутствие Даны за спиной.
Серое лезвие вынырнуло снизу, нацеливаясь в живот, Млад не мог уйти в сторону, чтобы не подставить Дану, а перехватить руками такой удар не умел. Дана закричала снова, еще громче и отчаянней. Он подался назад, прижимая ее к колодцу, — нож вспорол полушубок, но до тела не достал. Млад ухватил запястье нападавшего обеими руками — тот был силен, гораздо сильней Млада. И гораздо искушенней в обращении с ножом. Если позволить ему уронить себя в снег, Дана останется беззащитной перед двумя другими! Млад старался выкрутить руку, сжимавшую нож, нападавший ударил левой рукой в лицо, так что с головы скатился треух, а потом повторил удар дважды, чуть ниже виска, надеясь, что боль разожмет противнику пальцы. Но неожиданно это вызвало обратный результат: Млад почувствовал силу, которая позволяла ему плясать на углях голыми пятками. Нож бесшумно ушел в снег — рука нападавшего вдруг разжалась, но уже через секунду встречная сила словно ударила Млада в лицо, заставив пошатнуться. Глаза нападавшего приблизились, и Млад узнал Градяту.
Двое других бросились на него одновременно, но натолкнулись на невидимый щит. Младу оказалось достаточно короткого взгляда, чтобы оба они попятились назад: если в них и была заложена какая-то potentia sacra, то рядом с ним она померкла, обратилась в ничто. Только Градята не отступился от задуманного, круша этот щит острым взглядом темных глаз: его левая рука ухватила Млада за горло, но не сжимая, а надеясь разорвать глотку.
Дана кричала и звала на помощь.
Как на войне: или ты убьешь его, или он — тебя... В пятнадцать лет, в открытом бою, Млад не задумывался о неестественности такой драки. Она не казалась ему столь безобразной, какой предстала перед ним сейчас. Рвать врага руками, до смерти, не считаться ни с чем, забыть о правилах. Главное — убить. Выдавить глаза, разодрать рот, вбить в мозг переносицу, сломать шейные позвонки, снести череп с хребта ударом в подбородок...
Они катались по снегу, и Млад не чувствовал ни боли, ни усталости, ни злости. Он словно смотрел на себя со стороны и ужасался самому себе.
Крики Даны сделали свое дело: их услышали, и кто-то уже бежал им на помощь — с факелами и с топорами. Двое нападавших, почуяв поражение, поспешили уйти в темноту: Млад и их видел, словно стоял чуть в стороне, наблюдая, а не прикрывал лицо от бившего его головой Градяты. И видел на лице Даны ужас и боль, и смотрел, как от своего дома бежит Родомил с криком: "Задержи его, не дай ему уйти!"
Но никто из тех, кто пришел помочь, не сумел приблизиться к драке, так же как товарищи Градяты не смогли тронуть Млада: невидимый щит окружал их обоих, это был их поединок, и Градята его проигрывал. Он уже не стремился убить, он хотел уйти, Млад чувствовал это. Противнику удалось подняться, но Млад ухватил его за ногу и снова уронил в снег. Тот ударил по пальцам сапогом, вскочил снова и побежал, но Млад встал на колени, хватая его за полу полушубка.
— Держи его, держи! — отчаянно закричал Родомил. — Он снова уйдет! Держи!
И в этот миг Градята повернулся к Младу лицом: решительный, холодный взгляд его поразил своей отстраненностью — так смотрит человек, которому нечего терять. Перед глазами вспыхнуло белое пламя с радужными разводами — пламя, которым горит сера. Млад отшатнулся: нестерпимый жар ударил в лицо, и огненный меч полоснул его через грудь, от плеча к правому боку, и собственный крик эхом забился между висков, словно хотел проломить кости черепа...
Падая в снег, Млад видел, как Градята уходит — скорым шагом, не оглядываясь, навстречу воющему ветру и снегу, летящему в лицо. Родомил шагнул за ним, но остановился и даже попятился, качая головой. Не прошло и минуты, как чужак, наделенной странной силой, скрылся в темноте и метели.
Дана стащила с Млада рубаху: прозрачная, сухая пленка, покрывавшая рубец на груди, лопнула, образовав глубокую трещину, сочившуюся сукровицей. Родомил, ходивший из угла в угол, подошел к лавке, где сидел Млад, и нагнулся, рассматривая рану.
— Ты закрыл мне свет, — проворчала Дана, промакивая сукровицу салфеткой.
Родомил не обратил на ее слова внимания.
— Что он сделал перед тем, как уйти? — спросил он Млада. — Ведь ты был сильней его? Или мне это показалось?
Млад помолчал: он еще не успел обдумать происшедшее. У него болела порванная губа — гораздо сильней, чем рубец на груди, — и мешала ему сосредоточиться. На лице почти не осталось следов драки, разве что чуть ниже виска наливался кровью неподдельный синяк и потихоньку сползал под глаз. Немного побаливал разбитый нос, и горела ободранная ногтями Градяты шея. Словно драка эта не была настоящей, словно все произошло понарошку. Млад тронул губу пальцем: ему казалось, она разорвана, самое малое, на полвершка, на деле же палец с трудом нащупал махонькую ранку в углу рта.
— Не шевели руками, — велела Дана.
Родомил сел за стол и повторил вопрос:
— Что он сделал, а? Что это было?
— Он не мог меня убить. И я его — тоже, — сказал Млад, пропуская вопрос главного дознавателя мимо ушей. — Он понял это и захотел уйти. Рано или поздно сила бы его иссякла, и тогда ты взял бы его голыми руками. Я не знаю, как это выглядело со стороны, но мне казалось, что от его удара головой в нос у меня должны были проломиться кости...
— Мне тоже так показалось, — заметила Дана. — Я думала, он тебя покалечит.
— А между тем, даже кровь из носа не пошла.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Родомил.
Млад ничего не хотел этим сказать. Он просто рассуждал вслух, надеясь уложить в голове то, что понял в тот миг, когда падал в снег, выпуская из рук Градяту. И еще оттягивал время, чтобы не обмануть Родомила.
— Вы видели белый огонь? Огонь, которым горит сера? Или его видел только я?
— Я видел короткую вспышку. Как будто лезвие мелькнуло в воздухе и исчезло, — Родомил снова нагнулся к рубцу на груди Млада, — и его движение соответствовало этой ране.
Он вдруг подошел к двери и снял с гвоздя полушубок Млада.
— Ты можешь сказать хотя бы, что ты чувствовал? — опять спросил Родомил, разглядывая нетронутый волчий мех.
— Он воспользовался силой, которая ему не принадлежит, — вздохнул Млад. — Он не должен был этого делать так откровенно. Он выдал себя... Он выдал их всех... И... мне не надо спрашивать богов, кто питает их этой силой...
Родомил подался вперед, глаза его вспыхнули, как у охотничьего пса при виде дичи.
Млад отвернулся и спрятал глаза:
— Я не хочу сейчас говорить об этом. Я должен это понять. Я этого пока не понимаю.
Суд новгородских докладчиков, состоявший из десяти человек — по двое от каждого из пяти концов, — встретил Млада презрительным напряженным молчанием. Мишина мать, заплаканная, утиравшая глаза кончиком платка, взглянула на него, как и положено смотреть на убийцу единственного сына, и Млад подивился, почему она не кинулась на него с кулаками у самого порога. Рядом с ней сидел отец Константин — ненависть остро кольнула в грудь, а ведь Млад никогда не испытывал ненависти, он считал, что вообще на нее не способен. А тут неожиданно почувствовал в проповеднике не противника, не виновника смерти мальчика — врага. Так же как огненный дух, поднимая меч, видел перед собой врага, а не противника. Зримая черта пролегла между своими и чужими, как на войне, и отец Константин стоял по другую ее сторону; Млад ощутил эту черту внезапно, увидел ее так ясно, будто кто-то натянул между ними прочный канат.
Накануне Млад тоже хотел убить врага, но это был явный враг, враг, не скрывавший своих целей. Теперь же перед ним сидел враг совсем другой — враг, которого нельзя убить, которого нельзя даже объявить врагом. Потому что мирная его проповедь, кажется, не несет в себе войны...
