Вообще, надо всегда приучать себя делать сразу несколько дел одновременно, потому что тэйвонту, что не умеет раздваивать, расстраивать, распятерять и т.д. внимание — это не тэйвонту. Идеальная цифра для тэйвонту — сорок потоков одновременно, ибо больше солдат, учитывая сюда еще работу его рук и ног, просто не бывает в пределах прямой видимости боя. Только первое разделение сверхтрудно. Второе не легче. Но после пятого все уже привычно.
Мне так не хватало Радома. Я видела его лицо, дура, даже в сплетении ветвей. Не понимаю, что со мной творится.
Нельзя сказать, что будет легче достигать. Но эта трудность станет привычной, и вы перестанете ее замечать. Привычка — это воля, которую мы не замечаем. Это та степень воли, которая будет проявляться естественно, стоит ввести ее в ритм, накопить ее. Достигните ритма в каком-то определенном проявлении, и словно уже сам будет поддерживать вас. Эта инерция движения создает словно вашу собственную массу воли. Трудное надо ввести в ритм — оно перестанет таким быть, а скоро станет и естественной жизнью.
И ничего не помогало. Я ждала Радома. Никого не зная на всем белом свете, сознание мое словно сконцентрировалось на первом человеке, которого я встретила. Он, словно против воли, впечатался в мой мозг.
Меня словно физически тянуло к нему, и я ничего не могла поделать. Я не хотела. Клянусь, я не хотела! От того, что я решала не думать о нем, пламя только, кажется, разгоралось только злее.
И, чем больше я "не думала", чем больше пыталась забыть, тем больше случайно виденный украдкой его облик преследовал меня всюду, и днем и ночью, пока просто не стал чудиться в надбровье, сопровождая и наполняя собой как невидимым чувством каждую мысль. Будто мы были двое. И двое же наполняли каждую мысль. Я безумела. Я то пыталась от этого избавиться, то смирялась и мечтала, отдавшись этому потоку. Словно самостоятельно живущей и пробудившейся во мне силе.
Каким колдовством ты попал туда? — плакала я, держа руку на отчаянно бьющемся сердце, как только я даже просто думала о нем. — Почему ты меня мучишь? Я тебя не хочу, не люблю, не стремлюсь, не думаю, не жду, не ищу, не зову, не плачу... Ведь я тебя почти не знаю! И ты будешь только смеяться, скажи я о своих переживаниях и чувствах к тебе... Кто же обращает внимание на дурочку...
Я плакала... Плакала и от отчаянья, и от злой тоски по нему...
И от всего этого я тренировалась только злее, пытаясь заглушить грызущую сердце тоску... Я тосковала...
Я ничего не понимала.
...Когда мне было приблизительно полтора года (как я почувствовала по воспоминаниям), один из тех ученых наставников, приставленных ко мне для обучения этикету, чтобы обучить меня справедливому суду, рассказал "дурацкому ребенку" известную славинскую притчу.
— У Властителя княжества, — торжественно начал он, — было много врагов, что только и ждали, когда он поскользнется. Как-то раз, один из его врагов пожаловался королю:
— О Правитель Мира! Этот Властитель недостоин, ибо он не беспристрастен в своих решениях. Вчера им были схвачены четыре человека, повинные в одинаковом проступке. И что же вы думали — он дал им совершенно разные наказания! Одного он искалечил, а любимчика вообще только пожурил!?!
Король пожелал убедиться лично, и позвал этого Властителя к себе.
— Я слышал, что ты вчера за одинаковый проступок назначил четыре разные наказания... Ты можешь объяснить причины?
— Ваше величество! Люди разные! И то, что одному может разбить нос, другому почешет голову! Я жалею только, что совершил очень суровое наказание, отпустив одного из тех людей без суда, только пожурив его, ибо это было слишком жестоко.
— Как это может?! — ахнул король. — Докажи, что ты справедливо судил по сердцу!
— Ваше величество! Одного я отпустил. Я сказал ему только, что такой как он, должен стыдиться своего поступка. Я жалею, что я был столь жесток, так как он пошел и принял яд, не в силах выдержать позора, а мог еще послужить государству. Другого я сурово отчитал и освободил. Он от стыда ушел из города... Третьего я приказал наказать палками. Он теперь заперся дома, и сейчас не показывается на глаза людям. Самый суровый приговор я вынес последнему негодяю: ему отрезали нос и уши, вымазали лицо сажей, посадили на осла и возили по городу. Так этот бесстыдник ездил по городу и смеялся!!! А когда увидел на улице своего сына, то приказал передать матери, чтоб она приготовила ему дома воды для купания и хороший обед. Он, мол, еще немного покатается по городу и скоро будет.
Услышав такой благородный ответ, все стали хвалить Властителя! — торжественно закончил бывший придворный ученый.
Но на меня, полутора лет, притча оказала вовсе не такое действие, которое ожидали благочестивые наставники. Я хохотала во все горло до упаду, а потом, удирая из дому от воспитателей, измазывала себе лицо пеплом, садилась на осла и в таком виде с друзьями раскатывала по городу, пока меня не ловили, самозабвенно распевая во все горло неприличные песни. Я, мол, еще немного покатаюсь и вернусь!!!
Надо было видеть разозленные лица моих тэйвонту, когда они забирали меня, крошечную, из рыдающей от смеха толпы, тщетно пытаясь разогнать людей, которые визжали от смеха...
Но когда меня обещали выдрать так, чтоб я не могла сидеть, я только хладнокровно насвистывала им в лицо — я, мол, еще немного покатаюсь...
Хан отчаянно злился на придворного дурака, додумавшегося рассказать "нашему волчонку" такую притчу, хотя изначально было ясно, какую она вызовет у него реакцию...
— Воспитатель чертов! — сквозь зубы выругался он.
Впрочем, насчет неприличных песен, надо сказать, что я тогда, кажется, вовсе не понимала изюминки. То есть, о чем в них поется. Я просто повторяла услышанное...
Боже, какая я была глупая.
Глава 26.
Я изучала Дивенор. Да, эта страна так называлась. И я знала ее язык. Куда я попала?
...Ну вот, родная ли это страна мне? В этом я что-то сомневалась. Природа, правда, была близка мне. А вот деревни, люди — те навевали впечатление чего-то виденного в детстве, но не так чтоб очень родного, но ужасно нищего.
...Почему-то чаще всего вспоминалось лицо Радома, вторгаясь в мои мысли... Почему-то хотелось думать о нем, вопреки всему, и эти мысли упорно роились в голове, как я их не отгоняла... Каждый раз от его облика что-то сладко вспыхивало во мне, и я со стоном переворачивалась, отгоняя непонятное навязчивое видение, и не могла понять, что со мной происходит... Было то так легко и радостно... А вообще — чудовищно. То неожиданно начинавшееся сердцебиение, то острые приступы непонятной хандры... Я себя никогда такой не знала... Я не хочу... Не хотелось мыслить, хотелось увидеть Радома и идти туда, где он... Только надо было избавиться от тела.
Уже на следующий день после первого провала в городе, когда я приблизилась к следующему городу, я, погрузив на вид почти труп на своего белого жеребенка (он был самый мирный в этой компании отморозков), отправилась к аэнскому знахарю. Ибо я увидела с горы совершенно новый город... В котором, как меня клятвенно уверяли, были целые скопища аэнских знахарей...
Потому еще было только раннее утро, когда я вошла в город, ведя за собой прелестное белое дитя. И прикрыв тело, висящее поперек жеребенка, плащом.
Лучше рискнуть один раз, чем рисковать постоянно.
— Чего везете? — хмуро сказал солдат, преграждая мне дорогу пикой. Больше никого не было, и он так развлекался.
— Жеребенка! — нагло ответила я.
— А там что? — он кольнул плащ копьем.
— Труп, — честно сказала я.
Он понял хорошую шутку и заржал. Ткнув его еще раз наконечником.
— Теперь уже наверняка труп, — подумала я.
— А ты кто? — вытирая слезы, спросил солдат.
— А я та, кто переехала его лошадью... — опять честно ответила я, поглаживая жеребенка, чтоб он не боялся странного всхрапывающего поведения людей.
И вот вам пример, как в этой стране относятся к абсолютной правде и честности!
— А-га-га-га! — грохнули мои окружающие.
Но больше всех рыдал мой проверяющий солдат, сев на пол и только рукой дергал, все пытался рукой жеребенка ударить. Да промахивался.
— Га-га-га!!! А-га-га!!! — ржал он.
— Что он делает? — тихо спросил меня подошедший сзади человек.
— Смеется! — тихо ответила я.
Но, увидев лицо, я рассерженно отвернулась. Мне было не до шуток!
— Забирай своего жеребенка и мотай отсюда живо, — сквозь смех и брызжущие слезы приказал подошедший начальник охраны, — пока мы еще не встали!
Охранник со смеху пытался, видно, ткнуть копьем и меня. Я поспешила погнать жеребенка быстрей от ворот, пока эти дурни не одумались. И не вздумали действительно проверить, что там под плащом. Я только сейчас поняла, насколько легкомысленна была. Ведь мужик в коме и связан. Помри он, пойдут разбирательства — пойди докажи, что он умер сам...
Хорошо хоть, там уже подъехала подвода, и стражники были заняты настоящим делом, вымогая себе пропитание. А я погоняла несчастного жеребенка, как могла — я вовсе не желала, чтобы количество трупов увеличилось...
Дело не во мне, и не в любви к своей персоне.
Мне, может, просто не хотелось тратить деньги еще на их лечение.
Не знаю почему, но голова у меня кружилась и болела. Вроде и не холодно на улице, а у меня жар... То голова кружится...
А тут еще по городу, говорят, носится бешеная собака. Взбесившийся волкодав... И никто убить не может — нескольких коней и людей порвал, уйму покусал, все в панике.
Не знаю почему, но я не могла найти врача, и часто присаживалась, почему-то ужасно уставая от простой ходьбы.
В один из таких моментов я остановилась, растерянная и почему-то дезорганизованная, хоть никогда не могла заблудиться даже в лесу, у букинистической лавки. Как-то жарко сегодня светит солнце — подумала я, задыхаясь. Но не могла отказать себе в соблазне зайти в тень, а заодно, наконец, посмотреть на книги и поискать карту...
Это оказалась не букинистическая лавка, а антикварная, в которой продавали и новоделы... И просто сувениры...
Почему-то сегодня сознание за ничего не могло уцепиться, скользило просто так...
Ко мне подошел продавец, спрашивая, что господину надо... Мне так хотелось лечь и спать, ничего не слыша, но этого "господин" сказать ему не мог... Неужели я такая страшная, что меня приняли уже за господина?
Выходить на улицу не хотелось... Чтобы задержаться я оглянулась по сторонам...
— Богиня победы! — словоохотливо объяснил он, уловив мой взгляд.
...Я посмотрела на скульптуру богини победы... Кого-то она мне напоминала. Отдаленно, но, усталая, я не могла уловить... Только то, что она была, как и я, маленькая... Какие большие глаза!
Я спросила — это вымысел?
— Нет... — ответил продавец, и воровато оглянувшись во все стороны, шепотом добавил. — Она сделана с портрета принцессы королевской Семьи...
Я пожала плечами. Он сказал это, будто это некое откровение или чудо.
— Вы не местная? — догадался он. — Не из Дивенора и Славины?
Я отвлеченно кивнула...
— Дело в том, что на протяжении десятков тысяч лет Дивенором правили цари... — сказал он шепотом. — И ни разу за все десятки тысяч лет в королевской семье не рождались девочки...
Я удивленно подняла брови.
— ... потому что их тут же убивали священники или специальные знахарки... Церковь не допускала девочек даже седьмым ребенком, чтоб даже отвлеченной возможности женщине стать правителем Дивенора не появилось. Ведь, по кодексу Древних, вырезанному в Храме, женщины имеют одинаковое право на власть... — сказал он опасливо. — Хуже — главное! — он говорил совсем тихо. Да нет — что там главное — если есть девочка, именно она должна править, и становится наследницей, — наконец сказал он истину.
— Но ведь у вас есть принцессы, — удивилась я. — Я видела... И они правят, кажется, повсеместно, так их много...
— Так то так, — продавец напугано сглотнул. — Да, это было принято издревле, чтоб женщина правила... Так их воспитывают тэйвонту... Но в королевской семье все по-другому...
— Я не понимаю, почему об этом говорят шепотом и запрещают говорить, раз это тысячу лет, — удивленно пожала плечами я. — По-моему, это порождает нездоровый интерес...
— Дело в том... — продавец запнулся, а я отчего-то похолодела, — ...что шестнадцать лет назад... — тут он вздрогнул, а голос его стал строже, чище и взволнованнее, а у меня по спине побежали мураши, — что пятнадцать лет назад в семье наследника первенцем родилась девочка!!!
Рука у меня против воли задрожала.
— И, по слухам, она до сих пор жива... — выпалил он.
Скульптура выпала у меня из рук и со звоном разлетелась по полу...
Бросив ему деньги за разбитую фигурку, я выскочила наружу. Руки у меня дрожали, спину противно холодило... Я твердо решила исчезнуть из города, но сначала надо было найти врача и отдать сбыть ему тело... Лихорадочное веселье овладело мной, сменяясь периодически апатией... Я никак не могла сообразить, что к чему... В голове все путалось... Но, сжав зубы, я твердо решила найти аэнца, где бы он не скрывался от моих глаз... Бросить тело на дороге совесть не позволяла...
В общем, всего через три часа блужданий я уже сидела в приемной аэнского врача, высыпав ему значительную часть своих денег... Но он твердо сказал, что возьмет плату лишь после того, как прооперирует больного и посмотрит, что с ним можно сделать...
— Правильно, — меланхолично и уныло думала я. — А вдруг это труп, которому ничего не поможет? Зачем его выхаживать и брать на свою голову проблемы, если можно взять и отдать его родственникам, чтоб те его похоронили...
Я сидела, тоскливо подперев голову кулаками и смотря на стену. Сколько можно ждать? Неужели нельзя с первого взгляда решить, жив он или мертв?
У меня, как ни странно был насморк... Впервые в жизни может... Хуже, что мне было дурно... Не знаю, как я досидела...
Так прошел час, два, три — я и не заметила, как задремала, точно погрузилась в тяжелый полусон — я, наверное, встала слишком рано, а вчера до ночи скакала...
Я не сразу очнулась, когда часа через три ко мне подсел один из помощников лекаря, и, наверное, приняв за ожидающего пациента, стал рассказывать, как аэнцы лечат переломы... Оказывается, они сверлят кости и скрепляют сломанные части по излому специальной растворимой арматурой, которая со временем растворяется в крови... В кости вставляются специальные спицы... То есть они как бы сжимают разломанную кость... Под давлением и с жестким каркасом кости на самом деле срастаются в четыре пять раз быстрее... Причем человек может уже через несколько дней спокойно ходить или даже двигать рукой ... Если, конечно, связки не порваны, мускулы не разорваны, при операции тело не повреждено, — быстро добавил он. — А опытные аэнские лекари мастера могут сложить кость буквально по кусочкам...
Напрасно он меня пытал. Я знавала угрозы и похуже. И потом, меня не сломить такими простыми описаниями. И потом, когда пытаешь, надо заставить работать воображение пациента. Например, дать услышать дикий крик из-за закрытых дверей, а потом только дать увидеть выходящую помощницу с окровавленными инструментами в вазочке, а он слишком все подробно описывал. Только тогда можно расколоть...
