Князья несколько огорчились, упустив царя, но легко убедили себя в том, что победа осталась за ними, ведь царёво войско бежало, да и крепость осталась в их руках. В течение следующих трёх дней, пока Клит и Главкий ещё оставались под Пелионом, их воины совершенно расслабились и утратили бдительность. На четвёртую ночь Александр неожиданно вернулся. Он вновь переправился через реку и всеми своими силами обрушился на лагерь варваров. Охваченное паникой, войско князей рассеялось, а сами они спаслись бегством, причём Клит, опасаясь, что Александр последует за ним по пятам, оставил свои владения и бежал в земли зятя. Куда сильнее напугала варваров судьба Фив.
Спускаясь к реке, Эвмен отмечал взглядом знакомые места. Как они шли здесь в тот день... Даже спартанцам не повторить такое. По крайней мере, тем, что ныне небо коптят. Видел бы Филипп своего сына, не иначе, прослезился бы, как много лет назад, при укрощении Букефала... Ни в одном другом сражении не проявился столь ярко гений Александра, но кто сейчас о том вспомнит?
Когда вести о гибели царя в Азии достигли Иллирии, Клит им не поверил. Побоялся поверить. Даже когда все новые и новые лазутчики докладывали ему о смуте в Македонии, дассарет не решался вновь осадить Пелион. Лишь в начале зимы, окончательно убедившись, что могуществу грозного соседа пришёл конец, а воцарившийся в Пелле Линкестиец направо и налево раздаёт эллинам завоевания Филиппа и больше озабочен добиванием друзей одноглазого хромца, Клит, наконец, вновь прибрал к рукам вожделенную крепость. Сейчас здесь располагалась его ставка, и именно сюда направлялся Эвмен, посол Александра Эпирского.
За два года крепость не изменилась. Да и с чего бы ей меняться, коли она на века построена? Угрюмые серые стены, сложенные из дикого камня, башни с дощатыми шатрами — все, как в тот день, когда Эвмен впервые её увидел. Правда, тогда ворота были закрыты, а сейчас распахнуты настежь. Да и, по правде сказать, чего бояться варварам? Тут теперь снова их земли.
Поднимаясь по крутому склону горы к главным воротам крепости, венчающей вершину, Эвмен поделился с проводником своим удивлением насчёт беспечности варваров:
— От самой границы с Эпиром встретились нам два купеческих каравана, но ни одного стража я так и не видел. Этак можно войско под носом провести, а они и не заметят.
Проводник лишь усмехнулся.
— Чудной ты человек, посол. Смотришь вокруг себя, а словно не видишь ничего. Ещё там, на верхотуре, сопровождали нас трое. И здесь уже, в долине, миновали мы стражей. Если им что-то не понравится, ты и понять ничего не успеешь, как на харонову пристань прибежишь. А говоришь, беспечные... Это ты, посол, головой по сторонам беспечно крутишь.
Что тут возразишь? Поделом. Век живи, век учись — дураком помрёшь.
— Что же они нас не остановили, не спросили ничего, кто такие, куда едем?
Проводник шумно выдохнул носом и беззвучно затрясся. Смеётся.
— Вчера ещё спросили. На днёвке. Ты, посол, на землю прилёг, глаза в небо воткнул, вроде как, замечтался чего-то. Люди твои разбрелись сушняка собрать, за водой, у костра хлопотали. Я в ближние кусты шагнул, да все и обсказал, как есть.
Эвмен только головой покачал пристыжено.
— Что меня не позвал?
— А зачем? О чём им с тобой говорить? С тобой вон, князь говорить станет. А меня в этих краях каждая собака знает. Отец-то у меня хаон, мать из тавлантиев. Хаоны с тавлантиями уже два поколения не воевали, в добрососедстве живут, вот и хожу туда-сюда свободно.
— А дассареты?
— Что, дассареты?
— Ну, с ними у Эпира какие отношения?
Проводник удивлённо уставился на кардийца.
— И как тебя царь послом-то назначил, такого бестолкового, ничего не знаешь о людях, к которым едешь.
— Ну почему бестолкового? — обиделся Эвмен, — я просто от тебя услышать хотел. У царей на уме одно, а у простого люда — другое.
— Зачем тебе это знать? Всё равно будет, как цари решат. Скажут воевать — воевать будем. Скажут дружить — подружимся.
— Э, нет. Цари на чаяния подданных от дури плюют. Ты меня в дураки записал, а я просто городской житель. С малолетства при царском дворе, по лесу ходить тенью бесплотной, как ты, не умею. Но своё дело знаю. А дело моё — уши открытыми держать. Только, конечно, не для того, чтобы в завывания ветра вслушиваться или треск сухой ветки ловить.
Проводник прищурился.
— Что-то мнится мне, парень — ты не посол никакой, а подсыл.
Эвмен не ответил.
Идея вторжения в Македонию с северо-запада, через земли варваров, принадлежала самому царю. Однако, высказав её на военном совете, Александр столкнулся с яростным противодействием со стороны Полиперхонта. Пожилой полководец горячо доказывал, что наступать непременно нужно через его вотчину. Стоит ему, Полиперхонту, одной ногой ступить на землю Тимфеи, как тысячи его подданных немедленно присоединятся к походу, встав под знамёна законного царя Неоптолема.
Выслушав пламенную тираду стратега, Эакид скептически хмыкнул. Он, единственный из присутствующих стоял, подпирая спиной стену комнаты и скрестив руки на груди. Александр раздражённо покосился на него.
— Сядь уже, брат.
— Я лучше постою. Тогда никто не упрекнёт меня в том, что моя задница отяжелела и приросла к земле, — Эакид покосился на Олимпиаду.
Эвмен улыбнулся, прикрыв рот ладонью: Эакид и не думал скрывать своего неудовольствия от решения Александра вмешаться в македонские дела, из-за чего за последнее время ему пришлось выслушать от Олимпиады бесчисленное множество упрёков и обвинений в равнодушии, трусости, даже в предательстве. Царицу, никогда не отличавшуюся сдержанностью, заносило так, что Александр вынужденно вставал на защиту брата, хотя и ему, разумеется, не нравилось то, что Эакид противится его решениям. Впрочем, упрекнуть брата царь ни в чём не мог, тот деятельно готовил поход, никому не давая повода заподозрить себя во вставлении палок в колеса царскому предприятию.
— Через перевалы на границе Эпира и Тимфеи непросто провести войско, — подал голос Кратер, — их легко оборонять. Не считая того, что это кратчайший путь в Македонию, здесь нет других преимуществ. Мы прошли этой дорогой зимой. Немало наших навсегда осталось на тех перевалах. Замёрзли, провалились в занесённые снегом трещины...
— Сейчас лето, — напомнила Олимпиада.
— Конечно, царица, — кивнул Кратер, — летом совсем другое дело. Лёгкая прогулка.
Олимпиада поджала губы, но ничего не сказала.
— Я пойду вокруг Лихнидского озера, — хлопнув ладонью по столу, напомнил о своём решении царь.
— Хорошо ли ты все обдумал, Александр? — спросила Олимпиада.
— Да-да, — подхватил Полиперхонт, — учёл ли ты, что нам в таком случае придётся договариваться с иллирийцами?
— Мы в хороших отношениях с Клитом, — ответил царь, — он давно уже не тревожит Эпир.
— Зато все время лезет в Македонию... — буркнул Полиперхонт.
— Тем не менее, сначала нужно отправить посольство, — сказал Эакид.
— Разумеется, — кивнул Александр, — кстати, брат, мы все ещё не слышали твоего мнения на этот счёт.
— Насчёт посольства?
— Нет, скажи, что ты думаешь, о том, с какой стороны лучше идти в Македонию.
— моё мнение о вмешательстве в македонские дела всем хорошо известно, но, поскольку присутствующим так хочется подраться с Линкестийцем, выскажусь, — Эакид обвёл взглядом членов царского совета и усмехнулся, — я пошёл бы вокруг Лихнидского озера.
Полиперхонт скрипнул зубами, а Александр с довольным выражением лица откинулся на спинку кресла.
— Поясни, — попросила Олимпиада нахмурившись.
Царица симпатизировала князю Тимфеи и недолюбливала Кратера, поднявшегося из низов волей ненавистного ей Филиппа. В военном деле она не разбиралась, но не пропускала ни одно заседание царского совета и всегда поддерживала Полиперхонта, с тех пор, как он появился в Додоне. Она понимала, что без сторонников из числа македонян ей в Пелле не усидеть, но на кого делать ставку, как не на аристократа?
— Кратер уже все сказал, — ответил Эакид, — да, путь намного длиннее, да, надо договариваться с варварами, зато проходы в горах севернее Лихнида гораздо шире, закрыть их почти невозможно и вряд ли нас там будут ждать.
— Есть ещё одна гирька на весы царского решения, — сказал Эвмен.
— Какая? — спросил Полиперхонт.
— Пойдя на север, мы первым делом нанесём удар по Линкестиде, а разгромив вотчину самозванца, лишим его опоры и путей отступления.
— Верно! — с воодушевлением подхватил Александр, — ты читаешь мысли, Эвмен! Что же, все решено, я удовлетворён.
Царь собирался распустить заседание совета, но тут из-за стола поднялся высокий седой муж, шириной плеч способный поспорить с самим Гераклом. То был Аэроп, дядька-воспитатель Эакида, самый преданный из его приближённых.
— Государь, кого же ты пошлёшь послом к иллирийцам?
Царь задумался, взгляд его заскользил по лицам присутствующих и, описав полный круг, вернулся к Аэропу.
— Я помню, почтенный Аэроп, некогда тебе удалось кое в чём убедить Бардилея, когда во времена иллирийской смуты этот бывший углежог, назвавший себя князем, угрожал нашим границам.
— Было дело, — кивнул Аэроп.
— Ты умудрён опытом, варвары хорошо знают и уважают тебя. Кому как не тебе возглавить посольство?
— Брат, — встрял Эакид, — не ты ли месяц назад приказал Аэропу разделаться с пиратами в Амбракийском заливе?
— Верно, — подтвердил царь, — но разве ты, Аэроп, присутствуешь здесь и сейчас не потому, что прибыл в Додону с отчётом об успешном выполнении задания?
— Это так, государь, — прогудел стратег, — но несколько разбойных вождей смогли улизнуть от меня и уйти на Левкаду. Они переждут и вернутся. Я как раз хотел просить тебя наделить меня полномочиями, преследовать пиратов за пределами прибрежных вод Эпира, в том числе и на Кефаллении с Итакой.
— И на Керкире, — добавил Эакид.
— Это может не понравиться эллинам, — проскрипел Диокл, князь долопов.
— Что же, пусть грабят и дальше? — возмутился князь береговых феспротов, земли которых более других страдали от пиратских набегов.
— Аэроп, тебе так и не удалось поймать Тевтама Кривого? — спросил Диокл.
— Ублюдок скользкий, как угорь, — покачал головой стратег.
— Вот-вот, а он, между прочим, этолийский аристократ и в Калидоне любую дверь ногой открывает!
— Этолийцы в прошлом году уже разевали пасть на Аргос Амфилохийский, — прошамкал ещё один старческий голос, — если бы их македоняне не потрепали у Фермопил...
Суровый Кратер невольно заулыбался. Ещё бы, о его подвиге речь.
— Так больше не полезут, — уверенно сказал Эвмен.
— Ой ли...
— Афинские триеры замечены у Кефаллении...
— Да-да, сунемся туда, вызовем гнев Коринфского союза.
— А так мы его не вызовем? — раздражённо бросил Полиперхонт, — идя войной на Линкестийца и поддерживающих его афинян?
— Вот именно! Не время сейчас воевать с Македонией!
— Правильно! Какое нам дело до Македонии?
— Верно! Следует укреплять южную границу, дружить с иллирийцами на севере!
— Это решать царю! — в голосе Олимпиады зазвенела сталь.
— Погонимся за двумя зайцами...
Александр, хмуро посмотрел на брата. Эакид невозмутимо заявил:
— Слышал я басню о том, как волк, погнавшись за зайцем, угодил мордой в капкан, а косой, недолго думая, зашел с тыла, да и огулял серого.
— Что ты хочешь этим сказать? — раздражённо спросил Александр.
Эакид не ответил. Только он да Олимпиада могли позволить себе подобное поведение в присутствии царя, но чтобы при таком количестве свидетелей, князей, стратегов и советников... Это уж слишком.
Царь грохнул кулаком по столу.
— Аэроп, я приказываю тебе преследовать пиратов, угрожающих нашим берегам везде, где только можно. Даже в гаванях Пирея, если потребуется! К иллирийцам поедет Эвмен.
— Почему это? — удивился Полиперхонт, раскрыв рот без разрешения.
— Потому что я так решил! — повысил голос царь, — совет окончен. Миртала и ты, Эакид, останьтесь. Эвмен, тоже задержись.
Приближённые встали из-за стола, поклонились и покинули совещательные покои.
— Почему ты посылаешь кардийца? — спросила Олимпиада с неприязнью глядя на бывшего писаря.
— Он был с твоим сыном, когда тот наказал дерзких князей. Он составлял договор о вечной дружбе, подписанный Клитом и Главкием. Они помнят начальника царского грамматеона. Помнят, Эвмен?
— Надеюсь, мой царь.
— Ну и что? Одного знакомства, да ещё случившегося в неприятной для варваров ситуации, недостаточно для успешного посольства.
Александр молчал. В последнее время он приблизил Эвмена, прислушивался к его советам. Кардиец был на несколько лет младше царя, но жизненного опыта успел приобрести на троих. Из всех своих приближённых только в этом чужаке царь видел искреннюю преданность, желание принести пользу. Конечно, есть ещё Эакид, но брат лишь вернейший из подданных, тогда как Эвмен... Друг? Да, именно так.
Первое время Александр воспринимал кардийца, как обычного наёмника, которому всё равно, кому присягать, но очень скоро понял, что тот служит не за деньги, высокое положение или иные земные блага. Нет, Эвмен, как никто другой предан его маленькому сыну, в котором он видит продолжение Филиппа, своего благодетеля. Он сохраняет верность Филиппу, его крови.
"Собаке нужен хозяин", — презрительно говорила Миртала.
Собака... Собака может стать человеку другом, да ещё таким, каким никогда не станет другой человек. Всего три месяца назад появился Эвмен в Додоне и вот уже Александр не знает, кому кроме него можно поручить ответственное дело. Все окружение, молосская знать, князья младших, подчинённых племён, в одночасье сделались чужими, а все потому, что в большинстве своём испугались царского решения.
— Что же, своим подданным ты больше не доверяешь? — спросил Эакид, — разве совсем не осталось у нас мудрых мужей, хитроумных и опытных в общении с северными соседями?
— Эти "мудрые мужи" заметались. Как я могу посылать человека выторговывать проход войска, когда он только и думает о том, чтобы это войско в поход вообще и не вышло?
— Но угроза с юга тоже никуда не делась. Неужели ты не видишь, что там творится, Александр? Слухи один тревожнее другого. Афины пытаются возродить свою морскую мощь. Сначала Закинф, Кефалления, потом Керкира. А дальше что? Где они остановятся?
— Мы, конечно, столкнёмся с Афинами. Когда возьмём Пеллу. Но какой смысл им тогда кусать нас за пятки? Нет, брат, они вцепятся в горло. Схватка предстоит не на юге, а там, на северо-востоке.
Эакид покачал головой.
— Ты совершаешь ошибку, Александр. Откажись от этой безумной затеи, пока не поздно.
— Как ты смеешь называть безумными решения твоего царя?! — зашипела Олимпиада.
— Остынь, Миртала, — оборвал сестру Александр и снова повернулся к Эакиду, — коли ты так печёшься о южных границах, брат, организуй их оборону. Ты останешься в Эпире. Я назначу тебя хилиархом на время моего отсутствия.
