— Идите на буй!
Дошло. Поползли обратно. Сначала — ногами вперёд. Потом видят — не стреляю, разворачиваются. Через метров десять один рискнул приподняться. Видят же — не стреляю. Поднялись и припустили бегом к дороге. Встретились с цепочкой, наступающей от дороги, что-то обсудили, повернулись ко мне:
— На буй! — донёс до меня ветер.
Стреляю в них. Сильно выше голов. Развернулись и припустили к дороге. Лишь один, который меня первым и заметил, вскинул руку и помахал. И ему я пострелял. Сильно завышая. Чтобы не попасть.
Бегите. Нет у меня желания сегодня вас убивать.
— Ей! Братцы-кролики! Как вы там? — кричу я в тыл.
— Нормально! — слышу голос Егора.
И это — хорошо. Сначала хотел тут остаться. Но — быстро замёрз. Пополз обратно. Оба бойца лежали с винтовками в осыпавшихся окопах. С напряжением ждали завершения моего поползновения. И вот я съезжаю в окоп.
— Война временно откладывается соглашением сторон, — возвестил я.
— Ну, раз прятаться уже не надо, то надо огонь развести, — Егор довольный потёр руки друг об друга, — Лошадь, дуй за дровами!
— А что сразу я? — возмутился Сашок.
— Потому что ты — Лошадь! Понял?
— Нет!
— Заикали вы! — ору я. От боли, от стресса, от усталости, — Щас оба — нах пойдёте! Мне что вам, гля, график установить? Или, как дети, конаться будите? Я, глять, вам щаз обоим шеи намылю! В атаку на дорогу с голыми... пойдёте! Как бабы, гля, раскудахтались! Бегом, мать... Бога... душу... дивизию!
— О, у Деда челюсть прошла, — ответил довольный Егор, придавая Сашку ускорения в виде пинка, — пойду, ёмкость поищу какую. Котелок. Хоть кружку, какую.
Чему доволен такой? Что я тут вторым армейским разговариваю? Или что вообще разговариваю? А тебе-то что до моих болячек?
— Э, Конь Педальный? Ты куда рванул-то? На танк посмотри! — кричу я, — Как ты бревно целое не увидел? Да, Лошадь, горе мне с тобой! И топор с пилой прихвати. А то тоже — не увидишь.
— Глаза пилоткой обшиты, — прокомментировал Егор.
— Напоминаю — это танк. И он — не сгорел. Значит — в нем полно горюче-смазочных материалов. Улавливаешь мысль? Горючих. — Продолжил я.
Потом повернулся к Егору:
— А ты что скалишься? Уже нашёл тару, кондитер-универсал? Кого ждём? Мадьяр — в собутыльники?
Бойцы тащат бревно, пилят его двуручной пилой, колют чурбаки на мелкие колышки, разводят огонь. Топливо слить не удалось, в вот вымочить тряпку в бензине — вполне. Пошло на розжиг.
Я — бездельничаю. Типа, их контролирую, за румынами поглядываю. Вдруг — бой? А я — уставший?
А вот и гости. На дымок слетаться стали. Отгоняю нахлебников пулемётными очередями.
Греем на огне тушёнку. Запиваем тёплой водой — не дождались кипения. Пусть — пронесёт. Это будет позже. Не сейчас. А сейчас — теплый поток бежит по пищеводу, распространяя волны жизни по организму. Потом — ели горячую тушёнку, накладывая на плитки галет. Облизывали грязные жирные пальцы — саниструктор упал бы в обморок. А кишечные расстройства — радостно спешат на огонёк.
Опять прогоняли любопытных румын. Пришлось даже им по ногам стрелять.
— Думал — всё! Без боя — не уйдут. Ушли, — сказал Сашок. Он смотрел на банку сгущёнки, что варилась в котелке. С таким видом смотрел, будто это не кипящая вода, а Ю-Тьюб в планшете с надгрызенным яблоком.
— Повезло. Что не немцы. Были бы немцы — вчера бы нас ещё "зачистили". Порядок у них. А эти — совсем дикие. И ленивые. Видимо, командования у них — совсем не осталось.
— Думаешь? — спросил Егор.
— Если бы были офицеры — ушли бы румыны? Некому их в атаки гнать. Вот и не лезут, — пожал я плечами. Я сидел лицом к дороге.
— Куда же они делись, офицеры ихние?
— Кто знает? — опять пожал плечами я, — может, выбили их. Может, драпанули в первых рядах. Вот переловят их, тогда и спросят.
— Ну, мы об этом не узнаем, — махнул рукой Егор.
— А тебе не всё равно? — спросил молчавший библиотекарь, не отрывая глаз от банки, что забавно подпрыгивала на дне котелка.
— Всё равно, — пожал плечами Егор, — просто, любопытно. Дед, а зачем её варить? Она и не варёная — мёд и мёд.
— Увидишь. Варёная сгущёнка — совсем другой вкус. Не боись — хуже не станет. Кстати, Лошадь, спасибо за сгущёнку. Где ты её только отрыл?
— Отрыл. Именно — отрыл. Свои вещи искал, вот и отрыл. Заначка была. На чёрный день.
— Что, он уже наступил?
— Надеюсь — нет. Просто, я понял — чушь всё это. Незачем откладывать на "потом". Завтра для тебя может и не быть.
— Верно, — кивнул я, — не откладывай на завтра то, что можно съесть сегодня.
— И то — истина, — согласился Егор, подпрыгивая, — долго ещё ждать?
— Нет, не долго. Ты бы — чаю поискал.
— Не надо искать, — сказал Сашок, не отрывая глаз от банки, — есть чай.
— У тебя, как в Греции — всё есть? — спросил я.
— Не всё. Но, что есть — надо съесть.
— И то — истина, — повторил я слова Егора, — а истина — вечна. Давай, пока, чаю запарим. А потом ещё воды накипятим. Танкистам.
Мои соратники аж подскочили:
— Каким танкистам?
— Нашим. Нашим танкистам. По моему разумению, сегодня они придут. Оттуда. Это ведь они всю эту румынскую волну сюда гонят.
— Да? — задумался Егор, — это поэтому ты не стал на ту сторону пруда прорываться?
— А смысл? Я не знаю — есть там ротный или он тут лежит? Под снегом. А кто мы для остальных? Бежавшие с поля боя штрафники? Шлёпнут на месте без базара. А тут мы — на своей позиции. Которую так и не сдали. Чуешь разницу?
— Не думал об этом, — признался Егор.
— А я — думал. Так что, сидим и ждём. Кавалерию канистровую. Да, кстати, пока не забыл — этот танк — Вася Воробей подбил. Ясно?
— Нет, — удивился Егор. Саша тоже удивился, но молча, — это почему?
— Парень — герой! Не повезло ему. Но, он — герой. Пусть будет героем. А мы — уж сами как-нибудь.
— Всё одно — не понимаю! — выпрямился Егор, — Ты подбил танк. Зачем отдавать Воробью? Ему уже — похеру. Он — мертвый. С него и так всё снимется, как с павшего смертью героя. Тебе-то это зачем? Я бы не отдал.
— Понимаешь, — начал я, — он встал. Он смог. Не попал он гранатой туда, куда надо. Не хватило силёнок, не хватило навыка. Не всем везёт, как мне. Но, он — герой. Ты — не встал. Лошадь — не встал. И я — не встал. А он — встал. Доходяга-Воробей. Тише воды, ниже травы. Живого веса — как в баране. Не зассал, встал. И потому я — встал. Понял?
— Нет, — буркнул Егор, отвернувшись, — это твой танк. Тебе бы всё списали. Вернули бы звание, восстановили в строю.
— Кажется, я — понял, — поднял голову Сашок.
— Ни хера ты не понял, Лошадь! — цыкнул на него Егор, — командир тут — благородного решил поиграть. Амнистии тут дарит мёртвым. Не тебе, не мне. Воробью. Которому — уже похер. Сироте. А вот мне — не похер! У меня жена больная и две девки-малолетки — пайку в тылу не получают. Потому что я — штрафной! Ваше благородие! Пошли вы, со своей сгущёнкой!
Он вскочил, пошёл к танку, стал пинать гусеницу.
— Может, правда, Егору? Если тебе не надо? — робко спросил Сашка.
— Мне — надо. Это — справедливо. А Воробей — герой! Уважаю. И, каждый должен сам искупить. На чужом горбу в рай не въедешь. Всё! Тему закрыли! Егор, хорош дуться! Иди варёнку трескать! Доставай, Саня! Хватит. Нет больше мочи смотреть на неё.
— Пошёл ты! Белогвардейская морда!
— А ты что, из белых? — удивился Лошадь.
— Чёкнулся с горя? Из негров, гля! Ты на меня посмотри? Сколько мне лет было бы, если бы я был белым? Ты когда головой жить начнёшь, а, Конь Педальный?! Ну, вы и уроды! Такое лакомство испортили! Пошли вы! Гля! Так хотел варенной сгущёнки! Весь аппетит перебили! Не хочу уже. Сам жри!
— Тогда и я — не буду. Что я — самый левый? — пожал плечами толстый, достал банку, бросил в снег.
— Что это ты — расшвырялся? — возмутился Егор, — Это тебе что, помои? Что ты еду на землю бросил?
— Никто ж не хочет! — пожал плечами толстый, хватая банку, обжёгся, перекинул в другую руку, потом — в сгиб локтя, прижав к груди.
— Я — хочу. Если их благородие не хочет — его проблемы. А я — буду!
— Щаз! Тебе три раза! — возмутился я, — я тоже буду!
Сашка посмотрел на нас, на одного, второго, вздохнул, поставил банку, проткнул штыком. Замер, втянул носом воздух. И мы — тоже.
— Мир? — спросил я, протягивая руку.
— Перемирие, — Егор хлопнул по моей ладони своей, потом потер руки друг об друга, достал из-за голенища ложку, стал разворачивать тряпочку.
— Ты мне два раза жизнь должен, — напомнил я.
— Я от своих слов не отказываюсь, — пожал он плечами.
— Вот, считай, одну долговую жизнь списал, — сказал я.
— Отстань, а? Давай уже есть. Запах с ума сводит.
— На галету намазывай — торт будет.
— И то верно.
Сидим, едим, кайфуем.
— Никогда бы не подумал, что такое удовольствие может быть в фактическом окружении врага, — пробубнил я.
— А мне напомнило мушкетёров и завтрак при Ла-Рошели, — пробубнил библиотекарь.
— Есть такое дело, — кивнул я.
— Это где? — не понял Егор, — За границей?
— Это в книге. И, да, во Франции. Книга такая есть. Про буржуев французских, — ответил я.
— Это мы — как буржуи?
— Получается, так, — пожал я плечами.
— Они там — так же завтрак устроили на виду у неприятеля, — пояснил Сашок, близоруко щурясь.
— И чем там кончилось? — спросил Егор, намазывая очередную галету.
— Я не помню, — пожал плечами я, — давно читал. В детстве. Если не ошибаюсь — пожрали — ушли.
— Ну, почти так и было, — кивнул библиотекарь.
— Не понимаю — зачем об этом книги писать? — пожал плечами Егор.
Я заржал. Сашок — следом. Егор присоединился. Ржём в три глотки. Так, что румыны на дороге оборачиваются, нервничают. Картина, и, правда — сюрреалистическая — сидим в тылу противника, в открытую готовим пищу на огне, едим на глазах голодных солдат противника, беседуем о литературе. А враги — даже не рыпаются. Видишь это, понимаешь, что это правда, но не веришь глазам своим. Сюр. Стойкое чувство нереальности. Как не ржать истерично, заразительно, до боли в животе?
Мы — победили. Чувство это с восторгом растёт в душе. Победили! Перемогли! Пусть мы в тылу врага, но ведём себя, как хозяева. И враг — это чувствует, понимает. Понимает, что дела их — швах! Понимают, что воевать с нами, тремя — уже бесполезно, бессмысленно. Битва проиграна. Бой с нами — лишние усилия, лишние жертвы, которые уже ничего не изменят.
Они ещё не знают, что для Румынии — проиграна не битва, а война.
Хотя, видимо, почувствовали. Судя из следующих событий.
— Дед, опять бестолковые появились, — встал Егор, отрясая снег со штанов.
Смотрю в сторону дороги. Мне видно хуже, чем Егору — танк мешает, заслоняет. И верно — что-то я расслабился. Совсем не контролирую ситуацию!
Тоже встаю, беру пулемёт, вздохнул, ругая сам себя последними словами — пулемёт — наша жизнь, а я его опять не обиходил. Вот, Лошадь, молодец — успел обтереть сотню патронов и запихать их в ленту. Лошадь оказался лучше меня! Лошара я, бестолочь, а не командир!
Но, косячить — не перестал. В лом мне стало лезть под танк. Забрался прямо на него, поставил пулемёт на сошки на башне, прижал приклад к плечу, припал к прицелу.
— Идите на буй! — орёт Егор. Он встал, справа от меня, скрыт от румын бронёй, только винтовка лежит на танке, да каска над стволом. Так же и Лошадь, но — слева. Близоруко щурясь, целиться. Этот — вообще ни во что не попадёт. Только если, снова — в себя.
Румын — толпа на взвод точно. Идут кучно, но как табор цыган — без всякого подобия строя. Встали, посовещались. Вперёд вышел один, демонстративно положил винтовку, снял ремень, покопался в кармане штанов, вскинул над головой грязный платок:
— Не стрелять! Не стрелять! — кричит.
— Это мы ещё поглядим! — кричит в ответ Егор.
— Русски, сдавать! — опять кричит этот, с платком.
— Русские — не сдаются! — это уже я кричу. Популярный слоган-мем.
— Мы — сдавать! Капитулирен! Гитлер — капут!
— Ну, вот, Рохнин, и твоя индульгенция, — говорю я Егору.
Лошадь удивлённо смотрит на меня. Да, я знаю его фамилию. Я многое знаю того, что не хотел бы знать.
— Это чё за... ирдургеция? — удивился Егор.
— Прощение грехов. Вяжи пленных — тебе и спишется твой штраф. Чем большее стадо приведёшь — тем быстрее трибунал твоё дело рассматривать будет. Понял?
— Понял. А если — подлянка?
— Кто не рискует — не пьёт шампанского. Самогоном обходиться. Рискуем?
Егор думал не долго:
— Слышь, дура! — орёт Егор румыну, — оружие сложили, руки — в гору и подходим по одному! Ты понял, чурка?
Румын кивает, идёт спиной вперёд к своим, не поворачиваясь к ним, через плечо что-то им выговаривает. На землю полетели винтовки, ремни с патронташами, взлетели голые руки с топорщащимися белыми пальцами.
— А чем мы их вязать будем? — спрашивает Сашок, — А кормить?
— Без кормёжки перетопчатся, — отвечаю, не сводя прицела с моря поднятых рук, — а чем вязать — ищи! Я тебе что? Дом Советов? Совнарком? У тебя голова на шее болтается для чего? Вешалка для каски?
Меж тем Егор вышел из-за брони и пошёл приставными шагами к румынам, не сводя с них ствола своей винтовки. Румыны встали, повернулись к нему.
— На колени! — кричит Егор, отгоняя одного от толпы, разворачивает его, ставит на колени, подбивая его в сгиб коленей. Охлопывает по карманам.
— Ловко ты! — кричу я, — Уже приходилось пленных брать?
— Меня брали! — отвечает Егор, — Наша доблестная милиция! Молодой я был и глупый.
Процесс "взятия" пленных был нудным и долгим. И поэтому — утомительным. Для меня. Не знаю, как для моих соратников. Ничего не происходит, легко отвлечься, задуматься о чём-нибудь, но бдительности терять — нельзя! Выхватит какой-нибудь из этих, с виду жалких, цыган пистолет из-за спины — положит нас всех на раз — два. Приходиться силой воли удерживать концентрацию.
А когда Егор и Сашок повязали этих — от дороги уже тёк постоянный ручеёк решивших завязать с войной. Эти — решили поменять войну на страшную вечную мерзлоту дикой Сибири, которой их пугали офицеры.
А были такие, которые не смогли определиться. За то время, что я "контролировал" пленных и дорогу, двое застрелились. Просто выходили из людской реки, садились, разувались, засовывали себе ствол в рот и пальцем ноги вышибали мозги. Бывает. Истинно, лучше страшный конец, чем бесконечный страх.
Был ещё один, что стал кричать и стрелять — в спины идущих сдаваться в плен. Его завалили — свои же. Застрелил его солдат румынской армии и пошёл дальше. Не к нашему "пункту приёма пленных", а туда, к пепелищу села.
Солнце было высоко, мороз потихоньку крепчал, снег — почти перестал. И вот в это время на дороге поднялась паника. Похоронная процессия румын превратилась в паническое бегство.
— А вот и наши! — кричу радостно. Я — правда, рад, — Лошадь, надо бы себя обозначить! Флаг красный — был бы идеальным.
Понятно — где его взять?
