— Уверена, что не сыграет? — тоже сменил язык общения король. — Недруг стопроцентно неопасен лишь тогда, когда мертв. Даже друг может предать.
— Я не дам ей возможности это сделать, но мне будет легче ее контролировать, если Вы поступите так, как я сказала.
— Хорошо, кузина... пусть будет так, ты знаешь, я не могу тебе противоречить, — король разжал руки, отступил на шаг и повернулся к королеве: — Извини, Гертруда, я погорячился и наговорил много лишнего. Не сердись. Однако было бы лучше, если б ты сейчас уехала и в последствии навещала Алину лишь в мое отсутствие. Мне необходимо иметь место, где я мог бы расслабиться, и условности двора не давили бы на меня столь тяжким грузом.
— Условности двора? — тихо переспросила королева, ее глаза непонимающе распахнулись. — Когда это Вы при дворе соблюдали хоть какие-то...
Она не успела договорить, Алина, шагнула к ней, схватила ее за лечо и, сильно сжав, опустилась на колени сама, вынуждая и королеву последовать ее примеру, после чего достаточно жестко проговорила:
— Мой государь, Ее Величество, конечно же, последует Вашим рекомендациям, и не будет нарушать Вашего уединения, где бы то ни было, если на то не будет Вашего соизволения. Она лишь хотела заметить, что и при дворе и в любом другом месте, ее присутствие никоим образом не налагает на Вас никаких обязательств и не принуждает ни к какому соблюдению условностей. Я правильно Вас поняла, Ваше Величество? — с напором в голосе спросила она в конце.
— Да, конечно, герцогиня, именно это я и хотела сказать, — королева уже сама склонилась еще ниже.
— Вот и отлично, Гертруда, я рад, что мы, наконец, нашли приемлемое для нас обоих решение. А сейчас встаньте, милые дамы, и разрешите мне удалиться. Я оставлю Вас, Гертруда, в надежде, что увижу теперь лишь при дворе, — сухо проговорил король и, не дожидаясь, пока женщины поднимутся с пола, стремительно вышел.
Поднявшись с колен, королева вновь смерила Алину оценивающим взглядом:
— Ну ты и вертишь им... — покачав головой, тихо проговорила она, — сказал бы кто, не поверила бы... Только зачем это тебе было нужно: заставлять его извиняться? Я хоть латынь и не понимаю, но ведь и без знания слов можно сообразить, что он остался при своем мнении, но ради тебя согласился и дальше делать вид, что уважительно относится ко мне.
— Ваше Величество, я действительно хочу, чтоб Ваш сын стал достойным его наследником. И я твердо уверена в том, что только Вы можете этому поспособствовать. Я не буду опровергать, что король был неискренен в своих извинениях, не в моих правилах лгать. Но я надеюсь, что Вы оцените его тактичность и ответите не только тем, что не будете плести против него интриги и заговоры, в чем поклялись, но и постараетесь стать его надежной союзницей.
— Ты думаешь, он оценит? — усмехнулась королева.
— Он — нет, но оценю я, а это тоже немало в Вашем положении.
— Хорошо, я постараюсь... — печально вздохнув, согласилась она, — в моем положении действительно выбирать не приходится. Будет что-то нужно сделать, скажи. И кстати, можешь обращаться по имени.
— Хорошо, Гертруда я воспользуюсь этим. Для начала я хотела бы знать, где Вы нашли ювелира, который изготовил Вам перстень.
— Этот перстень мне подарил герцог Веренгер, он был моим любовником одно время. И у него был план убить короля, но я испугалась... после нескольких месяцев общения с герцогом, я стала бояться его даже больше Артура, он очень жестокий человек. Я подумала, что мне не резон менять мыло на шило, и что, придя к власти, герцог может избавиться и от меня, поэтому сказала ему, что у меня украли перстень, а сама его спрятала. А потом очень кстати Леопольд попал в немилость у Артура, и тот отослал его от двора.
— Герцог Веренгер обещал еще достать яд или подобный перстень?
— Нет, он сказал, что достал этот перстень с большим трудом, и запаса подобного яда у него больше нет, поэтому очень разозлился, когда я сказала, что у меня украли его. Мне показалось, что он готов убить меня и еле сдерживается.
— Ваше Величество, а герцог никого из фрейлин не рекомендовал Вам? — Алина задумчиво нахмурилась.
— Да, одну, Регину. Я хотела от нее избавиться, но она глянулась Артуру, и он не дает мне это сделать до сих пор.
— Пошлите ее с поручением ко мне, когда вернетесь во дворец. Например, завтра. Пусть привезет мне Вашу записку о том, что Вы, в соответствии с нашей договоренностью, посылаете мне какой-нибудь подарок. Записку залейте воском и запечатайте так, чтобы не вскрыть...
— Хорошо. Ты хочешь ее обвинить в его пропаже?
— Я хочу разговорить девочку, но так, чтоб она не поняла, какими способностями я обладаю и что знаю про нее... Мое недоумение в связи с отсутствием указанного в записке подарка будет великолепным поводом узнать много интересного.
— В первую очередь обо мне, как я понимаю, — усмехнулась королева.
— Я думаю, что все, что она знает о Вас, она уже передала королю, так что вряд ли у Вас есть резон этого опасаться. Если он знает и его это не волнует, почему Вы думаете, что это должно взволновать меня? Меня интересует не это... Меня интересует, нет ли у нее перстня подобного Вашему...
— А ты что не видишь это?
— Вот Ваш перстень, например я не видела, пока Вы не захотели им воспользоваться... Кто знает, вдруг и ее не вижу тоже... или говорю, что не вижу, чтобы Вас не пугать... Пришлите мне девочку, ведь если она натворит чего, я Вас обвиню.
— Конечно, пришлю. Какие проблемы? Я буду только счастлива, если ты отправишь ее или в темницу, или на плаху... делай с ней что хочешь. Если будет надо, я подтвержу все, что только пожелаешь.
— Вы согласны лжесвидетельствовать? — удивленно спросила Алина.
— А ты сомневаешься? — хмыкнула королева. — Ты обладаешь надо мной теперь такой властью, что можешь заставить делать не только это.
— Вы боитесь меня?
— Я боюсь оказаться в монастыре... — королева тяжело вздохнула. — Ты никогда не была в монастыре молчальниц, куда ссылают особ отверженных и высокородных?
— Молчальниц?
— Ну да, его так все зовут, там более половины монахинь несет обет молчания и кроме как для молитв рта не открывает. Мне про него такие ужасы рассказывали... Там, говорят, настоятельница Нора опальных жен, обвиненных в прелюбодеянии, или девиц, что отцовской воле противились, в каменных мешках, по колено, а то и по шею в собственном дерьме, годами держит, чтоб осознали и раскаялись. И даже когда выпускает, за малейшую провинность так наказывает, что они сами в эти каменные мешки обратно просятся...
— Это кто же Вам такие подробности рассказал, коль молчат они почти все? — усмехнулась Алина.
— Да все говорят... Вон, у графа Эсвелта лет шесть назад, дочь в церкви на венчании отказала жениху, и граф, разгневавшись, отправил ее туда на год. А когда приехал за ней через год, она хоть и не говорила ничего о жизни в монастыре, но на коленях его молила, и пол у ног целовала, чтоб только забрал он ее, соглашаясь выйти замуж за любого. А когда он выдал ее замуж за старого графа Орера, чтоб дела свои поправить, то тому стоило только сказать: "Никак в монастырь захотела?" и она у ног его ползать начинала, предлагая как угодно наказать ее, только не отправлять туда, и боялась не то что с кем-то кроме него общаться, а даже посмотреть на кого-то. И даже сейчас, когда граф Орер, год уж как умер, она никуда не выезжает и в гости к себе никого не зовет.
— Гертруда, я слышала, что в монастыре порядки действительно суровые, но абсолютно незачем верить досужим домыслам и страшилкам, распространяемым злыми языками. Монастырь, это место где жизнь посвящают Богу, а не место где глумятся над теми, кто туда попадает. И хоть я не была в том монастыре, про который Вы рассказываете, я не могу поверить, что настоятельница вместо наставления на путь истинный может унижать и мучить тех, чьи жизни вверены ей. У нее цель очистить их души и указать путь к Богу, а не изводить, делая невыносимой саму жизнь.
— Я не буду спорить, — качнула головой королева, — но мне бы не хотелось на собственном опыте выяснять кто из нас двоих прав в оценке этого монастыря. Ты по большому счету и не можешь сейчас плохо о нем говорить, раз вы с герцогом отдали туда двух малолетних дочерей. Но в любом случае я бы предпочла никогда не оказываться даже близко к нему. И я готова сделать для тебя все что угодно, лишь бы ты не позволила Артуру отправить меня туда.
— Что ж у Вас здравый и прагматичный подход к данной проблеме, и он устраивает меня, — усмехнулась Алина, — пойдемте, я прикажу перепрячь лошадей и провожу Вас. И жду завтра к вечеру Вашу Регину.
— Я действительно могу как-нибудь приехать к тебе?
— Можете. Захотите пообщаться или что-то рассказать, приезжайте.
— Ты знаешь, я обязательно воспользуюсь твоим разрешением, — королева взяла Алину за руку и заглянула ей в глаза, — мне впервые в жизни хочется добиться чьего-то расположения. И вовсе не потому, что именно от него зависит моя судьба, а потому, что мне хочется доказать и почему-то именно тебе, что я не настолько скверна, как могло показаться на первый взгляд, и то, что ты дала мне шанс стать лучше, ты сделала не напрасно.
— Прекрасно, Гертруда, теперь Вам только остается постараться простить и начать самостоятельную жизнь, Вы сами поймете, что она после этого станет намного легче.
— О чем это ты?
— Вся Ваша жизнь была посвящена сбору, даже коллекционированию обид и стараниям отомстить и хоть как-то расплатиться за них. Нельзя посвящать этому жизнь. Артур не принадлежит Вам, вернее перестал принадлежать после той вашей ссоры, так отпустите его из своей души, его не трогают Ваши попытки расквитаться с ним, те Ваши слова для него были единственной монетой, что он принял от Вас. Теперь уже даже ваши смерти ничего не изменят, смиритесь, простите и начните жить сама.
— И что же я должна простить?
— В первую очередь то, что он не простил Вас. Вы должны в душе согласиться, что он имеет право на отдельную от Вас жизнь.
— Он и так ее имеет.
— Имеет, но Вы считаете, что это несправедливо, что этим он обижает Вас, и кроме этого не видишь ничего, даже сыновей. Смиритесь и согласись с тем, что это его право жить так, как ему заблагорассудиться. Пусть сам разбирается со своей жизнью, а Вы разбирайтесь со своей. У Вас, между прочим, не самый худший вариант: Ваш муж в Вашу жизнь почти не лезет, а могло бы быть совсем иначе. Он бы и свою жизнь вел, как хотел, и Вашу под себя строил... Это бы было еще хуже.
— Нет, не хуже, — в глазах королевы сверкнули слезы, — ты не поверишь, но я мечтала, чтоб он застал меня с любовником, избил бы и заставил бы быть верной ему. Пусть бы бил, контролировал, запирал, только не это равнодушие. Он выбросил меня из своей жизни, как грязную и ненужную тряпку. Да я бы согласилась ноги его любовницам мыть, лишь бы быть рядом с ним... Я не могу его отпустить... не могу... и в то же время сегодня, там, во дворе я поняла, он не позволит мне этого... поэтому и хотела отравить его... подумала: все, не могу больше, и пусть будь дальше, что будет... а теперь понимаю, что легче бы мне не стало... и действительно Бенедикт с Лидией уничтожили бы и сыновей, и меня...
Королева помолчала немного, потом спросила: — Ты думаешь, я смогу жить, не оглядываясь на него?
— Сможете. Дело себе найдите и сможете.
— Какое?
— Я уже советовала. По селам прокатитесь, а еще лучше на рудники поезжайте или в лечебницах милостыню раздайте. Увидите столько человеческих страданий и горя, что своя боль сразу по сравнению с этим совсем других размеров покажется.
— Хочешь, чтоб я себя с чернью сравнила?
— Считаете, они из другого теста вылеплены, не чета вам? Какое Вам дело до их страданий? А они такие же... только при рождении Господь им дал меньше. Вот и вся разница. Ваш младший сын, хоть и высокородный, а тоже посреди черни живет, и страданий хлебнул столько, что Вам и не снилось. А Вы все себя жалеете. Никогда не задумывались, как ему живется?
— Где он?
— Не скажу. И ему окончательно жизнь сломаете и себе. Если все это вскроется, даже я вряд ли смогу помешать Артуру вас обоих на эшафот отправить. Жалейте всех убогих, может, и ему невзначай поможете...
— Ты мне всю душу сегодня переворотила, мне так больно и плохо...
— Это как нарыв вскрыть, всегда больно... подумайте над всем этим на досуге, Вам решать: лечить Вы свою душу дальше будете или оставите гнить в собственных грехах, обидах, да желаниях отмщения... И еще молитесь и кайтесь. Господь дает сил тем, кто хочет душу свою от скверны очистить и путь истинный найти.
— А ты нашла этот истинный путь?
— Я считаю, что вся жизнь это поиск этого пути и сомнение: он ли, не свернул ли ты с него? И, на мой взгляд, истинный путь знает лишь Господь и для каждого он свой. У тех, кто в монастырях живет он конечно четче и яснее, их каждый шаг заранее определен, и уставом, да наставлениями старших выверен и ведет их к Господу. А вот в миру такого нет, здесь каждый шаг это распутье и какой путь выбрать и куда он ведет: ближе к Господу или от него уводит, порой очень трудно понять.
— Ты жалеешь, что живешь не в монастыре? — удивленно спросила королева, уловив в голосе Алины ностальгические нотки, — Ну да... я припоминаю, Артур говорил, что после смерти ребенка ты вместе с дочерью герцога уехала в монастырь, откуда они тебя насильно забрали... Ты и правда хотела там остаться?
— Да, я хотела... но король и герцог были против, и настоятель выдал меня им, сказав, что моя жизнь не принадлежит мне.
— Поверить не могу... по собственной воле желать уйти в монастырь... ты действительно оригиналка.
— Я прожила там двенадцать лет, и последние годы была очень счастлива. Там люди ближе всего к Богу. Возможно, когда-нибудь у меня появится возможность вернуться туда.
— Ты сумасшедшая... у тебя все есть, тебя любит муж, и он, и король выполняют любые твои прихоти и, как я теперь понимаю, король даже не посягает на твою честь, но был бы счастлив удовлетворить тебя, если ты захочешь. Чего тебе не хватает? Ну потеряла ты ребенка... другие будут, а если и не будут, герцог все равно не бросит тебя, у него уже три дочери... От чего ты бежишь?
— Так Вы сами ответили в самом начале: я — сумасшедшая, — усмехнулась Алина.
— Извини... я сказала образно.
— Здесь не за что извиняться. Я действительно не такая как все... ведь именно это характеризует сошедших с ума. Я вижу столько грязи, Гертруда, что мне очень тяжело в миру... и это объясняет все. Ладно, давайте закругляться с разговорами. Терпение Вашего супруга не беспредельно. Если Вы не уедете в ближайшее время, он найдет способ заставить нас обеих пожалеть об этом.
На следующий день вечером, возвращаясь с охоты, король заметил во дворе замка карету королевы.
— Что такое?! — с угрозой тихо спросил он, обернувшись к Алине.
— Скорее всего, королева выполнила свое обещание и с одной из своих фрейлин прислала мне то, о чем я ее просила, — с милой улыбкой Алина взяла короля за руку. — Я надеюсь, Вы не будете сердиться, что я кое-что потребовала от Вашей супруги взамен собственного расположения?
