Цитадель души моей

— Тебе явно хочется умереть, бестия, — сказал я, открыв дверцу повозки, — я не слеп. Я одного не пойму. Почему бы тебе не перерезать себе горло тем ножичком, что ты носишь под одеждой? У тебя была масса возможностей сделать это так, чтобы я не смог помешать. Миссия моя была бы провалена — ты ведь к этому стремишься?

Вольп молчал, потухшим взглядом глядя в окно.

— У меня приказ, — продолжил я, не дождавшись ответа, — довезти тебя до Истера в целости. Подразумевается, что я должен защищать тебя от всяческих опасностей, и, если выясняется, что я должен защищать тебя от тебя же самого — так и будет. Думаю, остаток пути тебе придётся провести связанным и с кляпом во рту.

— До Истера? — вольп посмотрел на меня, и огонёк интереса зажегся в его глазах, — а на другой берег ты меня перевезёшь?

Последнего предложения он словно и не услышал.

— Да, — немного поколебавшись, кивнул я, — перевезу.

— Это хорошо, — вольп вздохнул и снова отвернулся к окну, — я рассчитываю на тебя. Что ты твёрдо последуешь приказу своего командира. До Истера.

— Я не услышал ничего, что помешало бы мне связать тебя. Исключительно, чтобы ты не стал убивать себя сам.

— Я обещаю не провоцировать тебя до тех пор, пока ты не довезешь меня до Истера, — не оборачиваясь, сказал вольп. Помолчал и добавил глухо, — нам нельзя убивать себя. Шельхалу, убившим самих себя, нет места в логове Шем-Шельха.

Я кивнул вознице — "поехали" — залез в повозку и закрыл за собой дверь. Пол мягко качнулся, возвестив, что путь наш продолжается.

— Многие людские религии тоже запрещают самоубийство, — сказал я, садясь на свое место — на откидном стульчике у двери, наискосок от скамьи вольпа, — но самоубийц от этого меньше не становится.

Долгий вздох.

— Я уже говорил тебе, но ты не понял. Вы верите, мы — знаем. В этом разница. В сложной ситуации, вы еще можете надеяться, что все религии лгут, и никто вас наказывать за дурной поступок не станет. У нас такой надежды быть не может. Да, я мог бы просто выйти днем на улицу в любом из ваших городов, но у меня тоже есть чувство долга. Было бы неплохо своей смертью расстроить какие-нибудь планы егерей. Но расстроить своей смертью планы приютившего меня дома... — вольп фыркнул и замолчал.

— А разве твоя смерть сама по себе не расстроит планы твоего дома? Ведь сведения, которые ты...

Вольп часто задышал с фырканьем — засмеялся. Я замолчал, кляня себя (а еще больше — Дерека) за тугодумие — как же — решили, что вольпов перехитрили. Убьём посла, дескать, и получится, что он нам какую-то информацию задаром отдал. Да-да, конечно. Вольпы, небось, такой поворот с самого начала предусмотрели. Надо думать, информацию, от сенаторов полученную, "посол" наш передал по назначению в первый же день — мало ли способов, кроме того, чтобы самому без малого месяц ехать под присмотром злейших врагов. С чего мы вообще решили, что повозка с охраной ему нужна для защиты? Добрался же он как-то без посторонней помощи до Бурдигала, что бы ему обратно тем же путём не уйти? Но нет, им нужны были коварные егеря, которые, на глазах у неких наблюдателей, злодейски убьют полномочного посла мирной страны и закопают его в лесочке. А мы и повелись, бараны. Одно непонятно — долг долгом, но что-то я раньше про вольпов с суицидальными наклонностями ничего не слышал.

— Почему ты хочешь умереть? Кроме того, чтобы насолить егерям? — прямо спросил я. Не люблю околичностей. Да и вообще — мы люди простые, это все знают. И хорошо — очень жизнь упрощает, кстати.

Вольп молчал с минуту, не меньше — я уже решил, что ничего он мне не ответит. Но он ответил.

— Ты слишком удачлив. Я не очень хорошо различаю человеческие лица, но это ведь тебя я оставил в живых под осыпью тогда, восемь лет назад?

Заныла правая щека. Я до хруста сжал зубы и слушал дальше.

— Выжить одному из трех десятков — такое сразу сводит на нет запас удачи обычного человека. Но ты дожил до сегодняшнего дня и удача до сих пор сопровождает тебя. Только благодаря ей уже на третий день нашего пути ты получил в руки отличное оружие против меня, которым и пользовался при каждом удобном случае. Пользовался слепо и напропалую, но, тем не менее, смог помешать выполнению моей задачи. Не будь я настолько расшатан твоими выпадами, я бы никогда не дал тебе шанса заподозрить, что сам стремлюсь к смерти. Да. Ты удачлив, но я тебе не завидую. Ты чрезмерно удачлив. Твой бог не сводит с тебя своего взгляда, значит, он уготовил тебе особую судьбу. Яркую, но незавидную. Таково правило. Но ты, я вижу, уже весь извелся от нетерпения, ожидая ответа на свой вопрос. Потерпи еще чуть-чуть. Ты ведь знаешь, что является наивысшей ценностью для нас, шельхалу?

Я кивнул, но он и не ждал ответа.

— Конечно, знаешь, ты же егерь, ты не можешь не знать. Сколько раз мы сами шли навстречу смерти только потому, что в ваших руках были младшие наших домов? Хотя вы никогда не держали своих слов и убивали младших сразу же, как они переставали быть вам полезны в качестве приманок. У вас ведь даже шутка была на этот счёт — что нельзя надолго разлучать родителей и детей.

И правда, была. Вот только он-то откуда знает? Во времена Красной Охоты вольпов в плен не брали и разговоров с ними не вели. Хотя... догадываюсь, где он мог её услышать — от одного из егерей, взятых вольпами живьем.

— У меня было двенадцать сыновей и двое дочерей. Жизни тринадцатерых из них унесла та бойня, которую вы называете "Красной охотой". Вторая моя дочь была, от моего семени, рождена рани из дома Тен-Таро и я полагал, что старейший дом позаботится о ней лучше, чем дикий шальх из дома-без-корней. Я ошибался, — вольп вынул откуда-то свернутый трубочкой листок и протянул мне. Я покачал головой:

— Разверни сам, — ну и что, что он мне его голыми лапами протягивает. Он сам только что признался, что помереть собирается, а по части ядов вольпы — мастера, до сих пор никем не превзойденные. Вольп дернул уголком губы, обнажив на мгновение клыки, но свиток развернул. Картина. Дорогущая. Такие, на заказ рисованные, от ста драхм стоят. Я первый раз услышал — не поверил. Сто драхм за кусок пергамента! И это еще за самые мелкие — с фибулу размером. Такого размеры парсуны, что вольп в руках держит — драхм на пятьсот тянут. Ну не знаю, может, в те времена, когда эту рисовали, они и подешевле стоили — всё ж спроса тогда на такие картины побольше было. Хотя не думаю, что вопрос цены заботил бывшую владелицу этой картины. С неимоверным тщанием (каждый волосок отдельно вырисован) на ней была изображена вольпа. Холёная, нос вздернутый, взгляд надменный. Вся в шелках и кружевах, между ушей тонкая сеточка висит, россыпью драгоценных камней украшенная, на шее ожерелье, один только вид которого на немалую сумму тянет. На изгибе локтя, на, украшенной золотой вышивкой, кожаной муфте, ручная лисичка сидит. Выражение глаз — под стать хозяйке, а с ушей золотые сережки свисают. Н-да. Не знаю, на какой эффект вольп рассчитывал, но у меня эта картинка только удовлетворение злорадное вызвала. Потому что я уже догадываться начал, каким будет продолжение рассказа.

— Ты понял, — вольп убрал картину, — да, она попала в... бордель. Я узнал об этом слишком поздно. Я не застал её в живых, да оно и к лучшему. Но у неё были дети... восемнадцать из них были живы по сей день.

— И ты убил их.

Вольп закрыл глаза.

— Я ответил на твой вопрос?

— Да.

А что тут еще скажешь. Вы сами сюда пришли. Мы вас не звали.

Вольп откинулся на спинку скамьи и положил голову на грудь.

— Вот и хорошо. Потому что я утомился и желаю отдохнуть.

К стыду своему, что имел в виду вольп в начале того разговора, я понял только когда лодка уже отчалила от берега. Бестия, завернувшись в свой цветастый то ли халат, то ли плащ, сидела на носу лодки, лодочник косил на неё глазами и старательно изображал испуганное удивление. Получалось у него отвратительно, мне, во всяком случае, на его потуги смотреть было тошно. Наверняка заранее предупрежден и уже неделю тому знал, кого ему придётся везти на другой берег — зря, что ли, эта лодка оказалась единственной на добрый десяток миль береговой черты, даром, что тут столбовой тракт к реке выходит. Сдается мне, потратив часик, я бы запросто вышиб имена всех тех, кто готовил лодочника к сегодняшней встрече, но мне было просто лень. Да и не моё это дело, что еще важнее. А вот фраза вольпа, — "я на тебя рассчитываю", — мне вдруг вспомнилась. Тогда я не придал ей значения — я ж еще всего не знал. "До Истера" — раза три он тогда повторил. Ну да. Сдается мне, не на защиту до Истера он рассчитывает. А на то, что будет после Истера. И вот об этом — о том, что будет после, я и раздумывал все десять минут, пока мы пересекали реку.

В принципе, мне можно было и из лодки не выходить — заодно и лодочник бы доложил "кому надо", что вольпа мы на тот берег целехонького доставили. Но мне не хотелось, чтобы лодочник наш последний разговор слышал, а без разговора я бестию отпускать тоже не собирался — что это за месть такая, что даже насладиться как следует видом поверженного врага не выйдет? Поэтому, когда вольп, выйдя на невысокий берег, сделал два шага в сторону первых деревьев и обернулся, меня поджидая, я кивнул ему, бросил мелкую монету лодочнику и шагнул следом. Мы молча прошагали пару стадий, потом, идущий пасов на десять впереди, вольп остановился и обернулся. Я тоже остановился, не спеша сокращать расстояние.

— Делай своё дело, человек, — вольп оскалился краем рта, — думаю, никогда еще у тебя не было столь легкой добычи.

Я покачал головой.

— Нет. Я не стану тебя убивать. Уходи.

— Нет? — он поднял голову, и глаза его сверкнули блеском расплавленного золота, — нет?! Я — последний из дома Шейрас, десятки егерей и тысячи простых людей убиты моим домом, и я ничуть не сожалею ни об одной из этих смертей. И ты отпустишь меня живым?! Тебе не приходило в голову, что я просто придумал историю о том, что желаю собственной смерти именно для того, чтобы ты меня сейчас отпустил?

Говоря это, он всё ближе и ближе подходил ко мне и остановился, не дойдя трех шагов.

— Приходило. Но знаешь, ты её не придумал. Вы и в самом деле очень привязаны к своему дому и к своим щенкам. Уж это-то я знаю. И про странную эпидемию среди бордельных вольп — тоже наслышан. Можно, конечно, допустить, что ты перерезал десяток незнакомых тебе вольп, чтобы слухи об этой резне потом подтвердили твою историю и, в конечном счете, спасли тебе жизнь, но... не думаю. Это чекалка какая-нибудь могла бы такое устроить. Вы, вольпы, все ж не настолько сильно за жизнь цепляетесь. Так что, думаю, ты мне правду рассказал. Наверное, это и в самом деле ужасно — своими рук... лапами убить всех детей — своих и своего дома. И не надейся, что я помогу тебе избавиться от этого груза. Живи с этим.

Вольп наклонил голову. Оскалил зубы в легкой улыбке.

— Восемь лет не прошли для тебя даром. Быть жестоким, во всяком случае, ты научился. Полагаю, я это заслужил.

Я промолчал.

— Прошу у тебя прощения, за эти восемь лет. Будь у меня возможность повернуть все вспять, я бы тебя тогда убил. Прощай.

Он извиняется передо мной за то, что не убил меня тогда? Нет, всё-таки до конца понять друг друга мы никогда не сможем. Я настолько озадачился последними его фразами, что чуть не упустил давно ожидаемый момент. Вольп уже начал поворачиваться, всем своим видом демонстрируя намерение гордо уйти вдаль, не оглядываясь. Я даже не заметил, в какой момент оказалось так, что дальше дорогу продолжает только его цветастый плащ, а сам вольп уже летит ко мне в прыжке, держа в правой лапе кинжал. Да, не жди я этого все три с половины недели, у него могло бы и получиться. Или — если бы я не знал про вольпье умение направление прыжка менять прямо в полете. Никакой мистики, кстати — просто твари они сами не очень тяжелые, а хвост у них большой и пушистый. Вот этим хвостом они и рулят в прыжке. Я думаю, он для того и прыгнул издалека — чтобы я успел отскочить и, уверившись, что увернулся, расслабиться. Тут бы он меня кинжалом своим и зацепил — наверняка отравленным. Но я не стал ни уворачиваться, ни меч выхватывать. Просто полшага назад для твердости сделал, да и принял его в плечо, лапу за запястье захватом поймав. Пошатнулся, но на ногах устоял. Повернул руку, сустав запястный ему выворачивая, другой рукой его за шею блокируя — чтобы не рыпался. Кинжал выпавший ногой поддел и отбросил в сторону. А потом и самого вольпа — в другую. Легкий он — мин с полсотни, не больше. Вольпы вообще легкие, а этот еще и стар вдобавок.

Он поднялся, посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и пошёл, хромая, в лес. Сгорбившись так, словно все беды мира вдруг обрушились на его узкие и, порядком вытертые, плечи. Куда только делась горделивая выправка? Прошел, даже головы не повернув, мимо лежащего на земле плаща и поковылял дальше.

Разумеется, он услышал, как я нож вытащил, хоть я и старался сделать это потише. Услышал, сразу выпрямился, плечи развернул. Хромать перестал. Ладно, хоть не обернулся и не встал навытяжку с гордым видом — и за то спасибо. Всё-таки, ненавижу вольпов.

Свистнул, рассекая воздух, клинок. Я вздохнул, окинул взглядом притихший осенний лес, и направился к упавшему телу. Можно было, конечно, и здесь его оставить, вряд ли вообще кто-нибудь разумный на него наткнётся — обитающий в этих краях клан Солёной Воды (замиренный, разумеется) числом невелик и большей частью восточнее охотится. А людям тут и подавно делать нечего. Да и вообще — один тот факт, что я в лодке не остался, а в лес пошел вслед за бестией, любому неглупому человеку скажет более чем достаточно. Но это всё домыслы, а тут — явная улика. Поэтому, вытащив и обтерев нож, я взвалил тело на плечо и пошел наискосок через лес обратно — к обрыву. Дождавшись, когда сгустятся сумерки, вынес труп к высокому берегу, да и сбросил его в омут, привязав к лапе тяжелый камень. Реку я переплывал уже затемно.

Возница, когда я, глубокой ночью, вышел к повозке, не проронил ни слова. Молча впряг лошадей и мы поехали обратно по тракту, а в первом же придорожном трактире купили бочонок дерьмового (другого не было) вина и упились так, что и десятилетний ребёнок голыми руками смог бы скрутить лейтенанта егерей и сотника звёздной стражи. Его, кстати Кассием зовут. Кассий Октавиан — я это имя и раньше слышал. В самый разгар Красной Охоты вольпы дома Шой-тар устроили самоубийственную попытку захватить наместника прямо в здании Сената. Шансов у них, разумеется, не было никаких, наместник и все сенаторы смылись, как только запахло жареным. А сотня, в которой был Кассий, прикрывала их отход и стояла насмерть до тех пор, пока не подошло подкрепление. Шестеро их в живых осталось, из всей сотни. Их имена тогда у всех на слуху были. Я и раньше чувствовал, что наш возница — человек, достойный уважения, а уж после того, как всё узнал... короче, я не стал ему ничего лишнего рассказывать, но один из двух клыков, из пасти мертвого вольпа мной напоследок вынутых, я ему вручил. А второй — перед Дереком на землю кинул.