Самурай из Киото

— Стража! Стража! Тревога. В замке враги! Хватайте их! Хватайте!

— Уходим! — очень спокойно произнесла Юка, подныривая под уцухата.

Язаки засуетился: проверил покои еще раз на предмет наличия еды, не нашел ничего, что можно было бы затолкать в живот, прихватил однако мешочек карэи — красного дорожного риса, и держа в руках шкатулку, тоже залез под уцухата.

— Афра! — позвал Натабура, — ко мне!

Нет ничего вкуснее мяса, думал Афра, догрызая оленью косточку.

— Афра, идем!

Афра подскочил, блеснув глазами и не без сожаления бросив завтрак, ибо понимал, что тащить его с собой бессмысленно, потому что Язаки отберет.

Они спешно покинули главную башню, выбежали во двор, где метался Субэоса, нагоняя страх на карабидов. И через центральные ворота, которые карабиды в панике не успели закрыть, выскочили из цитадели. Впрочем, возможно, им все еще помогали Боги, временно наградив и Субэоса, и карабидов куриной слепотой. Кто знает? Ибо, как известно, пути Богов неисповедимы.

Глава 6

Смерть предателя

— Здорово ты разделался с ними?! — в ее фразе заключался вопрос. Она действительно не знала, даже не предполагала, как он это сделал, и лишь вопросительно смотрела на него.

— Я?.. — у него было такое растерянное лицо, что в следующее мгновение она пожалела его.

Он не хотел ни боли, ничего, и чужая смерть — пусть и врага, теперь его страшила. Он не хотел думать, что надо снова что-то делать: или-или, выиграл-проиграл, в противовес тюдо — срединному пути. Так ускользают от судьбы — тихо, незаметно, исподволь. Искусство не даваться в руки, которому обучал учитель Акинобу изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Только теперь он осознал, что это все значит. И глупый, щенячий восторг на мгновение охватил его: неужели он постиг совершенство? Нет, не может быть, подумал он. Слишком просто и слишком быстро. Я привык к длинной дороге, но не думал, что она так быстро кончится.

— Там... — она махнула рукой куда-то в темноту, — у моста...

— Не помню, — признался он, невольно улыбаясь, — совсем не помню. Кими мо, ками дзо!

Какие-то, обрывки мыслей, чувств, куски, словно из давних снов, — все перепуталось в голове.

— А я ничего не поняла... — призналась она, усаживаясь рядом так близко, что он почувствовал тепло ее тела.

И не надо, подумал он. Все как всегда, как обычно, когда я рассказывал учителю Акинобу о его же подвигах — он тоже ничего не помнил. Теперь настал мой черед. И на душе вдруг стало легко.

— Ты не думай, я не кровожадная. Мы этих жуком ненавидим. Они как чужаки, пришлые. Не люди вовсе. И ты был бы жуком. А еще я хочу отомстить за отца, но не знаю как.

Они сидели на пороге флигеля и смотрели на звезды. Небо было, как черный бархат, увешанный большими и малыми фонарями. Иногда легкие порывы ветра волнами приносили запах сосен, а блеклый рисунок крыш города, подобный причудливому орнаменту, колебался.

Вдруг Натабуре почудилось, что в саду, позади дома, кто-то ходит, и он громко спросил:

— Это ты, Язаки?

Две коку назад Язаки вместе с Афра наелся до отвала недоваренной говядины, и теперь оба храпели, правда, врозь: Афра — на постели Натабуры, обнимая ее всеми четырьмя лапами в знак принадлежности к стае, Язаки — на полу, не добравшись до спальни, — в знак отступничества в пользу живота. Впрочем, кажется, Афра сквозь сон тявкнул:

— Гав!!!

И все снова смолкло. А Язаки, как ни странно, высунулся в проем двери:

— Здесь что, живут дзикининки?! — испуганно спросил он, сидя на корточках.

— Никого здесь нет, — ответила Юка. — И людоедов тоже нет, все они заняты в Карамора. Там сейчас неразбериха.

Ну да, вспомнил Натабура, нас же ловят. Как я забыл? Ему так не хотелось никуда идти, а сидеть рядом с Юкой было так приятно, что он на некоторое время забыл обо всем на свете, даже о всех заповедях учителя Акинобу. А заповеди говорили, что давным-давно пора покинуть город, но почему-то он не хотел делать этого.

Однако в глубине сада снова раздались странные звуки.

— Кто здесь?! — крикнул Натабура, безуспешно вглядываясь в темноту. Ему и в голову не пришло, что это могут быть карабиды. — Если смелый, выходи!

Луна только-только появилась из-за высоких раскидистых касива. Желтая, огромная, в сероватых пятнах, улыбающаяся, как Бог веселья — Букуй. Осветила окрестные холмы. Юка вспомнила, как она им четверым подмигнула и как, мягко говоря, изумились карабиды. Все-таки Натабура обладает чем-то таким, о чем она не имела ни малейшего понятия — колотушкой дайкуку. Он воспитан в другой школе, неизвестной в стране Чу. Неужели поэтому он мне нравится? — впервые подумала она как-то определенно, нравится, потому что необычен и скромен? Ну и хорошо, что в этом плохого?

Голос, словно из-за гор, помедлив, робко ответил:

— Это всего лишь я...

Тогда Натабура вскочил, в правой руке у него синевато блеснул кусанаги, в левой — преданный и верный годзука. Ему так хотелось ее защитить, что он пренебрег одним из правил: никогда не начинать движений до появления явной опасности. Да и благополучно забыл, что думал о тюдо — срединном пути.

— Это дух императора Тайра Томомори, — остановила его за руку Юка.

— Какой император? — удивился Натабура. — Кими мо, ками дзо!

Он давно свыкся с мыслью, что вся его жизнь канула в прошлое.

— Я только знаю, что он предпочел броситься в море, но не попасть в плен Минамото, — спокойно объяснила Юка. — Он бродит здесь давно вместе с остальными демонами. Он заблудился. Мы ласково называем его Тако. Тако, покажись.

— О, мой господин! — воскликнул Натабура. — Можно ли тебя увидеть?!

Из темноты выплыла безжизненная тень:

— Спасибо... Я давно отвык от такого обращения.

То ли от страха, то ли от того, что наелся нори — морской капусты, Язаки рыгнул на полвселенной:

— Ой!.. — стыдливо прикрыл рот ладонью.

— Ой... — Луна сморщилась и заслонилась тучей.

Натабура пал на колени и склонил голову. О, сейса! И хотя он видел императора не меньше десяти раз, узнать его не мог — тусклое, оплывшее лицо, наподобие огарка, узкие, опущенные плечи, белые то ли одежды, то ли саван, которые Томомори при жизни никогда не носил.

— Я не смею, сейса...

— Хо-хо... — с нотками благодарности прокряхтел дух. — Теперь я уже не тот, каким ты меня знал. Теперь я тень, которая не может даже выхватить катана, и власть моя только над самим собой. Меня никто не кормит и не холит. Я один-одинешенек и никому не нужен. Охо-хо!

— Господин... — как эхо отозвался Натабура.

Он испытывал огромную, бесконечную печаль. Сколько раз он видел, что жизнь конечна, как она угасала в глазах товарищей или врагов. Убить человека так же просто, как раздавить таракана. Это не делает тебя сильнее, а только развращает вседозволенностью. Так говорил учитель Акинобу. Так чувствовал и Натабура. Так вот, этой вседозволенности в настоящем самурае не должно быть. Так гласил один из запретов, ибо вседозволенность притупляла чувство опасности и приводила к гибели.

— А не ты ли тот мальчик, который один остался в живых в последнем сражении в проливе Симоносеки острова Хонсю? — ласково спросила тень императора.

— Да, сейса — склонил голову Натабура.

Чувство благоговения охватило его — сам император, хотя и мертвый, разговаривает с ним.

— Боги специально сохранили тебе жизнь, чтобы...

В этот момент из темноты выплыли еще две фигуры. Они явно спешили, потому что за ними тянулся длинный фосфоресцирующий шлейф.

— Фу!!! — казалось, они устало вытирают лоб. — Успели! Мы бежали с другой стороны Мира.

Натабура узнал братьев Минамото: Ёсицунэ — низенького, белолицего, с зубами, как у кролика, и высокого и статного — императора Ёримото. По какой-то неизвестной причине их облик остался первозданным, но былая гордыня и величие напрочь исчезли, словно в том мире, в котором они отныне жили, она и не должна была существовать.

— Не бойся! Не бойся! — торопливо воскликнули они. — Теперь мы всего лишь духи, которые не нашли успокоения, теперь мы низшие среди низших. Дело в том, что мы не настоящие, природные духи, а духи мертвых. В твоей власти подарить нам свободу. Мы бродим вечно голодные и холодные в поисках еды и уюта, к которым привыкли. Каждый старается нас унизить. Ни конца, ни края этому не видно. Отпусти нас!

— Отпусти нас!!! — взмолились все трое.

Язаки от страха снова рыгнул — громко и сыто — на всю вселенную. Но на него уже никто не обращал внимания, даже луна.

— Но как, сейса?! — удивился Натабура. — Что я могу? — он оглянулся на Юку, ища ответа. Может быть, она знает?

Ее глаза вспыхнули и оставили в нем след надежды. Много бы он отдал, чтобы это перешло в нечто другое, к чему он стремился всей душой, но этот путь ему еще не был известен.

— У тебя есть Карта. Иди в мир Богов, и пусть они разделят миры и выделят нам место на этой планете.

— Я сделаю все, что в моих силах, сейса, — пообещал Натабура, — как только успокоится город и нас перестанут искать.

— В таком случае мы будем предупреждать тебя, если возникнет угроза! — воскликнули все трое и исчезли.

— Я чуть не умер от страха... — с облегчением вздохнул Язаки, прикрывая рот, и уполз переваривать ужин. На прощание он все же не удержался и рыгнул.

Афра же, выглядывая из другой двери, так махал хвостом, что его висячие уши обматывались вокруг головы. Глаза его весело блестели, а розовый язык свисал между нижними клыками.

— Иди сюда, иди, — позвал Натабура.

Пес подошел, потерся лобастой головой о плечо и бухнулся рядом, словно мешок с костями. Натабура пощупал его горло. Опухоль стала не большее куриного яйца. Дело явно шло на поправку.

— Спи, спи, — сказал он.

Афра вздохнул, поерзал и действительно уснул, как доверчивый ребенок. От него веяло теплом и спокойствием. Вот тебе и друг, подумал Натабура, на всю жизнь.

— Что мы будем делать дальше? — спросил он.

— Вначале я расскажу о себе. А потом расскажешь ты. Потом мы разбудим Язаки, и он расскажет тоже.

— Хорошо, — согласился Натабура.

— Я из рода Симамура, — начала Юка. — Моя прабабушка была ирацумэ — принцессой из рода Югэ. А по отцовской линии мы выходцы из страны Ая. Так называется Китай. В нашей речи слышен мандариновый акцент.

— Правда? — удивился Натабура. И хотя он три раза бывал в Китае, распознать в речи Юки китайский акцент не мог.

— Поэтому у меня такие раскосые и светлые глаза. У моей мамы тоже глаза зеленого цвета, не похожие на глаза местных девушек. Мой прадед — мурадзи императора Югэ, был вынужден бежать, когда род Мононобэ Мория потерпел поражение от рода Сога. Мой дед был гакусё — ученым монастыря Танамэ, а отец стал микоси, создателем школы синкагэ-рю. 'Луна в ручье — вот тайна моей школы, — говорил он — Кто примет смысл пустоты, тот станет великим мастером'. Великий дух саби-сиори — одиночества, текущий сквозь иллюзию времени, дающий столько силы, сколько человек может взять, полагаясь на принцип не-ума. Отец не приветствовал ни размышления, ни эрудицию. Все это было чуждо его школе. Чтобы победить, человек должен научиться не-думанию. В Думкидаё отец открыл учебное заведение, где за весьма умеренную плату обучал всех желающих. Почти всю жизнь я провела в горах и только последние годы живу в этом городе. Жду тебя, — ее глаза блеснули, как дно осенней речки, и стушевались.

— Меня? — Натабура не нашел ничего лучшего, как переспросить.

Душа возликовала. Неужели он ее достоин? Его никто никогда не ждал, кроме учителя Акинобу, он привык к такому положению вещей. Но подспудно ожидал изменения судьбы, которая бы принесла счастье. Он еще не знал, что счастье — это друг на всю жизнь, поэтому его тянуло к преданному щенку.

— Ну не тебя, конечно, — охладила его пыл Юка, — а третьего дзидая.

— Да, — неуверенно согласился Натабура, убрал руку и отстранился. — Выходит, я всего лишь третий дзидай, — произнес он упавшим голосом, не в силах скрыть разочарование. А я-то думал, что она в меня влюблена. Глупец! Поделом тебе! Волна стыда захлестнула его. Он тут же решил никогда, никогда не влюбляться, но встать и уйти не решился. Все-таки ему было хорошо с ней.

— Да не обижайся ты так, — Юка заметила его состояние.

Да, он мне нравится в своей наивности. Но я не могу так просто открыться. И потом я еще не готова. Подожду. Девушке не пристало первой говорить о любви. Она, как зрелая женщина, стремилась к долгосрочному развитию взаимоотношений.

— Я и не обижаюсь, — вздохнул Натабура, страдая без меры.

Ему казалось, что сам он плох, что не достоит ее. С каждой стражей Юка ему нравилась все больше и больше. Но как только он собирался заговорить о своих чувствах, язык прилипал к гортани. Слишком он был еще неопытен и не умел ладить со своими эмоциями. Инстинктивно он понимал, что надо ждать, а не открываться. Но и открываться было сладостно. Поэтому его терзали сомнения — поди разберись в переживаниях, которые, как водопад, захлестнули тебя.

— Первым был огромный, волосатый детина с усами и бородой. Он говорил очень громко и уверенно. Я его очень боялась. Мне было двенадцать лет, когда он появился в Думкидаё. Он стал главным андзица. Потом долго никого не было. Наконец пришел рыжий дзидай. Он был очень сильным и храбрым. От салата 'кыш-кыш' отказывался, заподозрив неладное. Никому не кланялся и всегда говорил то, что думает. Он оказался не лучшим дзидаем. Они заманили его в пыточную и убили, подвергнув нечеловеческим пыткам, а кровь вылили на поля, чтобы урожай был лучше. Дурацкий ритуал, который придумал Субэоса. У него оказалось так много врагов, что урожаи всегда были богатыми, а народ довольным.

— Расскажи лучше о себе, — попросил он, решив, что крови и разговоров о крови на сегодня хватит.

Весь день они кружили в центре города, чтобы незаметно перейти реку и скрыться в окрестностях. Наконец Натабура пошел на военную хитрость: поджег сено на площади, где торговали домашним скотом. В суматохе им удалось проскользнуть по центральному мосту Цукаса в сторону деревенских рынков, где Юка знала все лабиринты и улочки и чувствовала себя как рыба в воде. В полдень они уже отдыхали в тени ее родного сада. Уцухата потеряла свои волшебные свойства, как только они вышли за пределы цитадель-ямадзиро. Она вдруг съежилась, стала невесомой и пропала — растаяла на глаза. Должно быть, хозяин — квай — таким образом забрал ее, посчитав, что дело сделано — Карта Мира похищена. Интересно, что с ней собрались сделать Боги, между делом думал Натабура.

— Я очень скучаю по монастырю Танамэ. Там осталась мама. С детства я привыкла к запаху хвои, реки, пота и крикам: 'Ха!' у отца в тренировочном зале. У меня не было ни братьев, ни сестер, поэтому всю свою любовь отец излил на меня. В девять лет я поднялась с ним на одну из вершин Масугата, где видела каменные ступы усу, оставленные Богами. Когда-то они обитали и там, но теперь Боги на Масугата не живут. Это я хорошо знаю. Вообще-то, они предпочитают горы Асафуса, потому что они большие, просто огромные, и на них много террас с каменными дворцами Тамакия. Гора Асафуса с двумя пиками находится в девяти ри от нашего монастыря. Северные склоны называются Дантай — мужскими, южные — Дзётай — женскими. Между ними пролегает ущелье, в которое, по сказаниям стариков, Боги кидают камни, но ущелье настолько глубокое, что засыпать его невозможно. Есть предсказание, что как только Боги закончат свою работу, Мир станет единым и все будут счастливы. Впрочем, другая легенда говорит все наоборот: как только люди познают Мир, Боги потеряют власть.