Бывший мехвод танка "Т-34", орденоносец и "погорелец" Петрович, чудом выживший в бою под Прохоровкой, только нахмурил изуродованный послеожоговыми рубцами лоб, и что-то буркнул. Было ясно, что свои танковые войска он на какую-то там "драную" авиацию не променяет никогда. Вот, только оклемается малость — и снова сядет за рычаги любимой "тридцатьчетверки". А пока... Пока надо терпеть. Терпеть, когда к командиру эскадрильи, Герою Советского Союза майору Туровцеву пацаны-летчики обращаются просто издевательски для требований Устава — Ви-и-ктор! Не товарищ майор, а — Ви-и-иктор! Тьфу! Терпеть, что каждый вечер летчики сначала пьют водку, а потом спят на кроватях, в номерах на четыре человека, на чистых простынях... А не как ты, на фронте — на масляной броне "тридцатьчетверки" или вообще — на сырой земле, под ее родимым, теплым брюхом...

— Не дергайся, Петрович... Дай-ка... Сейчас боль уйдет... боли нет... нет боли, Петрович. Петрович!

— А?!

— Все-все! Скоро вернешься в свой полк, старшина. Мы на фронт, и ты... на фронт. И не злись ты на летчиков, Петрович... Горим мы так же как и танкисты... Заживо горим... Только вы — на земле-матушке, а мы в небе...

— Да я ничего... — засмущался старшина.

— Вот и хорошо, что ничего... Ничего не понимаю... Отбой уже был?

— А то ж! Двадцать три двадцать уже...

— А кто это, интересно, в каптерке свет жжет, а Петрович?

Петрович мошеннически начал прятать честные глаза.

— А мне откеда знать, Виктор Михалыч?

— Ну, да. Ну, да... откеда... На самом-то деле? Ну, ладно — закрывай машину, иди отдыхать. Завтра — как всегда... Да! Автомат — в дежурку! Что ты его таскаешь с собой? Не на фронте же!

— Есть, товарищ майор! А личное оружие всегда должно быть с бойцом. — Петрович насупился и начал обходить и оглаживать свой любимый рыдван, а я, беззвучным шагом индейца племени... Вот, черт! Какого же племени-то... Племени "Red Bulls"? Нет, скорее, — "Red Bаlls", во! — начал подкрадываться к вигваму... тьфу! К каптерке бледнолицых.

Была у меня в биографии такая забавная вещь... Сразу после окончания института меня оставили преподавать на кафедре... неважно, какой. Важно, что на кафедре. Своего, естественно, факультета. Боже мой! Не прошло и месяца моей работы ассистентом кафедры, как я, наконец, понял, какие же мы, студиозусы, были дураки! Кого мы хотели обмануть! Зубров институтской профессуры, которым все наши ухищрения были видны, как на открытой ладони! Да они на раз читали нас, как под рентгеном! Еще в момент первичной разработки нами той или иной каверзы!

Вот и сейчас. Скрадывая эту бледную немочь, которая ушла из кубриков в каптерку, чтобы от входа не было видно света в окнах, я трагически задумался — как мельчает молодежь! А вот мы, в свое время, конечно...

Что делали мы в свое время я не додумал. Пришло время действовать. Судя по бормотанию, слышимому из-под двери, звяканью пузырей и тонкому хихиканью, в каптерке были "лос трес бандитос" и Васек Трубачев, тьфу ты! Сталин, конечно! И кто кого совратил дисциплину хулиганить, я не знал.

А значит — "мстя моя" будет страшна. Я достал свой "Вальтер", и загнал пулю в ствол... Ну, сейчас я вас пугану, гадёныши! До приятного и теплого ощущения в штанах!

-Из чего там потолок... — пытался вспомнить я, примеряясь как мне лучше вышибить дверь, — не было бы рикошета... Ну, давай, Тур, мочи гадов!

"Бабах!" Хлипкая дверная защелка не могла, конечно, удержать ярость и боевой порыв сына бога! Дверь, сметенная могучим ударом, распахнулась настежь! Ого-го! Я могуч и силен! Я бы плавно перетек в каптерку, наводя ужас на насильников над положениями Устава, но — проклятая дверь! У-у-у! Она, ударившись об косяк, резко пошла назад, попав мне, что характерно, прямо по носу...

От неожиданности и боли я выстрелил... Немного раньше, чем планировал. Но — попал хорошо! Опыт не пропьешь!

Попал я точно в потолок. Точнее — в фарфоровый ролик, удерживающий витой шнур электропроводки. Вот сейчас я точно понял, что евроремонт и скрытая проводка — это есть хорошо. Потому, что на поле боя стало плохо!

Чертов ролик привел к тому, что почти что выигранную битву под Ватерлоо я чуть не проиграл. Долбаная пуля все-таки срикошетила, ударила в батарею парового отопления, расколола чугунёвую трубу, отскочила — и разбила две водочные бутылки, стоящие на полу.

Сидевших за столиком бандитос и Васька снесло на пол. Они попадали, как битые "влет" вальдшнепы. Поле боя и так было за мной, но последнюю точку поставил все же Петрович... А я было по него забыл. А зря... Герой-танкист — он и в авиации герой! Лучше бы я его отправил куда-нибудь подальше. Воевать с Японией, например... Но это еще впереди. А сейчас битый жизнью и опытный боец Петрович стремительной танковой атакой залетел в каптерку на мой выстрел с автоматом в руках и дал очередь в потолок, сопровождая все это простым, но очень убедительным ревом: "Лежать, су-у-ки! Всех порву! Граната!"

Все бы было тихо-мирно... Но с гранатой Петрович палку, честно говоря, перегнул! Непривычные к танковым атакам, летуны, "взбледнувшие" от осевшего на них мела потолочной побелки, завизжали и... сиганули в окно! Я обмер! У меня даже нос перестал болеть! Со страхом выглянув в окно второго, к счастью, этажа, я увидел барахтающихся на газоне нарушителей дисциплины.

Тут в коридоре раздался грохот и, в одних трусах и сапогах, но с "ТТшником" в руках в каптерку ворвались "лос капитанос" — доны Извольский и Кузьмичев. За ними подпрыгивал мой Вася. Хорошо, что у них не было гранат! Это, я вам скажу, просто счастье!

— Старшина! Вяжи гадов и тащи их на допрос. Товарищи офицеры, а где ваши штанишки с помочами, а? — ядовитым голосом обратился я к капитанам, пряча нос от их ошалевших взглядов. — А ну, привести себя в порядок! Бе-е-гом, марш! И успокойте там народ! Отбой ведь!

С топотом бегущего по просторам прерий стада мустангов, капитанов и Васю вынесло наружу. Я потрогал нос и приготовился к "экстренному потрошению" захваченных в плен бледнолицых. Но тут в коридоре вновь раздался грохот сапог. Веселая ночка... Интересно — какое будет утро...

Теперь в каптерку ворвался местный летеха с красной повязкой "Помощник дежурного" на рукаве. Его тылы прикрывал солдатик из караула. То, как он крутил стволом своего автомата, привело меня в ужас.

— Эй-эй, боец! Убери ты свою пушку от греха! Еще нам тут Курской битвы не хватало!

Лейтенант обернулся, мигнул, и солдатик выскочил за дверь.

— Что это было, товарищ майор? — подозрительно осведомился лейтенант. — Что за пальба по ночам?

— Да так... ничего особенного... Учебные стрельбы, лейтенант. Все под контролем! — хоть это я сказал с уверенностью в голосе, червь сомнения меня, все же, точил. — Автомат упал с гвоздя. А был на боевом взводе, вот и грохотнул очередь. Все живы-здоровы. Иди, иди! Мы тут сами разберемся...

— Да-а-а? — с сомнением протянул летеха, но послушался. Он понимал — что с нас возьмешь? Не сегодня-завтра нам лететь на фронт. Да и наша эскадрилья вызывала толику уважения.

Лейтенант исчез, зато на сцене появились арестанты...

А они на самом деле были "бледнолицыми". От испуга. Точнее, на Васе Сталине, например, лица вообще не было. Лучше всех было Юрке Лесныху. Этот гад успел нажраться до такого состояния, что лишь улыбался, пряча щелочки глаз в толстые щеки, и пытался облобызать своего конвоира. Рядом, пытаясь свести глаза к носу, мотылялся, периодически икая, Серега Парикянц. Получалось у него это плохо. Я имею в виду — свести глаза вместе. Икал Серега просто замечательно!

Вот вы, дорогие читатели, наверное, скажете — что-то ты, брат, много говоришь о водке и пьянках. А что делать? Нет, я понимаю, что здесь, в этом времени пьют, и пьют крепко. Да и война еще, смерть рядом... А в авиации вообще пили много. Помните, безголосый Крючков в какой-то комедии хрипел веселую песню про трех танкистов? "Три танкиста, три веселых друга!"

Ага! А летуны переделали эту песню, и орали ее на пьянках примерно так:

"Три танкиста выпили по триста,

А гордый сокол хлопнул восемьсот!"

Ну, восемьсот — не восемьсот, но что-то близко к этому. Люди сейчас здоровее, генофонд лучше. Хрустальных рюмок, коньячных бокалов, конусов под мартини нет. Все пьют из граненых стаканов. Если пьют культурно, интеллигентно, то наливают по спичечному коробку. Лежа на ребре коробок показывает уровень, равный, примерно, граммам 50-ти, а стоя вертикально — 100. Это если культурно... А если — как душа просит, то могут и всклень... Меня как-то подловили. И вспоминать не хочу. Вот по этому я и работаю "под прикрытием". Под коньячным прикрытием. Типа — командир пьет только хороший армянский коньяк! И не пьет даже — дегустирует, вдумчиво наслаждается! Неожиданно это дало мне лишние бонусы и прибавило авторитета за столом. Я стал слыть ценителем, точно знающим меру, и никогда не теряющим голову от пьянки командиром...

Что-то я заболтался... Что же мне с этими гадами делать?

За что мне это наказанье?

За что, о боже мой! За что, за что, о боже мой! Поняв, что я уже напеваю какую-то оперетку, я сурово сжал зубы. Сквозь них я и задал свой первый вопрос.

— Ну, граждане бандиты, хулиганы и алкоголики! Перед расстрелом вам предоставляется последнее слово. Кто будет говорить? — не поняв серьезности момента, честный служака Петрович саданул стволом автомата тощего гада, Серегу Черкасова.

Худой Черкасов вырабатывал в себе "военную косточку", смотрел хмуро и старался говорить басом. Вырабатывал, стало быть, еще и "низкий командный голос".

— А чё, товарищ майор? А мы ни чё... — сидели тихо-мирно, никому не мешали...

— А чё сидели-то, родной? — ласково спросил я.

— Решили отметить освобождение города Орел от немецко-фашистских захватчиков, товарищ майор!

Тут мне уже не хватило воздуха.

— Молча-а-ать! Смирно! Орел освобожден в начале августа, а сейчас уже 25 число, считай — месяц прошел! — я постарался взять себя в руки.

— Значица, так, ребяты! Как вы ко мне пришли — так и уёб... уйдете отсюда. Я многое могу понять и простить, но такого... Нам через три недели на фронт, такой балласт мне даром не нужен. Служите, ребяты, в тылу. Пусть на вас ассенизаторы свои телеги возят. Устал я от вас. Ремни с оружием снять! Старшина, прими... Отведи их Петрович, в кубрик, к чертям собачьим. Не хочу я на них время тратить. Без толку это... пошли, пошли. Полковник, а вы куда? Вы ляжете прямо тут, на полу. Вопросы?

— Виктор... — начал канючить полковник Сталин.

— Я тебе не Виктор, млять! Я тебе командир боевой эскадрильи майор Туровцев! Совсем с этим отребьем зенки залил! Не будешь тут спать — пошел на хрен! Петрович, проводи!

Петрович засмущался. Все-таки фамилия Сталин была для него связана с кем-то другим. Тут, мягко выпроводив Петровича в коридор, в комнату зашел капитан Извольский.

— Командир, ты...

— Нет, Кирилл! Нет. Сегодня для них кредит кончился. Спишу на хрен! Не нужны они, такие... Сам же видишь...

— А ты выйди, Виктор, посмотри... — поманил меня пальцем Извольский.

Я нехотя вышел в коридор. Вдоль стеночки стоял весь личный состав эскадрильи. В строю и в полной форме. Перед ними, на коленях, без ремней, стояли три бандита. На их мордах я заметил следы от слез...

— Товарищ майор, не гоните... — глухим, низким и безжизненным голосом попросил старший лейтенант Черкасов. — Не жить нам иначе... Мы клянемся... Вот, на коленях, перед людьми клянемся, что все...

Я хотел верить и не мог верить. Кирилл кивнул, можно. Дима Петраков показал бандитам кулак и подмигнул мне — можно. Капитан Рыбкин кивнул — можно.

— Пошли вон! К себе, в кубрик. Завтра я вам определю наказание. Всем — отбой! Мухой!

Вот, такие вот у нас тут шутки и пляски бывают, ребята!

* * *

Вот так, вот. Я вспомнил прошедшую ночь. Ни дня без шутки и без приключений!

А потом было еще одно приключение, о котором я просто обязан вам рассказать...

Дело было так. Я стоял на крыле "Яка-третьего", давая указания старлею Кулагину перед учебным вылетом. Стараясь перекричать рев мотора, я орал: "...И больше — ничего! Понял? Строго по намеченному плану! Ты еще не владеешь самолетом в должной мере, понял? Ну, давай!"

В это время в сознание пробилось понимание того, что мотор яка издает какое-то бибиканье, совсем как автомобиль. Я недоуменно прислушался, а потом оглянулся.

Через бетонку, на бешенной скорости, к нам мчался краса и гордость нашей в/ч — автомобиль "Додж 3/4". Держась за лобовое стекло и размахивая рукой, как краснофлотец, семафорящий на мостике линкора "Октябрьская революция" сигнал "Приступить к выдаче винной порции!", в машине подпрыгивал и что-то орал наш всегда выдержанный начштаба капитан Рыбкин.

— Пошел! — крикнул я летчику, спрыгнул с крыла, и, придерживая фуражку рукой, побежал навстречу "Доджу". Сзади меня мягко подтолкнул поток воздуха от винта истребителя, и рев мотора стал быстро удаляться.

— Ну, что еще, Федор Тимофеевич? И вы туда же? Смерти моей хотите?

— Товарищ майор! Прыгайте в машину! Срочно! И быстрее, пожалуйста! Там Сталин звонит!

— Васька? Да пусть звонит. Хрен ли ему еще делать! А что он сам не зашел в штаб?

— Какой Васька? (Несколько идиоматических выражений, присущих средней полосе Российской Федерации).

— Сам звонит! Сам! (Еще несколько выражений, находящихся в употреблении на всей территории бескрайнего СССР). Скорее же! — просто-таки застонал обычно выдержанный НШ.

Совершенно ошалев, я полез в машину. Как мы домчались до штаба и телефона, я не запомнил. Просто "Кэмел-трофи" какое-то!

— Слушаю, майор Туровцев! — загнанным лосем я выдохнул в трубку спертый в легких воздух. Трубка немного помолчала, потом в ней что-то щелкнуло, и я услышал...

— Здравствуйте, товарищ Туровцев... Это Сталин... — раздался глухой, размеренный и совершенно не окрашенный какими-либо эмоциями голос.

— Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!

— Ну-ну, товарищ Туровцев, нэ надо так кричать... Несмотря на то, что ви на аэродроме, а я в Кремле, я вас достаточно хорошо слышу... — чувствовалось, что Сталин ухмыльнулся. — Ви можете обращаться ко мне просто — товарищ Сталин... Думаю, Верховному Главнокомандующему, Маршалу Советского Союза товарищу Сталину этого будет вполне достаточно. Нэ стоит излишне напирать на собеседника высокими званиями, нэ так ли, майор Туровцев?

— Я считаю, товарищ Сталин, что обращение "товарищ", впервые появившееся в Советском Союзе, самое высокое звание и есть...

Сталин помолчал.

— Я нэ ошибся в вас, товарищ Туровцев... — слово "товарищ" ИВС явно выделил своей интонацией. — Ви правильно, по-коммунистически, по-советски, мыслите... Но — о деле... Вчера я выслушал просьбу полковника Сталина направить его служить в вашу эскадрилью. Что ви на это скажэте?