Обещай мне вернуться

"А кос-то и нету! — заметила про себя Майка. — За что ж я ее тогда с того света тащила?!"

— Знакомьтесь — это Майя, это Анюта. Сестренки вы теперь.

— Спасибо тебе, — тихо проговорила Анюта, вскидывая на Майку огромные зеленые глаза. — Врачи говорят — теперь в строй вернусь...

— Вернешься, — пообещала Даша.— Только режим соблюдай и не переутомляйся.

— Ой, кака-ая ты! — Майка кончиками пальцев осторожно погладила девушку по щеке.-Маленькая совсем. Рыженькая. Как таких только на фронт берут!

Анюта смущенно опустила длинные ресницы.

— Берут. Еще как берут! С руками отрывают! Я целый год специально училась.

Майка недоуменно уставилась на Дашу. "Летчица? На летчика за год не выучишься... Зенитчица? Вряд ли — их, кажется, больше полугода не учат. Связистка? Тоже месяцев пять... Ну, медсестрам и трех месяцев хватает. Кто же она?"

— Год? — переспросила Майка. — Это ж на кого у нас столько учат?

Анюта слабо улыбнулась.

— На снайперов. Альпинистов. Вот, гляди, — она вынула из-под подушки карточку, на которой в ряд стоял десяток девчонок. — Это всё наше отделение. Горные стрелки. Сейчас уже далеко, наверное, продвинулись. А вот это я...

— Ой, да какая же ты красавица! — воскликнула Майка. — А кудри какие!

— Да. Остригла. Мешались... Потом когда-нибудь отращу.

Она закрыла глаза. Даша подтолкнула подружку, и они тихонько вышли из палаты.

Вернувшись в общежитие, девушка нос к носу столкнулась со стариком почтальоном.

— Соколова? Где ж это вы ходите, товарищ младший сержант, я вас по всему корпусу ищу! Письмо вам. С фронта! Э, нет! Плясать положено! Эх, барыня, барыня, сударыня-барыня!

— Отдайте сейчас же!

Майка подпрыгнула, вырвала у деда драгоценный треугольничек и, не сказав больше ни слова, унеслась в комнату.

"От Женьки!!! Ой, а почему "младшему лейтенанту Мятникову"? Ладно, спрошу. Ну-ка, на штемпель посмотрим! Десять дней назад отправлено. Быстро же дошло! Он что, совсем рядом?!"

Цыпленок, чудо мое кудлатое!

Прости, что долго молчал. Не мог я писать. Совсем не мог, поверь.

Не беспокойся, уже все в порядке, жив-здоров, летаю. Недавно вот "мессеру" хвост оторвал. Самолетик твой берегу. И вправду - талисманом он мне стал.

Письмо твое об отце получил, ответить только не успел. Обнимаю тебя, мой цыпленок. И обещаю - пока крылья носят, буду лупить гадов фашистских без пощады. За твоего отца и за всех отцов.

Мы тут устроили налет на их аэродром. Хорошо потрепали. Не тот уже фриц пошел. Не такой вертлявый и кусачий. Скоро и этот кончится.

Сейчас устал очень, завтра допишу. Теперь часто буду писать. Ну, целую тебя крепко. Жди меня, и я вернусь. Женя.

Майка, счастливо улыбаясь, прижимала к груди письмо, а по щекам текли слезы. "Живой. И даже не ранен. Что же там могло приключиться? Подбили, может? К своим выбирался? А тетя Тася говорила, что я откупилась. Неужели — кровью?! Тогда, с Анютой? Но не в первый же раз я кровь сдавала... Наверное, просто надо было знать, кому..."

На следующее утро из-под койки из потайного кармана чемоданчика были извлечены привезенные еще из Москвы скудные драгоценности: изящные сережки-подвески в виде бабочек и тоненькое золотое колечко с бирюзой, мамин подарок к окончанию школы. Подумав, Майка остановилась на колечке. Дырочки в ушах давно заросли, но продавать сережки всё-таки было жалко. Красивые.

Девчонки в общежитии часто стращали друг друга историями про "клятых спекулянтов". Говорили, что с какой-то приезжей будто бы содрали тысячу рублей за бутыль топленого масла, а под тонкий слой масла натолкали протухшую вареную картошку... Поэтому, собираясь на толкучку, девушка была начеку.

— Почем? — хмуро спросила она, углядев толстую румяную тетку в тулупе, перед которой на прилавке стояло множество банок с вареньем, накрытых сверху плотной бумагой и аккуратно перевязанных бечевками.

— Якось тоби, доню?

— Вон, — Майка ткнула пальцем в банку, наполненную крупными рубиновыми ягодами. — Какое? Вишневое, что ли?

— Вишневе, ясочка моя, вишневе! Сімсот карбованців. Ціна гарна!

Майка сняла колечко.

— Этого хватит?

— Хватит, доню, хватит. За колэчко тоби ще трохи сушеных в кулечек насиплю. Так-то воно у самий раз будэ.

— Только я проверю, что ты мне суешь. А то знаю я вас!

— Та ти шо! — преувеличенно громко возмутилась бабенка. — Та ти людей спитай, коли тітка Параска когось обдурювала!

— Я с тобой детей не крестила, не знаю. А ну, показывай товар!

Майка сунула в банку длинную сосновую лучину, специально для этого выструганную и прихваченную с собой. Повертела как следует, достала до самого дна, вынула. Густое варенье медленно сползало вниз. Майка слизнула сладкие капли, удовлетворенно кивнула.

— Настоящее. Эту банку давай. Да не подмени... Вот при мне укручивай.

— Ай, доню, зря ти мене ображаєш, — красными руками проворно заматывая обратно бечевку, тараторила торговка. — Я нікого не обдурюю!

Майка отвела глаза. "Обидела человека ни за что. Ну и пускай она спекулянтка! Все равно скверно. И в кого я превратилась? Я ж была хорошая. Я ж была домашняя! Эх-х... Ну не просить же прощения у спекулянтки! А может, если б я зазевалась, она бы мне какую-нибудь дрянь подсунула вместо вишен!"

—

С базарчика она сразу направилась на почту. Три горсточки сушеных вишен решила оставить себе. Вечером скинутся с девчонками по паре кусочков сахара и компот сварят на всю комнату. А вот варенье... Варенье — это Жене.

Женька! Милый мой, хороший!

Слава богу — живой! Я чуть тут с ума не сошла, правда. Не знала уже, что и думать. Посылаю банку вишневого варенья. Ешь, тебе полезно будет. Подробно вечером напишу, если на дежурстве время выкрою. Люблю и жду. Твой цыпленок.

P.S. Забыла спросить — а почему на письме стоит "младшему лейтенанту"? Разве так бывает, чтобы через звания прыгали?

Дорогой мой цыпленок!

Ребята передают тебе большущее авиационное спасибо за варенье! Разделили твою банку на всю эскадрилью. Только ты это дело брось. Не вздумай мне больше ничего посылать. Нас и так отлично кормят. Ты сама там чего-нибудь клевать не забывай.

У меня всё хорошо. Летаем много, лупим фрицев в хвост и в гриву. После Курска не тот уже фриц пошел, не тот. Ослабел и уже не так кусается. Я теперь считаюсь опытным летчиком, меня поставили ведущим в паре. Только теперь понял, каково со мной командиру приходилось. И за фрицем следи, и о пацане сзади думай. Но Зайцев парень хороший, боевой. Толк из него выйдет. Знаешь, как он к нам попал? Обхохочешься.

Из запасного полка прибыло к нам пополнение, целый "Ли-2". Ну, то да сё, по эскадрильям новичков разобрали, а тут еще один неучтенный вылезает. Рыжий, веснушчатый, передние зубы вперед торчат. Ну чисто заяц-русак!

- Здрасте, - улыбается, - а я к вам! Не гоните! Ни в жисть назад не поеду, хоть убейте! Летать хочу!

— Да ты, - спрашиваем, - откуда такой взялся?

Что ж оказалось? Из училища его в запасной полк направили. Сидит на земле, горючки нет, летать не дают. А Мишка парень бедовый, в бой так и рвется. Там ему кто-то и посоветовал — беги, мол, отсюда, парень. Тут летчики после госпиталей, битые, горелые, задору боевого в них нет. Испортят они тебя. Всеми правдами-неправдами на фронт пробивайся. Там другая жизнь.

Ну, он так и сделал. Пробрался на борт, в брезентовые чехлы зарылся и прилетел. Молодец парень. Отчаянный. Я и сам таким был.

Когда приходит пополнение, опытные товарищи сразу смотрят, кто хочет летать, в бой рвется, а кто в сторонке стоит-помалкивает. Если парень напористый, летает смело, - его готовят, учат. А если в кабину сесть не успел, а уже трясется, как осиновый лист - чего с таким летать? Только горючку зря переводить. Сплавить куда-нибудь потихоньку — и вся недолга. Нечего такому в гвардии делать.

А Заяц бате глянулся. Посмеялся он и не стал пацана обратно отправлять. Ко мне его приставил - учи, дескать. Хватит уже вторым номером летать.

Ты спрашиваешь, как вдруг я младшим лейтенантом стал? Да тут такая история была, не поверишь!

Раньше-то как было? Техник мне перед вылетом козыряет: "Товарищ старший сержант, самолет к вылету готов, докладывает лейтенант такой-то". Знаешь, как обидно!

А тут — новость. Знала бы ты, кто к нам приезжал, - ты бы ахнула! Я, цыпленок, таких звезд на погонах отродясь не видал. Очень важный генерал. Приехал он к нам боевые награды вручать. Выстроились мы перед ним: все лейтенанты, один я — старший сержант. Вручает он мне орден, смотрит на меня: "А у вас, товарищ, почему погоны не офицерские?"

А что тут ответишь? Я, не будь дурак, и нашелся: "На складе офицерских не нашлось, товарищ генерал!" Тот принахмурился: "Безобразие, - говорит. — Как фамилия?"

- Мятников, товарищ генерал!

- Приказываю: немедленно выдать младшему лейтенанту Мятникову офицерские погоны!

С тем и укатил. Ну, меня по приказу быстренько провели и выдали погоны. Вот такие чудеса на свете бывают. Целую.

Женя.

"И пошел с тех пор граф Евграф щеголять!" — весело подумала девушка. Показала письмо девчонкам. Как не похвастаться! Настеныш прочла и вдруг громко спросила:

— Майк, а правда, почему все лейтенанты, а он у тебя до сих пор в сержантах ходил? Майка и сама не могла этого понять.

— Ду-у-уры-ы-ы! — Клава тяжело вздохнула. — Раньше летунов-то сержантами выпускали, а теперь — лейтенантами стали. Чуешь?

Яснее не стало.

— Да повыбили всех, — разъяснила Клавдия. — Одни пацаны остались. Ох, девки-девки, война кончится — за кого замуж иттить? Мужиков-то не останется...

— Голодной куме всё хрен на уме, — буркнула Любаша.

— А хрен без холодца невкусный, — пискнула Настеныш. — Я бы и с голодухи не стала. Он же горький.

Клава прыснула.

— А это уж кому ка-а-ак! Подрастешь — поймешь.

—

Убедившись, что Анюта вне опасности, профессор распорядился перевести ее в общую женскую. Раньше девчат клали в одной палате с мужчинами, просто отгородив койку ширмой. Но сейчас все стало по-другому: в отделении набралось целых восемь раненых девушек, и профессор распорядился выделить для них отдельное помещение. Майку туда еще ни разу не назначали, и она с любопытством расспрашивала товарок: а как там?

— Да как-как, — пожимали плечами сестры. — Обыкновенно. То хором плачут, то хором поют. Ну, полегче, чем с мужиками. Девчонки тихие, вежливые, не капризничают, водку не пьют, матом не ругаются, режим не нарушают.

— И под юбку не лезут! — под общий хохот добавила Клавдия. — Да ты не дрейфь, кудлатая. Как свободная минутка выпадет — сама зайди, сестренку проведай. Никто тебя не съест.

Майка собралась было последовать этому совету, но совсем замоталась. К 8 марта надо было подготовить какой-нибудь концертный номер. Милочка выдумала станцевать испанский танец, раздобыла кастаньеты и даже соорудила себе пышную юбку из марли, крашенной в черный цвет. А Майке ничего не приходило в голову, кроме как выпросить в каптерке штаны и тельняшку и спеть уже изрядно поднадоевшую песенку Дженни. Огрубевшие от работы и таскания носилок руки перестали слушаться. Левая ложилась на струны неровно, да и отсутствие практики сказывалось, но бросать начатое на полпути не годилось, и почти всё свободное время пришлось проводить в актовом зале.

Устав, Майка перестала играть. Теперь она просто сидела на табуретке в обнимку с гитарой, бездумно глядя в окно. Тут скрипнула дверь и стукнули костыли — кто-то из больных заглянул. Медсестра обернулась. В дверях стояла ее крестница.

Анюта улыбалась и выглядела почти здоровой. Вроде даже лицо чуть округлилось, а то была прозрачная, почти как Милочка.

— Ну, привет, сестренка! Ой, а ты тоже играешь? А можно мне гитару на минуточку? Соскучилась ужасно!

"Сестренка!" — повторила про себя Майка, словно пробуя слово на вкус. В детстве ей хотелось иметь сестру. Только обязательно близняшку. Или чтобы разница была год-два. А то вместе будет неинтересно.

Девушка спрыгнула со сцены и усадила Анюту в первый ряд.

— Держи.

Анюта устроилась на стуле, вытянув загипсованную ногу, и запела, подыгрывая себе на гитаре. У нее оказался красивый сильный альт, и с гитарой она управлялась гораздо лучше Майки.

Помнишь, товарищ, белые снега,

Помнишь гранату и записку в ней

На скалистом гребне, для грядущих дней?

— Ой, какая песня! — восхищенно воскликнула Майка. — Покажи, как ее играть! Я тоже разучу, вот и будет у меня номер!

— Пиши слова, я продиктую. А играется тут очень просто. Смотри...

Майка довольно быстро освоила несложный мотив и теперь выбирала момент, чтобы задать глупый, по ее мнению, вопрос. Зачем класть записку в гранату? Взорвется — никто все равно не прочитает. Любопытство так и распирало, и она наконец не выдержала:

— Анют, а что за записка в гранате? Вы немцам, что ли, гранату в подарок оставляли? А она не взорвется?

Анюта всплеснула руками и весело, необидно расхохоталась.

— Ой, сестренка, ну ты шутница! Надо же такое придумать! Немцам! Ты горы когда-нибудь видела?

Майка смущенно мотнула головой.

— Только в Артеке. Издалека.

— Тогда все ясно. Я-то в Приэльбрусье выросла. С малолетства горы как свои пять пальцев знаю. Подросла — с альпинистами ходила. Так вот, есть у нас такое правило. Поднявшись на вершину, делаешь пирамидку из камней и закладываешь туда записку — что за группа поднималась, когда. Ну, вроде росписи. Для тех, кто пройдет этим маршрутом в следующий раз.

— А зачем? — не поняла Майка. — Просто так? "Коля и Мика здесь были"?

Анюта опять расхохоталась.

— Ой, уморила! Ну смотри. Идёт группа на восхождение. Спускаются и хвалятся: "А вот мы, дескать, босиком на Казбек поднимались!" А им тут же: "Чем докажете?" Вот тут-то они записочку предыдущей группы на стол и выложат...

— И тогда им поверят?

— А вот шиш с маслом! Пока следующая группа альпинистов их собственную записку с вершины не доставит — всем их словам грош цена! В мирное время бумажки чаще клали в консервные банки. А в войну, сама знаешь, с консервами напряженка. Иногда на одних только сухарях сидели. Так что банок у нас не было. А вот рубашка от гранаты — это пожалуйста! Гранаты РГ, у которых чугунная рубашка надевается отдельно, — знаешь? Вот в этот корпус записку и кладем. Немирные нынче горы... А ты говоришь — немцам! Ясно теперь?