Так это и есть рабский рынок? Ну и дела. Никаких клеток. Никаких плёток. Никаких ошейников, верёвок и цепей. Сидят себе детишки, молодёжь и взрослые рядками, группками или поодиночке. Чистенько и по-разному все одеты. Явно своевременно накормлены. Аккуратно причёсаны. Кто молчит и смотрит по сторонам, а кто оживлённо болтает с товарищами по несчастью. По несчастью? Как-то не заметно несчастья в глазах. Возмутительно! Рабы должны быть битыми, грязными и испуганными. Иначе что ж это за рабы будут? Этак и бунтовать, бежать не захотят. Всё тут как-то неправильно.
— Что? Не похожи на рабов? — спрашивает Ахмед. — Что поделаешь, такой уж здесь товар. Разный и не весь подневольный. Давай смотреть.
Не подневольный раб? Что это за диво такое? Но на девушек приятно посмотреть. Лица открыты. Только мало их. Пять штучек всего, если считать их как товар. Совсем даже не дурнушки. А одна — так вообще картинка! Волосы длинные, черные как смоль. Стройная и высокая. Немного ниже меня. Выступает хорошо сформировавшаяся грудь. Тонкая талия. Губки поцелуя просят. Или обещают? Глаза синие, как у Жанны. Но черты лица совсем другого характера — восточного, но тоже тонкие и мягкие, как у Жанны. Что это я всё про Жанну, да про Жанну? Хорошая девица — и всё тут. Во взгляде ни страха, ни стеснения, ни забитости.
— Ну, что? Берём эту? — спрашивает Ахмед. — Как тебя зовут?
— Зубейда.
— А что ты умеешь?
— Всё по дому — готовить, шить и вышивать, за огородом и цветами ухаживать.
— А за детьми?
— И за детьми, и за больными тоже.
Ахмед протянул руку и приподнял девушке подол, открыв до середины плотно сомкнутых бёдер стройные, как у Жанны, красивые ноги. Девушка покраснела, но не шелохнулась и промолчала.
— Видел?
— Видел, — отвечаю я.
— Если хочешь осмотреть её всю, то это можно сделать вон в той палатке. Разрешается.
Я повернул голову и встретил умоляющий взгляд девушки.
— Не надо.
— Берём?
— Берём.
— Сколько ты хочешь, Зубейда?
— Пятьдесят динаров.
Вот так фокус. Рабы сами себя торгуют!
— Давай-ка отойдём, — берет меня под руку Ахмед. — Понравилась?
— Понравилась, а что?
— Девица хорошая, но она столько не стоит на здешнем рынке. Что-то здесь не так. Она может стоить не больше сорока, и это если ей просто повезёт. Но смотри, это ведь для тебя. Если скажешь, то отдадим ей пятьдесят. Мне просто интересно. Похоже, что она не первый день здесь стоит и цены знает, но её никто не берет из-за высокого запроса. Наверное, очень нужны именно пятьдесят динаров.
Возвращаемся к девушке, и Ахмед начинает торг.
— Скажи, Зубейда, а сама как ты думаешь, за сколько можно купить здесь девушку вроде тебя?
— За тридцать пять динаров.
— Я тебе предлагаю сорок.
— Мне нужно пятьдесят.
— Сорок пять.
— Мне нужно пятьдесят.
Ахмед искоса взглянул на меня — я кивнул.
— Где твой договор, Зубейда?
Девушка подняла руку вверх, и подбежал писец с уже почти готовой бумагой и чернильницей.
— Ты умеешь писать, Зубейда? — спросил Ахмед.
— Умею.
— Впиши своё имя, цену и приложи палец.
Она так и сделала, передав бумагу Ахмеду, который как покупатель вписал и своё имя. А получив деньги, облегчённо вздохнула, виновато взглянув на нас. Писец получил свою серебряную монетку и, расписавшись на договоре как свидетель, ушёл.
— Сколько времени тебе нужно, Зубейда?
— Часа два.
— Придёшь на улицу Ткачей в дом старого Ахмеда. Смотри не перепутай. А то на этой улице есть ещё и дом молодого Ахмеда. Если меня и его, — продолжил Ахмед, кивнув на меня, — дома не окажется, то скажи любому, кто ты. Я предупрежу домашних, что придёт новая прислуга.
— Я не перепутаю.
— Очень хорошо. Вот возьми ещё два риала. Вдруг понадобятся дома.
— Спасибо, — как-то нерешительно и недоверчиво произнесла девушка, забирая с ладони Ахмеда две серебряные монеты. Повязала на лицо платок, повернулась и разве что только не побежала от нас.
— Зачем ты ей дал два риала, если у неё в руках пятьдесят золотых?
— В руках-то в руках, да мне кажется, недолго будут у неё в руках. Пятьдесят золотых динаров — обычный выкуп за неопасного преступника. Какая-нибудь несчастливая случайность, вынужденные долги. В общем, всякая мелочь, но за которую в зиндане можно просидеть очень долго. Может быть, отец или брат. А поскольку ей требовалось именно пятьдесят динаров, то значит, дома денег нет совсем. Пойдём-ка к моему жилищу. Давно обедать пора.
И вот тебе ещё один совет. Не пытайся применять нашу отечественную мораль к этому случаю. Я имею в виду, что, мол, нельзя пользоваться чьим-то затруднительным положением и всё такое прочее. В первую очередь тебя не поймёт сама Зубейда. Она совершенно сознательно пошла на это на всю жизнь, и попытку не принять её обязательства, включая физические, сексуальные, она не поймёт и сочтёт за оскорбление. Таковы здесь законы, традиции и воспитание. А поскольку она и писать умеет, то, похоже, что хорошо воспитана. Ведь пошла же на такую жертву. По договору родственники могут её выкупить обратно за двойную цену, но мне о таком событии где-нибудь слышать не приходилось.
— Хорошо, учту твои советы, Ахмед.
— А вот и улица Ткачей. А вот и мой дом.
Мы останавливаемся у довольно большого для этого места и времени каменного дома. Именно каменного, а не глинобитного, каких в Багдаде большинство. Два этажа, фасад длиной локтей пятьдесят, высокая и тоже каменная глухая ограда внутреннего двора, рельефный, украшенный изразцовым орнаментом фасад. Всё говорит о богатстве хозяина. Не так уж и далеко, казалось бы, локтях в двухстах-трёхстах за домом высятся ажурные формы дворца халифа.
На стук в дверь нам навстречу как пуля вылетает девчушка лет семи-восьми и с визгом виснет на шее у Ахмеда.
— Бабушка, бабушка, мама, папа, дедушка приехал!
— Ты что, ты что, Джамиля, меня, старого, чуть с ног не сбила!
— Не ври, дед. Ты не старый, а старший, и я не слезу с тебя. Поехали в дом. Кто это с тобой?
— Наш гость.
— Ничего, дед, не расстраивайся. Гостей мы тоже любим.
Между тем, видимо, вся или почти вся наличная семья Ахмеда столпилась внизу. С десяток взрослых обоего пола и дюжины две детей от мала до велика. Я ткнул Ахмеда в спину пальцем и на ухо шепнул:
— Ну, Ахмед, ну, Ахмед, слов моих нет. Бес тебя в ребро! Надо же наплодил сколько и главное где!
Со всей галдящей компанией Ахмед справился в два счета.
— Подайте нам обедать в угловой комнате для гостей. Наш гость там остановится. Приготовьте рядом комнату для прислуги. Она скоро придёт. Не мешать нам, — и уже обращаясь ко мне: — Пойдём.
Большая комната со всем набором необходимой мебели на втором этаже. Окна на дворец халифа, терраса, с которой можно войти в почти привычный и довольно большой, совмещённый санузел с каким-то подобием унитаза, раковиной, но почему-то без умывальника, и ёмким, выложенным изразцами углублением в полу. В углублении дырка с затычкой. Прототип ванной? Чувствуется влияние более поздней цивилизации. Рядом с санузлом, на террасе — дверь в комнату прислуги. Дальше ещё двери куда-то.
Садимся за стол и вкушаем, что Аллах послал. А послал он, разумеется, бесподобный плов, пару жареных куриц и густую, наваристую и остренькую похлёбку. Это не считая ещё всякой другой съестной мелочи. Вино мне не нравится, но молчу. Люблю сладкие, а не сухие вина. Ахмед просто наслаждается пловом, да и я тоже. Интересно, а Зубейда сможет такой плов приготовить?
— Сможет, — произносит Ахмед.
— Ты что, умеешь мысли читать?
— Нет, читать не умею, но твои мысли в данный момент вычислить несложно.
— Брось, как это?
— Зубейда хорошая девушка. Не зря же ты её выбрал. Учитывая же твою молодость и недавность покупки Зубейды, ты не можешь не думать о ней. Плюс видно, что плов тебе очень понравился. В сумме, так или иначе, склеится применение Зубейды к приготовлению плова. Так что всё очень просто. Если у неё сразу не получится, то мои жёны её научат.
— И сколько у тебя их?
— Четыре. Причём две куплены, как и Зубейда.
— А детей?
— Одиннадцать. Здесь живут две дочери и три сына со своими семьями. Остальные уже давно отделились.
— Уживаются те, что здесь?
— Я их не распускаю. Если что, то любой получит на всю катушку за действительную вину. Но и балую я всех очень и очень. Только Джамиле спускается буквально всё. Уж такая бесовка, что сердиться на неё невозможно. Но поразительная умница в свои почти восемь лет. На Востоке терпимо, но всё равно с предубеждением относятся к грамотным женщинам, и будет трудно дать Джамиле хорошее образование. А она к знанию стремится. Родилась на тысячу лет раньше времени.
— Скорее родилась-то вовремя, но не там, где нужно. Твоя ведь внучка, а не торговца Ибрагима, с которым ты здоровался на базаре. Так что, сам понимаешь, ей бы ещё года три назад оказаться в Питере, а теперь уже поздновато. На дошкольницу не очень сложно сделать фальшивые документы, а на школьницу уже почти невозможно. Хотя с другой стороны, восьмидесятые годы кончаются. Видишь, что вокруг происходит? Дальше, наверное, беспорядка будет ещё больше. А в беспорядке многое можно провернуть. Только вот как родители Джамили отнесутся к её исчезновению отсюда?
— Да, ты, пожалуй, прав. Путного с документами сейчас ничего не выйдет. Пока нужный беспорядок в Питере назревает, Джамиля, находясь здесь, станет по современным меркам неграмотным переростком.
— Ты попробуй посоветоваться с Анной Петровной. Вроде бы у неё есть какие-то связи относительно документов. Если Джамиле почти восемь и есть талант, то за год-два начальных классов она легко наверстает пропущенное.
— Точно! Анну Петровну можно спросить. Как я сам об этом не подумал раньше! Дочь с мужем я как-нибудь уломаю. Они сами видят, какой чертёнок растёт. Ладно, это всё потом. А нам с тобой нужно отдохнуть. Вечером встреча с друзьями. Надеюсь, что они и тебе станут друзьями.
— А кто это — "они"?
— Увидишь.
Осторожный стук в дверь. Заглядывает, видимо, старшая из жён Ахмеда.
— Что тебе, Гюльнара?
— Зубейда пришла.
— Покажи ей наше хозяйство, её комнату, объясни обязанности. Нас не беспокойте. Мы с Сержем отдохнуть приляжем, — и Ахмед ушёл.
Я не стал сопротивляться послеобеденной истоме и утруждаться раздеванием. Всё равно переодеться пока не во что. Как есть, скинув куртку, в брюках, завалился на оттоманку, подтащил пару подушек, укрылся зачем-то в такой жаре какой-то мохнатой шкуркой, попавшейся под руку, и мгновенно отключился.
Я еду, лёжа на сидении в трясучей карете. То ли сплю, то ли не совсем. Черт, неужели нельзя ехать ровнее? Вот-вот, так-то получше будет!
— Хозяин, хозяин, вас зовут, — и тряска возобновляется.
Вот я сейчас задам этому кучеру! Только почему у кучера женский голос?
— Ну, что там за беда с дорогой? — спрашиваю я, раскрывая глаза.
Надо мной стоит Зубейда и трясёт за плечо.
— Чего тебе, кучер?
— Я не кучер. Я Зубейда. Вас старый хозяин зовёт.
Принимаю сидячее положение, ещё слегка обалделый от сна.
— А-а, ну да, Зубейда. Воды и полотенце.
— Всё есть в умывальне.
— Умывальня, умывальня... Что ж, пойду в умывальню. И не зови меня хозяином. Лучше как-нибудь по-другому.
— А как по-другому? У нас иностранцев называют "сахеб".
— Не знаю. Я ведь не здешний. Моё имя — Серж. Вот и обращайся ко мне, скажем, Сержи-сахеб, что ли. Так у вас можно?
— Можно.
— Зачем ты меня разбудила?
— Старый хозяин вас зовёт.
— Ладно, подожди. Я сейчас ополоснусь, — и направился в умывальню. Зубейда за мной, — а ты куда?
— Я вам воду полью.
Ясно. Водопровод остался в Питере. Досюда так и не дотянули.
— Подожди здесь. Я позову, — захожу в умывальню, совмещённую с писальной, и освобождаюсь от лишней влаги в организме. — Заходи!
Зубейда поливает из кувшина, а я споласкиваю физиономию. Вода прохладная и хорошо освежает. Просыпаюсь окончательно. Да, вот теперь замечаю, что девушка переоделась, заменив бесформенную, базарную хламиду на что-то лёгкое, весёлое, обливающее фигуру. Платье? Не знаю, как это здесь называется. Может, и платье. А мне почему-то казалось, что девушки Востока дома ходят в шальварах. Или это только одалиски? Или шальвары у неё под платьем? Ладно, потом выясню.
— Ты свои вещи перенесла или нужно кого-нибудь послать за ними?
— Принесла. У меня их немного.
— Ну и ладно, если чего-нибудь будет не хватать, то купим. Вот возьми на свои расходы, — выгребаю из кармана половину наличного серебра и пересыпаю в её ладонь.
— Тут много, хоз... Сержи-сахеб.
— Если много, то и не трать лишнего. Только и всего. Как сказал Ахмед-ага, немножко денег в кармане на всякий случай всегда иметь хорошо. Покажи, где его комнаты, — и мы куда-то пошли. — Да, меня сегодня ждать не надо. Вернёмся поздно, а может, не вернёмся и до утра.
— Поняла, Сержи-сахеб. Вот сюда, — указала она на дверь.
Стучу и захожу. Просто арабская идиллия старого и малого. Малая сидит на коленях у старого и терзает того детскими вопросами.
— Нет, дед, ты, конечно, у нас главный и хороший, но ничего не понимаешь в куклах. Кукла — это вовсе не игрушка, а образ жизни. Ты сам так говорил о своих лавках. А чем моя кукла хуже твоей лавки? Отвечай!
— Во, видал, Серж?
— Серьёзный ребёнок — серьёзный и вопрос. Нужно отвечать.
— Вот видишь, дед, отвечать всё равно нужно. Ладно, раз ты не знаешь, то я за тебя отвечу. Моя кукла хуже лавки потому, что в лавке кукол больше. Вот! Эх, ты! Такой простой ответ. Сразу видно, что ты никогда в куклы не играл. Отдай меня, — и она соскальзывает с колен деда. — Пойду к маме. Не ждать же, когда вы меня сами выставите за дверь, — и Джамиля убежала.
— Нам пора к Синдбаду.
— Далеко идти?
— С четверть часа. Нужно обогнуть дворец халифа — и выйдем к причалам.
— Так пойдём. Мне с Синдбадом не терпится познакомиться. Это тот самый Синдбад?
— Тот самый, но не перевранный писателями и режиссёрами. Более прозаичный, но всё равно до сих пор хулиган своего рода.
— Стало быть, с ним скучно не будет?
— Вот уж это точно. С ним иногда даже очень не соскучишься. Двинули.
*
Уже вечереет. Молча лавируем в узких улочках.
— Что это ты такой сосредоточенный? — спрашивает Ахмед.
— Да вот посмотрел сейчас на Зубейду, и я в каком-то сомнении.
— А именно?
— Хороша, очень хороша, но всё равно мне как-то не по себе.
— Издержки этики и морали современного общества. Здесь они очень мешают. Нужно время, чтобы у тебя в голове всё утряслось.
— Понимаю, но всё равно...
— Ты можешь отдать Зубейде её договор, если хочешь, но она сама всё равно никуда не уйдёт. А если выгонишь, то сломаешь ей жизнь.
— Почему?
— А я тебе ещё на базаре втолковывал, что если она себя продаёт, то прекрасно понимает, что это на всю жизнь. Она берёт на себя обязательства и будет их выполнять независимо от того, есть договор на бумаге или нет. Деньги она взяла. Теперь и окружающие знают, что сделка заключена. Если она вернётся домой, то либо она нарушила обязательство и тем нечестна, либо по какой-то причине от не неё отказались, даже не потребовав обратно денег. Это позор. Её уже никто замуж не возьмёт, а презрением и сплетнями изведут. Так что не мучайся понапрасну. Договор может оказаться очень нужным в суде, если кому-нибудь взбредёт в голову Зубейду обидеть, а ты обидчика покалечишь. Защита своей собственности. Ага, вот мы и пришли.
