Науфрагум: Под саваном Авроры - Том второй

Я подсадил девочку на лобовой лист, и принцесса приняла ее в командирском люке главной башни. Брунгильда уже устроилась в люке наводчика, приготовив винтовку, а из правой пулеметной башенки поблескивала очками Ве́сна. Мне осталось только запрыгнуть в свою водительскую будку, повернуть центральный переключатель и вдавить кнопку стартера. Полностью зарядившиеся за вчерашнюю дорогу аккумуляторы дали ток, и стартер легко завертел коленвал. Громыхнуло, корпус затрясся, и из выхлопных труб ударили сизые струи едкого солярового дыма. Загоревшиеся фары проткнули туман толстыми световыми снопами, мерцающими и переливающимися концентрическими кольцами. В конце искрящейся мириадами туманных росинок перспективы обрисовался крутой бок геодезика. С трудом оторвав глаза от феерической картины, я с минуту погонял двигатель на малых оборотах, включил сцепление и сразу зажал правый тормоз. Танк дернулся, развернулся на месте и зашлепал гусеницами по мокрой траве выгона, направляясь к едва заметному просвету в густом ельнике, слегка разбавленном березами.

Действительно, без подсказок Ромики мы бы сбились с дороги на первом же повороте. Старые квартальные просеки так заросли, что то и дело приходилось ломать гусеницами березки и елки, а найти перекресток, где требовалось повернуть, мне не удалось даже в ярком свете фар. В наушниках шлемофона раздавались короткие команды Грегорики, и я тормозил, поворачивал на месте, а на меня обильно сыпалась хвоя и оборванные листья. Только тогда густые еловые лапы расступались, точно занавес, открывающий новую анфиладу лесных чертогов.

— Здесь последний раз направо. Да, вон за тем большим муравейником. Наверное, пора гасить фары, чтобы нас не заметили раньше времени?

— За муравейником?.. А-а-а, точно! Поворачиваю. Фары, говорите? Если тут проезд прямой, я, может быть, и не собьюсь. Но честно скажу, без фар черта лысого отсюда видно. Это кажется, или просека вниз пошла? Если там овражек, как бы не застрять. Что подсказывает проводница с косичкой?

В шлемофоне зашипело, донеслось обрывистое:

— ...Ручей? А глубокий?.. Берег пологий, да?..

Потом громче:

— Девочка говорит, что на дне оврага ручей, но не глубже колена.

— Ее колена?

— Ее?.. Да, наверное.

— Тогда нестрашно. Если такой цыпленок сумел форсировать водное препятствие, то наш неудержимый броневой паровоз... опа. А это что?..

Впереди едва заметная тропа вдруг оборвалась, уходя куда-то вниз, в чернильную мглу. Над провалом плавали струи тумана, медленно и хищно извиваясь, поднимая головы с широкими капюшонами подобно призрачными змеям.

— ...Написали по бумаге, да забыли про овраги. Ручей неглубокий, но до него надо еще долететь.

— Золтан, нам надо спешить. Ромика говорит, что тут невысоко, хотя и крутая ступенька.

— Ну, тогда держитесь крепче.

Я дал газ. С гусениц полетели куски дерна, затрещала последняя попавшаяся под траки елка, и вся непроглядная заовражная темень ухнула куда-то вверх. Не желая, чтобы танк встал на нос, я набрал до обрыва приличную скорость, и из ступеньки получился трамплин. В прыгающих лучах фар метнулись какие-то кусты, но все сразу же заслонила прозрачная и переливающаяся стена воды. Танк вспорол носом небольшой разлив и приводнился на песчаное дно. В открытый люк механика-водителя рухнул ледяной водопад, добросовестно умыв меня и вымочив грудь и колени. Отфыркиваясь, я снова нажал на акселератор и врубил первую, а потом и вторую скорость. Рыча и лязгая, танк преодолел ручей и забрался на пологий откос, выводящий на прямую просеку. Прямо против нее, ярдах в трехстах, за небольшим лугом со стогами ярко пылали два дома на окраине деревни, бросая красные отсветы на гигантские купола геодезиков, составляющих задник открывшейся сцены.

Теперь нам светил маяк, отклониться от которого было невозможно. Не дожидаясь напоминаний, я выключил фары и на всякий случай поднял переднюю крышку будки механика водителя в боевое положение. В ней был прорезан меньший лючок с прибором наблюдения, но через триплекс в потемках трудно было что-то разглядеть, поэтому я оставил его открытым.

Проломившись через последние березы и кусты бузины, танк прибавил ходу на ровном лугу, щетинившемся скошенной травой. Деревня приближалась, и стала лучше видна ее география: два ряда домов, выстроившихся друг напротив друга в каньоне между громадными куполами. В дополнение местами вправо и влево уходили небольшие проулки.

— Не успел спросить, — заторопился я, плотнее прижав к горлу ларингофоны. — Как будем действовать? Кажется, мы выходим сбоку к главной улице, которая идет между трех больших куполов — два слева, и один справа. Посерединке, кажется, было что-то вроде площади, с костелом, а за ним — акведук. Больше я вчера ничего не успел рассмотреть.

— По улице до конца, — тут же раздался голос Брунгильды. — Не быстро и без рывков. Нужно целиться.

— Из винтовки? Думаете, разбойники не разбегутся сразу, как только увидят танк? Ватага ведь была конная, как я понял...

— Нет, — прервала принцесса, — девочка говорит, что видела большой-большой автомобиль... на железных полозьях? А-а, понимаю. Как у нас. Машина на гусеницах.

— Видимо, гусеничный вездеход. Тогда может понадобиться и пушка. Заряди сразу, Брунгильда.

— Чем?

— Лучше всего картечью. Там на левой стенке за спиной такие тупые картонные цилиндры, что торчат из гильзы. Осколочными стрелять не с руки — могут пробить стену дома и поубивать деревенских, а так, если разбойники окажутся излишне храбрыми, мы просто разок подметем улицу. И дело в шляпе.

— Надеюсь, обойдется без кровопролития, — вздохнула принцесса, и обратилась к горничной. — Хильда, я знаю, что ты прекрасно стреляешь, но постарайся не злоупотреблять, хорошо? Мы пришли спасти поселян, а не мстить за погибших. Вполне достаточно напугать разбойников и заставить ретироваться.

— Как получится, госпожа, — мрачно ответила Брунгильда. — Станут сопротивляться — пусть пеняют на себя.

Миновав последний стог, танк выскочил с луговины на дорогу и еще прибавил ходу, держа на крайний дом, который жарко пылал, вздымая к низким тучам колонну взлетающих искр. У окружавшего владение частокола видны были какие-то неподвижные тени, но для пожара деревня казалась сюрреалистически малолюдной. Никто не бегал, не кричал, не суетился, пытаясь потушить огонь. До околицы осталось не больше пятидесяти ярдов, но никто не вышел навстречу, даже на рев мощного танкового дизеля.

— Так, пора и подсветить, — проговорил я, и щелкнул тумблером.

Две фары на лобовом листе вспыхнули снова, но в кровавом зареве пожара их лучи показались тусклыми и слабыми. Тем не менее, они выхватили из тени две фигуры, прислонившиеся к досчатому высокому забору рядом с сорванными с петель воротами. Прислонившиеся? Нет, постойте. Прислонившиеся к забору люди обычно не раскидывают рук в стороны и выше головы... и всегда достают ногами до земли. Глаза исправно воспринимали картину, но мозг оказывался анализировать ее и принимать вытекающие из сложившейся ситуации выводы.

...Выводы? Какие могут быть выводы, когда на первом же заборе распяты двое крестьян? Черная кровь капала с длинных гвоздей, забитых в запястья и лодыжки, ветер шевелил длинную, расчесанную надвое седую бороду. С худого живота под разодранной нательной рубашкой тоже тянулись широкие темные ленты. Второе тело было безголовым.

— ...Староста, что нас встречал. Но как же так можно... зачем?.. — ошеломленно сорвалось с моих губ. Я не ждал такого.

И не только я. Оглянувшись, увидел, как отшатнувшаяся от наблюдательной щели девочка давится судорожными рыданиями, кусая руки, а бледная Грегорика изо всех сил прижимает ее к себе, пытаясь успокоить.

— Что же за зверье...

Брунгильда резко, почти враждебно цыкнула на меня:

— Не скулить! Вперед!

Наверху, на маске пушки вспыхнули еще две мощные фары — теперь уже артиллерийские, предназначенные для поиска цели в ночном бою. В их беспощадном свете панорама деревенской улицы стала еще более резкой. Над соломенными крышами мелькнула стайка белых голубей — испуганные птицы метались среди летящих искр.

Напротив выбитых ворот валялась куча какого-то тряпья и битого стекла, а дальше, у следующего дома, фары выхватили из темноты два холмика — новые неподвижные тела. Танк выполз на середину дороги и повернул, взрыв землю левой гусеницей и направив нос точно между горящих крайних изб. Со стоящего вплотную к забору амбара сползла и рухнула во двор горящая крыша, черные клубы дыма затянули улицу. Именно из этих растущих, кипящих и кружащихся клубов, пронизанных отсветами пожара и электрическим светом фар, и соткались фигуры всадников. Наверное, сработал какой-то странный оптический эффект сродни камере-обскуре, но вырастающие из тьмы силуэты, увенчанные демоническими рогами, казались выше коньков тесовых крыш.

Скалились, клацая челюстями, забрала выполненных в виде черепов шлемов, на воздетых клинках блистали сполохи, мотались и прыгали конские хвосты на бунчуке, тряслись металлические подвески на сбруе, из-под копыт летела земля. Атакующая четверка всадников мчалась по улице яростно и уверенно, и не верилось, что может найтись преграда, способная их остановить. На мгновение я забыл, что сижу за полуторадюймовой броней в тяжелой машине, почувствовав себя голым и бессильным, словно в ночном кошмаре. Пальцы на ногах инстинктивно поджались, на лбу выступил пот, живот свело неожиданной судорогой. Смаргивая его, я расширенными глазами следил за приближающимися силуэтами, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. В наушниках послышался сдавленный горловой звук — кажется, Весна или Грегорика что-то хотели сказать, но слова застряли в горле жалким блеяньем.

Разбойники-голодранцы с засапожными ножами и кистенями?.. Не смешно. Разве такие кинулись бы с шашками на танк? Или, может быть, ослепленные фарами, по рокоту двигателя и лязгу гусениц они приняли нас за трактор, на котором спешат на помощь крестьяне с соседних хуторов? В любом случае, вместо трусливых подонков, мордующих беззащитных, но обращающихся в бегство перед сильным противником, нам встретились какие-то кошмарные чудовища, полу-демоны, одним своим видом замораживающие кровь.

Не знаю, чем бы все кончилось, не случись на месте наводчика Брунгильды. Но ее резкая команда, влетевшая в ухо и запрыгавшая внутри черепа, все усиливаясь и переотражаясь, заставила меня действовать практически инстинктивно.

— Остановка! Быстро!

Намертво зажатый тормоз заставил танк клюнуть носом, и, едва пружины подвески успели распрямиться, громыхнул выстрел башенного орудия. Короткий хобот трехдюймовки изрыгнул картонный пенал, мгновенно разлетевшийся на куски и выбросивший полтысячи свинцово-сурьмяных картечин, каждая размером и весом с пистолетную пулю. Даже десять станковых пулеметов со скорострельностью в шестьсот выстрелов в минуту каждый не смогли бы создать такую плотность огня за долю секунды.

Сноп картечи буквально смел казавшихся мгновение назад неуязвимыми всадников, разорвав человеческие и конские тела в кровавые лохмотья. В каждого разбойника попало не меньше пары дюжин пуль с расстояния не более сорока ярдов, и теперь было трудно разобраться, где кончаются ошметки одного тела и начинаются другие.

В наушниках уже раздался торжествующий голос телохранительницы:

— Вот так. Заряжай!

Весна неумело клацнула рукояткой открывания затвора, потянулась за снарядом, но Брунгильда грозно прикрикнула:

— Не тот! Картечь, с картонной головой, быстрее!

А я все смотрел и смотрел в прямоугольный лючок на заваленную трупами улицу. Там не было видно никакого движения, только один из изуродованных, умирающих коней все еще конвульсивно дергал задранной вверх ногой.

Получается, наши враги не бессмертны? По идее, с души должен был бы свалиться камень, но буквально залитая кровью улица, простирающаяся передо мной, вызывала неодолимое желание развернуться и бежать, бежать без оглядки. Мир насилия и безумной жестокости, которую можно победить только еще большей жестокостью и насилием, потряс меня до полного ступора.

Да, я с интересом изучал схемы траекторий и баллистические таблицы — особенно в применении к моим любимым ракетным снарядам — а также конструктивное устройство автоматики орудийных затворов и хитросплетения тонкой механики взрывателей. Восхищался остроумными механизмами дистанционного подрыва. Но только теперь я понял, что был наполовину слеп. Нацепив шоры, позволяющие восхищаться технической, 'железной' стороной военной науки, и одновременно почти сознательно игнорировать ее жестокую, кровавую, нацеленную на беспощадное убийство суть. Прекрасные баллистические кривые и великолепные в своей замысловатости шрапнельные дистанционные трубки были на самом деле предназначены не для того, чтобы над далекой целью вспухло аккуратное белое облачко разрыва, и подтянутый артиллерист с удовлетворением поставил галочку, крикнув: 'Накрытие'!

Нет, шрапнель предназначена рушиться с неба смертоносным свинцовым ливнем, разрывая живое мясо, дробя кости, круша черепа. Пробивная способность пуль, так аккуратно и чистенько выраженная в справочниках в виде дюймов углубления в сухую сосновую доску, на самом деле выглядела совершенно иначе. Выглядела вот так, как то, что развернулось перед моими глазами: сгустки и лужи крови, неопознаваемые ошметки мяса с торчащими обломками раздробленных костей, дымящиеся студенистые потроха.

Вот для чего, оказывается, трудился за кульманом конструктор, зачем технолог разрабатывал оснастку режущего и измерительного инструмента, почему рабочий мозолистыми руками точил и фрезеровал. Все для того, чтобы в нужный момент сплясать танец смерти и уничтожения.

Как мог я этого не понимать? Ведь я гордился тем, что меня считали знатоком военного дела, с удовольствием принимал восхищение Грегорики. Нет, надо честно признаться — я сам отказывался, не хотел видеть жестокую изнанку, обманывая себя и других. Впрочем, не столь важно, каким инфантильным дураком я показал себя, но как я мог так не оправдать ожиданий девушек, волей судьбы оказавшихся на моей совести? Они рассчитывают на защиту, полагаясь на единственного среди них мужчину... который едва не наложил в штаны от ужаса, столкнувшись нос к носу с реальной, а не книжной жестокостью разбойников и убийц — первобытной, звериной, примитивной. Что ни говори, глупое дело — бросаться с шашкой на танк. Но я, сидя в безопасности за броней, впал в ступор, жалко оскандалился, не в силах пошевелить пальцем, не зная, что делать. Еще немного, и трусливо бросился бы бежать. Если бы не Брунгильда, в очередной раз доказавшая, что она в сотню раз мужественнее меня. Нестерпимый стыд заставил щеки вспыхнуть, в глазах закололо — вот те на, и слезы. Какое счастье, что принцесса не видит меня из башни... хотя она наверняка догадалась. Что же теперь делать?

Завал теплого, еще слабо трепыхающегося и фонтанирующего кровавыми струйками мяса лег передо мной отвратительным, но совершенно отчетливым Рубиконом. С невероятной остротой я ощутил, что остались всего лишь два варианта, два выбора, которые навсегда, бесповоротно изменят мою жизнь.