Мафхор поднял бровь.
— Поэтому, сударь, — продолжил юноша, — я не знаю, что у вас там говорят, но зато знаю, что видели мои собственные глаза. Вы, конечно, полагаете, что у нас тут медвежий угол... Да если хотите, можно туда съездить, и поглядите сами.
— Кто же нас пустит, — Нимве сделала удивленное лицо. — Да и у вашего отца ведь нужно разрешения спросить.
— Вовсе не нужно, — возразил виконт. — Я и сам могу вас туда провести, если пожелаете.
— Но ваш отец, — Нимве решила добиться полной ясности, — он же рассердится. А я... если честно, я его немного боюсь.
Хал изумленно вскинул брови, а Леле засмеялась и сказала:
— Что вы, папа очень добрый! Да мы ему и не расскажем, а то еще волноваться будет. Верно, Хал?
— Конечно. Так что же? — юноша обвел гостей глазами. — Желаете съездить? Заодно потом сможете сказать в столице, что слухи о нас — это выдумки.
— Ну... — Нимве сделала вид, будто колеблется, посмотрела на Мафхора. Тот проговорил:
— Мы будем только рады. Если, конечно, дам это не утомит.
Через пару часов лес как-то сразу кончился. Всадники вереницей спустились с холма в каменистую долину.
Серая, едва заметная тропа петляла среди валунов. Склоны поросли чахлой, выгоревшей на солнце травой, а кусты, цепляющиеся за известковые выступы, казалось, доживают свой век. Здесь, внизу, в узкой долине, не было ни ветерка, воздух, сухой и раскаленный, казался плотным как стена, и Нимве почудилось, что, выехав из леса, они попали в совсем иной, чуждый мир. Даже Леле примолкла. Накинув на голову тонкое светлое покрывало, девочка обмахивалась другим его концом. Мафхор снял черный камзол, его рубаха ослепительно белела в лучах яростного солнца. Нимве задыхалась. Она все бы отдала, чтобы расшнуровать это проклятое платье, чтобы сесть в седле по-человечески, хоть чем-то накрыть голову... Хал ехал впереди, не оборачиваясь, и не говорил спутникам ни слова.
Ехали долго, так долго, что солнце успело войти в зенит, а Леле начала жаловаться. И когда Нимве забеспокоилась, что из-за девочки им придется, не солоно хлебавши, отправиться назад, они увидели ворота.
Тропинка вывернула из-за холма. Ворота, массивные, огромные, потемневшие от времени, казались частью скальной гряды. Рядом не было ни души, и Нимве уже засомневалась, что они смогут попасть внутрь, однако Хал, не останавливаясь, уверенно направил жеребца к едва заметной калитке у самого склона.
Подъехав ближе, путники услыхали шум, доносившийся изнутри.
— Вот, здесь у нас добывают известняк, — объяснил Хал. — Лучше закутайте чем-нибудь лицо, чтобы не надышаться!
Только теперь Нимве поняла, что серое облако, висевшее над холмами, было пылью, а не невесть откуда взявшимся туманом.
Спешившись около калитки, Хал рукоятью плети что есть сил принялся долбить о дерево. Долгое время ничего не происходило, потом недовольный голос изнутри спросил:
— Ну, кто там еще? Чего надо? — голос был низкий и хриплый.
— Я — виконт Хальгис, сын графа Атланского! — крикнул Хал. — Откройте!
Молчание.
— Открывай! — юноша бухнул в калитку кулаком. — Эй, вы там, слышите или нет?
— Какой такой виконт, — пробормотали изнутри. — Чего еще за...
— А тут другой виконт есть? Открывай, а то отцу пожалуюсь!
Неизвестно, что подействовало на стража, угроза пожаловаться графу, или само имя его сына, — но стукнула щеколда, что-то натужно заскрипело, и калитка отворилась.
Когда они вошли, Нимве поняла, что Хал говорил правду: лучше было сразу замотать лицо. Воздух оказался пропитан пылью, каждый вздох давался с трудом.
— Вот это каменоломня, — Хал повел вокруг рукой, не обращая внимания на то, что с полдюжины местных охранников оторопело таращатся на непрошенных гостей.
Нимве огляделась. Огромное холмистое пространство окутал туман сероватой пыли. Казалось, ею тут все покрыто: и люди в лохмотьях, что копошились поодаль, и чахлые кустики около забора, и цепные псы на блоках под стеной, и даже лица сторожей.
Один из них, здоровенный темноволосый детина ростом на полголовы выше Мафхора, шагнул вперед и, изобразив неуклюжий поклон, спросил:
— Ваша... э... светлость, — он обращался к Халу. — Пожалуйте. Случилось что, осмелюсь спросить?
— Нет, ничего, — юноша смотрел, вскинув подбородок. — Это наши гости. Я показываю им окрестности. Это работники? — он ткнул пальцем в оборванных людей, суетившихся около телеги.
— Это... ну, эти тоже, — неохотно согласился сторож. — Эти, они того, на легких, стало быть, работах, потому как они того...
— Они, осмелюсь доложить, нездоровые! — выскочил вперед худощавый мужик с чахлой бороденкой, с бесцветными жидкими патлами, свисающими вокруг серого, словно запыленного лица. Цепким глазом лекаря Нимве уловила, что этот человек давно и сильно болен. И как таких в охране держат, подумала она. Детина покосился на незваного помощника, а тот продолжал юлить:
— Мы больных на тяжелую работу не посылаем. Как же можно, ваше сиятельство, ни-ни-ни! Больные у нас еду раздают!
— Хорошо, — Хал обернулся к Мафхору. — Вот видите, мастер, у нас тут порядок, несмотря на то, что говорят в столице!
Мафхор коротко кивнул. На лице не отражалось ничего, кроме вежливого любопытства.
— Пойдемте, посмотрите, что делается внутри, — пригласил Хал.
— Ой, Хал, я лучше тут останусь, — протянула Леле. — Я устала... Нимве, и вы оставайтесь, там грязно, и каторжники...
— Нет, что вы, мне интересно, — возразила Нимве. — Я никогда не видела настоящей каторги.
Леле попыталась возражать, но Хал распорядился:
— Принесите моей сестре стул и воды. А мы пройдемся.
Карьер был огромен. Нимве не могла даже предположить, сколько здесь работников: две сотни? Три? А может, тысяча? Хотя, глядя на изможденных, покрытых пылью людей с одинаково серыми лицами, в одинаково серых лохмотьях, язык бы не повернулся назвать их работниками. Скорее уж — рабами. К тому же, на большинстве оказались ручные кандалы, и надзирателей рядом было много.
Хал пару раз попытался пристать с расспросами к некоторым из этих серых измотанных людей, но ответы получал одинаковые. "Как вас кормят?" — "Хорошо, господин." "Как к вам относятся?" — "Хорошо, господин." "Вас бьют?" — "Нет, господин..." Большего добиться не удалось. Мафхор и Нимве молчали, Нимве — удрученная увиденным, а маг... Поди знай, о чем он думал, когда с невозмутимым видом озирался по сторонам. Нимве давно отчаялась понять ход мыслей этого человека.
Наконец они повернули назад, к воротам. Да и вовремя: солнце сильно перевалило за полдень, нужно было успеть воротиться до темноты, чтобы граф не поднял тревогу. Нимве думала про себя: да, таким манером мы и через год принцев не отыщем. Ей ужасно хотелось узнать планы Мафхора. Может, он уже что-то почувствовал? Может, близнецы здесь, прямо на этом карьере? Но на все взгляды Мафхор отвечал каменным взглядом, а по его лицу она ничего не могла прочитать.
Поговорить с магом удалось только на обратном пути, когда спутники, усталые и измотанные жарой, уехали вперед.
— Ну? — нетерпеливо спросила Нимве, едва не касаясь ногой стремени Мафхора. — Вы узнали что-нибудь?
— Что? — маг обернулся.
— Я говорю, узнали что-нибудь? Они там?
— А... Нет. Не узнал.
Нимве удивилась его рассеянному виду. Мафхор выглядел так, будто его мысли были где-то далеко.
— Нет? — разочарованно протянула Нимве. — А я думала...
Маг безо всякого выражения смотрел на нее. Солнце садилось за холмы, каменные склоны потемнели, а чахлая трава сделалась черной. Лицо Мафхора было цветом будто бронза. Он внезапно показался почти старым, во всяком случае, гораздо старше своих лет.
— Я не понимаю, — созналась Нимве. — Я думала, что мы туда поехали, чтобы вы могли... ну, мысленно проверить, там ли они. Но...
Мафхор покачал головой:
— К сожалению, в подобных условиях это невозможно.
— Нет? — Нимве не пыталась скрыть разочарования. — Значит, мы впустую съездили? Но тогда что же нам делать? Как мы их найдем? Вы сами сказали, что таких мест тут — больше десятка.
Мафхор не ответил. Некоторое время они молчали, слушая глухой перестук лошадиных копыт. Наконец Нимве произнесла:
— А вы не думаете, что лучше все-таки попросить помощи у графа? Даже если он...
— Нет, — отрезал маг, — не думаю. Граф ненадежен.
— Но они же там погибнут! Вы видели, как там люди выглядят? А они — принцы!
— Тише. Не кричи. Я все отлично видел. В любом случае, не стоит суетиться.
— Это я, значит, суечусь, да?
Вместо ответа маг усмехнулся и отвел глаза. Нимве прикусила язык, подавив желание огреть спутника плеткой прямо по каменной физиономии.
— Что же, ладно. Признаю: я суечусь, — процедила Нимве. — Уж такая я, господин Само Хладнокровие. До вас нам, крестьянам, далеко!
Маг не среагировал, и это окончательно вывело ее из себя.
— Я вам, кажется, однажды говорила, что вы несносный тип? — стараясь держаться светского тона, осведомилась Нимве. Мафхор вскинул бровь.
— Ну, так повторю еще раз: вы просто ужасны. Легче договориться с чурбаком, чем с таким, как вы. Вы и к графским детям нас потому подослали, что сами по-человечески ни с кем не в состоянии общаться! Кто в уме и твердой памяти с таким типом дружбу водить будет? И вообще, Ларра во всем был прав. Вы нас используете, и при этом не ставите и в грош!
Мафхор промолчал, глядя в сторону. Проглотив ругательство, готовое сорваться с языка, Нимве дала шенкеля лошади и галопом помчалась по тропинке, вслед за спутниками, которые уже пропали в сумерках, надвинувшихся на узкую долину.
Глава 8
Телега неспешно громыхает по наезженной колее среди каменистых, опаленных солнцем холмов. Повсюду, куда ни глянь, громоздятся валуны, воздух звенит от крика кузнечиков. Жара... какая жара... Но воды нет, и не проси, если не хочешь получить кулаком в зубы.
Люди сидят в телеге так тесно, что приходится подтягивать колени к груди. На всех — кандалы, соединенные общей цепью, вделанной в массивные кольца на бортах. Сзади едут трое конных, в темных камзолах, с плетями, заткнутыми за голенища сапог. Все молчат: и охранники, и люди, сидящие в телеге. Жара сморила всех.
Колея вьется, петляет через холмы, в лицо жарко веет запахом полыни, разогретой пыли и немытых потных тел. Дорога тянется бесконечно. Никто не говорит, куда мы едем, но и без того понятно: вряд ли в какое-то радостное место.
Из-за холма показываются массивные ворота. Всадники обгоняют повозку, вырываются вперед. Привстав, люди в телеге начинают взволнованно переглядываться. Похоже, мы добрались до места.
Вот мы уже у ворот. Тут полно охраны, огромные волкодавы хрипят, натягивая цепи. Звенит железо. Крики, ругань, ржание лошадей... Сэт смотрит на меня и говорит:
— Без глупостей, Инис. Ты слышишь? Без глупостей!
Появляется охранник, хватает Сэта за плечо и сдергивает с телеги. Кто-то кричит пронзительно, с надрывом, слышно остервенелое, захлебывающееся рычание собаки. Я перелезаю через борт, и тут же сильная рука хватает меня за шиворот, швыряет, будто куклу, в толпу оборванных людей...
(Мы одни и никто нам не поможет никто не поможет мы одни одни...)
Нимве, вскрикнув, села на постели. Дико озираясь, дрожа всем телом, долго не могла понять, где она, и что происходит. Взгляд наткнулся на отдернутый прикроватный полог... На стол у высокого двустворчатого окна. Я в замке, пришла мысль. Это замок графа Атлана.
Нимве провела ладонью по мокрому лбу. Перед внутренним взором стояло лицо принца Сэтнара, его расширенные глаза и то, как он говорит: "Без глупостей, Инис!" Эта дорога... Похожа на ту, по которой мы ехали вчера. Если бы увидеть поотчетливей... Ох, Мать-Земля, им так страшно... И они совсем одни там, совсем, совсем одни!
Нимве опустила ноги на пол. Плиты приятно охладили босые ступни. В комнате было светло, в саду за окном птицы подняли обычную утреннюю перебранку. Нимве подошла к столу и долго пила воду из большой фарфоровой кружки. Сон выбил ее из колеи, неприятное чувство, будто она выпала из реальности, или живет одновременно в обоих мирах, не пропадало. Вспоминалась давешняя поездка и ссора с Мафхором. Зачем я с ним так, ведь он же не виноват, что... Он вытащил нас из тюрьмы, и вообще вечно нас спасает. Но одновременно снова поднялось раздражение: как можно быть таким каменным истуканом. Таким чурбаком! Он ведь был на этом карьере, видел тамошних рабов! Подумать только, принцы уже почти две недели там, в этом аду. Там и простой человек не выдюжит, а они все-таки аристократы, может, они уже...
Нимве со стуком опустила кружку на скатерть и ожесточенно потерла глаза. Нет. Они сильные. Они очень сильные! Они уже это доказали! И этот сон — он мне не просто так приснился. Вот бы еще подробнее разглядеть дорогу, если бы еще раз...
После завтрака в комнату прибежала Леле, и Нимве, переодевшись, отправилась гулять с девочкой по замку в надежде, что сон хоть немного сотрется в памяти.
Леле повела ее в западное, почти нежилое крыло. Анфилады пустых и темных комнат, пропахших плесенью, отслаивающаяся штукатурка на стенах и бархатно-серая пыль, толстым слоем покрывавшая остатки мебели, произвели на Нимве гнетущее впечатление и даже сгладили воспоминания о ночном кошмаре. Шаги гулко отдавались в тишине пустых коридоров, а голосок Леле разносился так далеко, что, казалось, эхо колокольчиком звенит в самых потаенных катакомбах.
Они спустились по широкой темной лестнице, долго шли по узкому, почти неосвещенному, похожему на туннель коридору. Леле вдруг остановилась и принялась ощупывать каменную стену. На грубых кирпичах старинной кладки, не обезображенных штукатуркой, кое-где шевелилась паутина.
— Вот она, смотрите, — Леле обернулась. Нимве пригляделась и увидела, что ладонь девочки лежит на едва заметном выступе стены.
— Теперь надо повернуть... Вот так, направо, — девочка нажала, раздался щелчок, потом шорох. Часть стены двинулась, поползла в сторону, и через несколько секунд перед ними разверзся черный провал, из которого потянуло запахом погреба и сырости.
— Нам сюда, — радостно объявила Леле, подымая лампу. — Не бойтесь, пауков там почти нет!
Темнота в узком проходе была плотная, осязаемая, а стены давили на плечи. Нимве казалось, что она ощущает всю огромную, вековую, каменную мощь замка. Под ногами хрустело и шуршало, Нимве старалась двигаться так, чтобы не касаться стен руками. Темный силуэт Леле колыхался впереди, и мутное световое пятно плясало, на миг выхватывая из черноты то грубые, блестевшие влагой стены, то затянутый паутиной потолок.
Потом они попали на лестницу и долго поднимались по высоким и крутым ступенькам. И когда Нимве стало казаться, что темноте не будет конца, и что они вовсе никуда не идут, а просто топчутся на месте, полоска нестерпимо яркого дневного света резанула по глазам.
