— Это все туфта, это фуфло все что ты мне тут понаписал, — с какой то веселой злобной остервенелостью покрикивал Гарный при этом перед самым носом Ивана Максимовича размахивая листочками протокола, — нам все известно, наши люди ОТТУДА давно дали нам информацию о том, как тебя готовили к забросу...

При слове ОТТУДА, Гарный многозначительно мотнул головой в ту сторону, где по его предположению находилась линия фронта и тот аэродром, откуда Иван Максимович угнал "юнкерс" оберлейтенанта Зингеля.

— Кончай Ваньку валять, говори, кто твой немецкий начальник? Имя! Имя назови, скотина, пока я тебе яйца дверьми не начал щемить, а не то начну, то ты уж точно сразу все скажешь, а яиц то больше уж у тебя не будет — расплющу, сука!

— Запугивает, — думал про себя Иван Максимович.

Он знал, он хорошо усвоил лекции их полкового особиста Георгия Петровича.

В сорок первом они вместе попали в плен.

Георгий Петрович едва тогда только успел переодеться в гимнастерку с петлицами воен-техника второго ранга. И немцам сказал, что документы его сгорели при бомбежке аэродрома.

А Иван Максимович, в общем то спас тогда Петровича, подтвердив гестаповскому офицеру, что знает воен-техника Бирюкова, что тот действительно служил в их сто тридцать шестом бомбардировочном авиаполку старшим техником по ремонту...

Потом, в лагере они держались друг за друга, и во многом, именно благодаря опыту Петровича, его умению "поставить" себя в экстремальной ситуации, ситуации плена и лагеря, им обоим удалось выжить в первые три месяца голодного ада, когда немцы ставили над всеми ними свой страшный выморочный эксперимент.

Почти пол миллиона пленных русских, что немцы взяли под Киевом, разбили на несколько сотен гуртов... Именно гуртов, где люди были словно бараны... Немцы решили проблему пленных с неизбывной рациональностью. Под открытым небом гурты эти, в которых первые недели плена было аж по пять тысяч человек, просто обносились колючей проволокой... По периметру ставились вышки с пулеметами... И все!

И никакой еды, никакой воды, и никакой медицинской помощи... И уже через пять-шесть недель в таких гуртах оставалось всего по тысяче, а то и по шестьсот человек.

Многому научил тогда Петрович Ивана Максимовича.

Научил есть дождевых червей.

Накопал десяток в киевском черноземе, съел... Противно... Но жив. Но жив... А рядом от голода, от кровавой дизентерии, мерли и мерли товарищи.

Вообще, первыми не выдерживали городские, вроде Ивана Максимовича.

Деревенские, простые деревенские мужички, те как то еще приспосабливались. Да еще те, кто элементарно посильней, кто может отнять у слабого, кто может оттолкнуть от кормушки, когда раз в два дня обер-ефрейтор Гюнтер бросает им, словно свиньям помои с немецкой полевой кухни.

Вот тогда длинными ночами Петрович и принялся посвящать Ивана Максимовича в тайны оперативной и следственной работы...

Авось и пригодится!

Петрович верил, что немцы рано или поздно начнут сортировать человеческий материал, и начнут их всех допрашивать, или если не всех, то командиров и техников...

А не пригодится — в любом случае интересно!

Тогда и узнал Иван Максимович про методы допросов, про методы выуживания и выбивания сведений.

— Сперва тебя будут ласково склонять к добровольному признанию, — наставлял товарища Петрович, — следователь он тоже ведь силы экономит, ему ведь тоже не охота особенно долго возиться, поэтому сперва как бы "на дурака", тебе предлагают все чистосердечно рассказать, при этом твердо уверяя тебя, что им и так все известно... А не станешь рассказывать то, что они хотят услышать, тогда начнут запугивать. Запугивание, оно тоже по шкале трудозатрат следователя, менее трудоемко чем физическое выбивание сведений.

Тебя станут пугать физической болью. Покажут разные приспособления, инструменты... Даже сыграют для тебя целый спектакль, если ты важная птица, устроят для тебя дикие крики из соседней комнаты, якобы там пытают, или когда тебя введут в комнату для допроса, начнут вытирать кровь с пола, якобы вытекшую из предыдущего подследственного... Будут запугивать, и это часто действует.

Потом обман... Будут обманывать, что им все известно, что твои товарищи дали на тебя показания... И что если ты сознаешься и тоже дашь показания на своих товарищей, то тебя не только отпустят, но и денег дадут и бабу тебе красивую дадут...

А еще могут запугивать судьбой родных и близких. Это особенно действенный способ давления на интеллигентиков...

— Ну что, Сайнов, зажать тебе яйца дверьми? А? — из-за спины, прямо в ухо крикнул майор Гарный.

— Не надо, — спокойно ответил Иван Максимович.

— Не надо? — изумился Гарный, — неужто думаешь, что они тебе еще пригодятся?

Иван Максимович не ответил.

Петрович учил его в лагере, что лучше на допросе вообще помалкивать, не давать нервному следователю повода цепляться к словам...

Эх, Петрович!

И не только пригодилась его наука.

Он же и выручил.

Петрович...

Петрович, которого он — Иван Максимович спас в сорок первом, которого не выдал гестаповцам в лагере.

.............................................................................

На пятый день непрерывных допросов произошло — таки чудо!

Повели Ивана Максимовича из камеры в кабинет... Думал он про себя, что как раз сегодня приступит-таки майор Гарный к физическим методам давления...

А вышло все совсем иначе.

В комнате Иван увидал какие то новые лица. И среди прочих — он сидит! Петрович! В погонах подполковника, с новеньким орденом Отечественной Войны на груди...

Петрович поднялся навстречу, раскрыл объятия....

— Как ты, Ваня?

— А ты, как, Жора?

Георгий бежал годом раньше.

В сорок втором. Бежал не воздухом, как Иван, а ножками — по земле. Сперва к партизанам, а потом через линию фронта.

Тоже проверяли...

Но он бежал не просто так.

Прихватил с собой важную птицу — офицера из штаба шестого воздушного флота, да с секретными документами на новый истребитель, на "фокевульф сто девяносто". Лично товарищи Берия с Абакумовым решали потом судьбу Петровича.

И вот — не остался Петрович в долгу.

Не остался!

Потому как долг платежом красен

......................................................................................

То, что Райкин был прав, когда не советовал Коровину самостоятельно искать Кирилла, Алексей понял уже тогда, когда было слишком поздно.

— Поздняк метаться, — припомнил Коровин присказку, что часто повторял его сосед по гаражу дома в Питере...

— Точно сказано, поздняк метаться, — с грустью подумал Алексей об инерционности собственного мышления, когда какие то люди очень энергично запихали его в багажник автомобиля и через час беспорядочной, как ему показалось, езды, привезли его пред совсем не светлые очи мужчины, которого все звали Боссом.

— Ты ищешь мистера Сайнова, этого пацана — программиста? — просил Босс

— Да, я друг его родителей, и я специально приехал из России, чтобы найти его, — ответил Алексей.

— Друг родителей, — повторил Босс, — друг родителей... А знает ли друг родителей, что их пацан оказался плохим парнем и что он украл у меня сто тысяч долларов и теперь где-то скрывается?

— Нет, мне это не известно, — простодушно ответил Алексей.

— Ты поможешь нам найти его, если не хочешь, чтобы мы тебя живьем не запихали в камнедробилку, причем не головой, а ногами вперед, чтобы видел, как сперва ноги между валками пойдут... а потом уже яйца и пузо с кишками...

И Алексей сказал им, что не хочет в камнедробилку ногами вперед, и что поможет Боссу найти сбежавшего Кирилла.

Любовь.

Кирилл поджидал Инну в ее маленькой студии.

Была ночь.

Он знал, что ее номер в клубе Доктор Туппель заканчивается в пол-второго. Потом она переоденется, вызовет такси, потом сорок минут на дорогу.

Пробираясь в ее квартирку — студию на Бельвю-драйв, Кирилл сильно рисковал. Но у него не было иного выхода.

Люди Босса пока еще не вышли на его след.

И судя по всему, у Кирилла еще было несколько часов в запасе.

За этот короткий отрезок времени ему нужно было передать Инне деньги и убедить ее тут же бежать... Но увы, не с ним.

Потому что он — обречен.

Потому что его найдут, и тогда им обоим конец.

А одна она может спастись.

Она переедет в Калифорнию, Кирилл уже справлялся, там тоже есть отделение клиники доктора Розенталя.

А ста тысяч долларов ей хватит с лихвой.

И еще останется на то, чтобы вернуться домой в Питер, да с сувенирами...

Инна.

Дама его сердца.

А там...

А там?

Выкрутится или не выкрутится Кирилл, это уже дело второе.

Главное, что жизнь его наполнилась смыслом.

И если бы он не спас Инну, не достал бы этих денег, то и самая сытая и самая безопасная жизнь его была бы ему не нужна. К чему ему такая жизнь, если Инна не спасется? Если он не успеет положить ее в клинику доктора Розенталя до срока? До срока, когда уже не поможет ни какая химиотерапия, когда только под беспощадный нож хирурга, которому плевать на красоту. На красоту Инниного тела...

Ну и даже если им не суждено!

И если она не будет потом его — Кирилла, она все же будет!

И ему на том свете будет покойно.

Его душа и сердце не будут мучиться тоской и позором, что он мог, но не помог.

И он смог.

И теперь, теперь, когда он достал эти деньги, ему в принципе уже и безразлична собственная судьба.

Главное — сделано!

................................................................................

Хлопнула дверца внизу. И отъехало такси.

А вот и ее шаги под дверью.

Вот она ковыряется ключом в замке.

— Ты? Как ты здесь?

— Да, я! Принес тебе деньги на лечение.

..................................................................................

— А ты знаешь, некоторые врачи считают, что рак заразен...

— Ерунда.

— Я не хочу, чтобы ты заразился.

— Ерунда.

— Я очень хочу быть с тобой... милый. Милый Кирюша.

— Хорошо, Инна, я здесь.

— Но я хочу, чтобы мы были вместе, когда я буду здорова, когда мне не будут мешать мои внутренние страхи, не будут мне мешать самозабвенно любить тебя...

— Мы будем.

— Ты веришь?

— Даст Бог.

— Я буду молиться за тебя.

— А я за тебя...

— Прости, что я раньше не верила, что я раньше не любила...

— Мне пора уходить...

Кирилл поднялся с кровати.

Надел рубашку.

Свет от уличной рекламы освещал комнатку.

Инна лежала на спине, закрывая лицо руками.

Голая.

Вытянувшись вдоль кровати.

Голая в безутешном бесстыдстве.

Прикрывая только лицо, она содрогалась от слез.

— Прости, что не любила тебя!

— Будь счастлива, любимая!

..............................................................................

И он убежал, уводя опасность от ее гнезда.

Убежал, чтобы запутав своих преследователей, попасться им как можно позже, оттягивая время, время необходимое Инне, для того, чтобы уехать и лечь в клинику доктора Розенталя.

Иуда.

На дне Дантевого ада в глыбе льда Царем престола предателей лежал Иуда.

И Хаген "благородный", тот тоже среди подданных иудиных там был.

И было там место заготовлено также для Алексея Коровина.

"Кирюша, я здесь в Нью-Йорке, приехал специально для того, чтобы увезти тебя в Питер. Папа и бабушка с дедушкой очень ждут тебя. А мама твоя умерла. Похоронили ее на прошлой неделе. Такие вот печальные вести привез я из России. Если у тебя какие то проблемы, то свяжись со мной по моему мобильному 1-0-445-849-414. Жду звонка, дядя Алексей".

Такое письмо Коровин послал на Кирюшин электронный адрес. Авось, посмотрит и позвонит.

— Он обязательно позвонит, — сказал Коровин Боссу с извиняющимся выражением на лице. Ему очень хотелось заверить Босса в том, что он обязательно Кирилла найдет, чтобы Босс не передумал, не переменил своего решения не засовывать Алексея в валики камнедробилки, — он непременно позвонит мне, я уверен, потому что Кирилл всегда смотрит свой почтовый ящик...

Босс усмехнулся.

Он чувствовал страх своей жертвы. И он наслаждался сладким запахом этого страха.

— У него здесь какая то баба есть, — сказал Босс, — и если эту бабу найти, то наверняка и его найдем.

Вдруг лицо Босса сменило выражение, какое бывает, когда неожиданно приходит свежая мысль.

— А ведь с этой бабой он мог сюда вместе лететь! Ну-ка, вы, Прыщавый, Мамбаса и Бигмак, поезжайте— ка в Кеннеди, да достаньте списки пассажиров того рейса, на котором прилетел мистер Сайнов, да денег не жалейте!

В это же самое время, эта же идея пришла в голову и частному сыщику Райкину. И он уже звонил в представительство Аэрофлота, с просьбой прислать ему факс...

.............................................................................................

А Инна улетала в Лос-Анжелес вторым утренним рейсом Пан — Америкэн Айрлайнз. Еще вчера она положила деньги в Нью-Йоркское отделение банка Барклай, получив дорожные чеки на сумму в девяносто тысяч долларов...

Она успела поговорить с администратором клиники доктора Розенталя в Альтамонте и там сказали, что госпожа Гармаш может приезжать хоть завтра и что место в клинике для нее уже приготовлено. У Инны еще были и магнитные банковские карточки Чейз Манхэттен банка, на которых было больше десяти тысяч долларов. Эти деньги она собрала со своих выступлений в клубе Доктор Туппель. Сколько бы еще месяцев пришлось бы ей голяком выходить на сцену клуба, чтобы скопить на лечение? Кабы не ее спаситель, кабы не Кирилл!

Сегодня она будет в Лос-Анжелесе, и сегодня никто не выйдет на сцену в Докторе Туппель. И администратор Бобби Герч будет орать в телефонную трубку, звоня ее дяде Альберту, — где эта сраная русская скрипачка? Где эта сука? Где эта шлюха?

...

А она уже будет в Лос-Анжелесе.

А она совсем и не шлюха, потому что она любима.

Она любима, и ее Кирилл спас ее.

Где он?

Где ее рыцарь?

Вдруг, кто то дотронулся до ее руки и Инна, выйдя из задумчивости, вздрогнула.

— Вы мисс Гармаш? — по-русски спросил ее высокий седоватый мужчина. На вид ему было лет сорок. На нем был клетчатый пиджак поверх ти-шортки, какие носят обычно те американцы, которым наплевать, на то, как они выглядят. Которые в одном и том же прикиде ходят и в кино, и в магазин, и на работу, и на романтическое свидание. У таких американцев обычно сильно подержанный "форд" или "крайслер", а внутри в машине — помойка из оберток от шоколадок и гамбургеров...

— Вы мисс Гармаш? Я Райкин, я частный сыщик, вот мое удостоверение личности.

Райкин показал Инне пластиковый прямоугольник с фоткой, на которой владелец ксивы был сфотографирован в том же самом клетчатом пиджаке.

Инна усмехнулась.

— Что то не так? — спросил Райкин,

— Да нет, — ответила Инна, — просто вспомнила старый анекдот, который мама любила рассказывать.