Шкала Любви - Рыцаря заказывали?

В 32 году их домом вновь становится Сибирский военный округ и 15 кавалерийская дивизия. Япония, совершив агрессию против Китая, захватила его северо — восточную часть — Маньчжурию и вышла к советским границам. Это плацдарм для военных действий, не понимать этого было невозможно. Япония полным ходом развернула подготовку нападения на Союз. Образовался опасный очаг войны. Постоянные провокации со стороны Китая и Японии требовали присутствие, в округе опытных и уже знавших эти края и особенности ведения боёв командиров. Костя весь ушёл в службу. Жену от себя к её родителям не отсылал. Она всё равно бы не поехала. Хотя старики остались одни. Из-за затягивания властью хомута вокруг частной собственности, Бармин, по совету зятя, свернул торговлю. Жизнь дороже! Сына отправил от греха подальше — в Новосибирск. Парня уже пытались сграбастать, но помог опять же Рутковский. Вдвоём и решили — уехать ему с глаз долой. Пусть начинает жизнь сызнова страна большая. Старик хитро щурил глаза: совсем не дурным, крепким на семью и родню оказался зять. А сам Бармин, прикинувшись больным, опять залёг на печь. Вовремя уйти -это лучшее дело. Не зря те кто знал купца подозревал, что мужик не так прост, как хотел казаться... И торговал он не только плёвым товаром, а было ещё что-то... Так что Юлия опять устроилась работать в школу. Недели бежали в труде и заботах, но выходные принадлежали только им, проводили их непременно вместе. Они с безумным нетерпением ждали этого дня. Хотелось побыть рядом. Немножко дольше поспать нежась в объятиях друг друга. Провести время с Адой. Ребёнок рос и требовал всё больше внимания. Дочь всегда была в центре семейной жизни. Когда шли в гости брали её с собой, приходили к ним -дочь не выпроваживали в другую комнату. Юлия считала, что все члены семьи должны быть во всём рядом. И он и она готовы были отвечать на все вопросы дочери в любое время суток. Пока отношения с дочерью у обоих выстраивались на взаимном доверии и всё же, Юлия замечала, что этого самого доверия к отцу у Адки было больше. В выходной, опять же, хотелось приготовить что-нибудь для семьи вкусненькое... Со временем перебродил хмель первой страсти, но любовь и счастье прижилось у них в семье. Каждый прожитый вместе день роднил их, всё больше притягивая друг к другу не только тела и души, но и лепя из них одно целое. Потихоньку Рутковский перед ней раскрывался. Они, когда выпадал снег, катались пользуясь моментом по степи на лыжах. Он подсаживал дочь на плечи, и семья отправлялась на прогулку. Но в этот раз пошли на лыжах вдвоём. Ада осталась на празднике у знакомых. Вечером перейдя в ночь крутила гуляли в обнимку и, как хотелось им буря с пургой. Они шарахались по улицам, со стоном гнули деревья и злобно бились рвясь в обледенелые окна домов, швыряя в стёкла сухим снегом. Юлия прижимаясь ночью к горячему телу мужа уже думала что обычную прогулку придётся отменить. Лыжникам не выбороть у такого снежного месива удовольствие. С вечера натопили печурку и подбрасывая в её огненное горло поленья наблюдали как дымятся, потрескивая и скручиваясь, нежная кора издавая то нежный берёзовый, то смолистый сосновый запах. Аду спать не загнать. Отмазка одна: "С вами!" Разлеглась сразу на них двоих. Чтоб никому обидно не было. Пятьдесят на пятьдесят. У Юлии на коленях покоится голова, а у Кости всё остальное. В кровать уносил отец бесчувственным телом. Страхи, навеянные погодой, оказались напрасными. К утру всё утихло, как будто и не гоняла вьюга по свету такой страстью. Всё было тихо-тихо и красиво. Даже день покатился по голубому небу солнышком. Пошли через лес. То и дело лес вспарывал смех. Это задев головами ветки хохотали осыпанные с головы до ног снегом Костя с Юлией. Смех звенел в верхушках и катился колокольчиком в белом безмолвии. Юлии нестерпимо захотелось слепить снеговика. Сосны и ели словно в свадебные наряды одетые стояли белые. В солнечных лучах сверкали они принаряженные, точно драгоценными камнями, снежинками. Лучи пробиваясь сквозь мохнатые ёлки рассыпались под ногами самоцветами. Снег лип к лыжам, отчего приходилось часто останавливаться и чистить их. Чистый свежий он был не смотря на такую рань изрисован кружевом следов. Костя присел указав ей на две петляющие цепочки: — "Заяц и волк". Юлия кивнула и перевела его внимание направо. Там алели красными ягодами кусты шиповника. Лёгкий шаловливый ветерок снимал с веток снежную пыльцу и поиграв ей швырял в раскрасневшиеся щёки. Юлия остановившись сняла варежки и приложила горячие ладошки к щекам: "Как приятно!" Затем, очарованным взором уставилась на то усеянное снежинками цветущее средь зимы красным цветом чудо. Налюбовавшись осторожно, пальчиками, чтоб не стрясти снежинки, сорвала ягодку себе и положила в рот ему. Как тебе? Замёрзшие бусинки были сладки. За услугу Юлия потребовала награду. Он расплачивался ходившей между ними валютой — поцелуем... Эта прогулка завёдшая их в чащу, кончилась откровением. Он, совершенно неожиданно, приподняв завесу и нарушив молчание, рассказал о семье: где родился, как жил, кто родные. Говорил и говорил... Словно открылась какая-то заглушка. Она слушала открыв рот. Оказывается он поляк. Родился в Варшаве. "Вот откуда у него такой милый акцент",— подумалось ей. В семье было трое детей: две дочери Мария, Елена и Костик. Сёстры больше походили на маму, а Костя на отца. От которого досталось всё, даже синие глаза. Семья была дружная. Благодаря хорошо оплаченной работе отца нормально обеспеченная. Отец то и дело уезжал в командировки, а воспитание детей лежало, главным образом, на маме. Родителей грела возле друг друга любовь. Мама с нетерпением ждала отца. Она была учительницей. Отец... машинистом. "Между "отец" и "машинистом" прошло не мало. Костик опускает глаза. Значит, говорит не всё. "Наверняка чиновник повязанный с железной дорогой. Например, инспектор. Рутковский мало похож на мастерового. Дворянин. Это за версту видно",— заметила себе опять она, но выводить его на чистую воду не стала. Не время ему раскрывать душу. А Костя продолжал рассказывать, как любили отца и непременно выходили встречать того со службы. Это был ритуал. Его мама была просто воплощением доброты. В семье говорили на двух языках — на русском и польском. Мама в воспитании детей налегала на классическую литературу. Отец требовал усердствовать в точных науках. Костик рано научился читать и любил книги. Время бежало он рос. Отец устроил его в четырёхклассное училище. И всё было хорошо, но отец попал... в железнодорожную аварию и вскоре умер. "И опять нет уверенности",— отметила Юля. Но рассказ мужа откинул мысли на потом. Он говорил, что однажды половицы их пола заходили под тяжестью людских ног. Костя увидел побелевшее лицо мамы. Она вскрикнула не своим голосом и повалилась им под ноги. Люди молча смотрели в пол. Похороны отца и распластавшаяся на могиле тихо голосящая мама. Её вцепившиеся в землю пальцы, остались в его памяти навсегда. Смерть отца сразу повлекла за собой материальные сложности. Денег не хватало, жить стало труднее. Мать металась в поисках работы, но тщетно. Педагогом устроиться не удалось. Притулилась на фабрику. Денег едва-едва хватало на мизерное питание. Следом за отцом, заболела и умерла Мария. На работу с мамой пошла Елена, я Костя продолжал учиться. Так завещал покойный отец, и хотела мама. Старания родителей не ушли в песок, он закончил его. Но теперь заболела мама. Жить стало совершенно не на что. Костя пошёл искать работу. Устроился к кондитеру, тому нужен был мальчик на побегушках. И всё бы ничего, да пьяный хозяин пускал в ход кулаки. Сбежал. Следующей была служба у зубного врача. Тоже принеси, подай. Потом чулочная фабрика. Умерла мама, и они остались с сестрой один на один с жизнью. Сначала он жил у брата отца. Потом его взял к себе в подмастерье муж сестры мамы, который изготовлял памятники и занимался обрубкой камня. У него был за... мастерская. "Опять запятая,— отметила она.— Муж явно пытается скрыть своё не рабочее происхождение. Это его право. Мне не след его выводить на чистую воду". А Рутковский не замечая того, что раскрыт продолжал рассказ. Определил каменотёсом. Работа тяжёлая. Но научился заправлять топоры, свёрла, зубила, работать инструментом. Правда, ноги наливались чугуном, а руки ломили...

— Господи!!!— не удержалась от вскрика Юлия. Её то жизнь прошла в любящей и благополучной семье. Все были живы здоровы и заботились друг о друге.— Боже мой, но ты же был почти ребёнком?!

— Совершенно верно...

Мороз крепчал, к тому же выполз стараясь достать всё живое из укрытия ветер. За разговором, незаметно для себя, они свернули в лесополосу... Костя, не договорив, прервал рассказ и, остановившись, привалился спиной к корявой сосне, закурив, посмотрел на Юлию. Сейчас она напоминала маленькую Аду. Та точно так же с открытым ртом и нетерпением слушала сказку. Только ко всему по щекам жены, катились слёзы, тут же замерзая.

"Что за паршивый у меня язык, хоть оторви и брось! Расстроил малышку".

Юлии захотелось немедленно приблизиться к нему, пожалеть и непременно обнять. "Бедный, бедный, Костик!" Больше не раздумывая, она рванулась к нему. Лыжи мешали и к тому же разъехались, она чуть не упала. "Недотёпа, называется пожалела"— укоряла она себя. Он подхватил её на свои могучие руки и держал на весу. Её ноги болтались вместе с лыжами.

— Ты чего, малышка?

— Прости, если помешала своим хрюканьем.— Горячо затараторила она.

— Юленька...

— Бедный мой, ты столько страдал,— торопливо целовала она его лицо, с толком воспользовавшись, тем, что оно рядом.— Ещё и не жил, а столько горького успел хватить.

— А плачешь, зачем? Всё давно в прошлом. Посмотри, я какой, ого-го.— Смеялся он, топя губами её льдинки на щеках и сердечко в своих бездонных глазах.

— Мне тебя жалко, любимый. Что же было дальше, почему ты замолчал, расскажи?— Просила Юлия.

— Нет, нет. В другой раз. А то ты залитая слезами превратишься в сосульку,— отшутился он.

— Костик, ты устал?— хитрила канюча она.

— Устал? Да я могу рассказывать хоть до утра. Пока язык не отвалится,— хмыкал он.— Но с тебя достаточно.

Юлия что только не делала и к каким женским хитростям не прибегала, но уговорить его в тот раз ей так и не удалось. Продолжение последовало не скоро.

Жизнь складывалась плюсуя дни, как здание по кирпичику. В ней было всякое. Тайга, степи, грозы, бури... Ох и страшны в степи песчаные бури. Это когда всё в один миг начинает темнеть, а сильный ветер подняв грязную тучу пыли вместе с песком несёт её бросая на всё живое и не живое, главное попадающееся на пути. Несутся по воздуху брёвна и крыши. Окна дрожат под напорами ветра. О стёкла со свистом бьют песчинки. Она прикрывала собой дочь и ждала конца такому бешенному союзу ветра и песка. Который раз Юлия попадала под такой вой природы, но привыкнуть никак не могла. Перестаёт она так же внезапно, как и начинается. Откуда приходит и куда убирается не уловить... Костя прилетал сразу же после бури, хватал их в охапку, душил в объятиях, выдыхал: — "Обошлось, живы!"

Ссорились? Немного да. Юлия надувала губки из-за Ады. Он позволял ей всё. Считая, что ребёнку можно делать что угодно, пока он ребёнок. В его понятии детство — не сознательный возраст. После его рассказа о себе Юлия понимала, что рано лишившись детства, он балует дочь, но смириться с этим не могла. А он своё: "Когда вырастит, с ней можно будет говорить серьёзно, а пока пусть тешится получая удовольствие от детства". Естественно, Юлия считала делать всё время только то, что нравится — не правильным и не педагогичным. Рутковский сначала спорил с женой. Потом видя её надутые губки стал действовать хитрее. Он улыбался жене, соглашался с её доводами, но продолжал действовать в том же духе. Захотела она коньки, пошепталась с отцом — пожалуйста. Самокат — получи. Мячик — да ради бога. Гулять — пока не приплетётся домой. Купаться — аж до синевы. Наряд — какой хочется. Адка расплачивалась безумной любовью. Отец для неё был солнцем, иконой, воздухом... Когда он задерживался на службе или был в командировке уложить её спать было проблематично. Она бежала на каждый стук в дверь, торчала у окна в надежде в темноте рассмотреть его. Ей важно было обнять его, поцеловать, потереться о щеку, понежится в его тёплых руках. Потом она держала полотенце и поливала на его руки из ковшика воду. В глазах её прыгало счастье. Уединившись они долго сюсюкались. И только отправив дочь спать, пожелав сладких снов и поцеловав на ночь, он попадал в объятия Юлии. Юлия по началу пеняла на такую вседозволенность, но потом выдохшись махнула рукой. Тем более после его слов: "Люлю, я хочу, чтоб она была счастлива и радовалась каждому дню. Ведь это важно. Чем бы она не занималась". Конечно же, Ада любила Юлию, но с Костей всё выглядело по-другому. В восемь, десять лет, она тянула ручки и утверждая, что устала требовала её понести. Юлия мигала, мол, ни в коем случае, а он подставлял плечи и оба радовались неизвестно, кто больше. Костя с азартом изображал коня, а Адка во всё горло кричала : — Но!

Ах! Время, время, оно так летит... Юлия много раз пыталась вернуться к разговору о его жизни до неё. Но не удачно. А ведь выучила даже разговорный польский язык, чтоб подластиться к нему. Не помогло. Настаивать не могла. Пришлось опять надеяться на случай, когда сам. Только это случилось не скоро.

Почти каждый отпуск ездили отдыхать. Это стало уже традицией. Непременно к морю и солнцу. Так решил Костя. Там они были рядом, принадлежали только семье. Любили сидеть на камне и смотреть, как кроваво — оранжевый диск солнца заходит за горизонт. Темнело. В корпус возвращаться не хотелось. Море стало тоже тёмным: о берег разбивались чёрные глыбы волн, с шумом затаскивая в море гальку. Юлия ёжилась: точно дышал огромный дракон. Заметив это Костя забирал её в свои жаркие руки и они обнявшись сидели. Вздыхали солёный пахнущий водорослями и рыбой воздух. Топя в ласках друг друга, думали что весь мир у их ног, а счастье вечно. Понятно, что нежность была хозяйкой их отношений, а радость за обладание другого захлёстывала их. Вот там, у моря, встретив однажды сослуживца, с которым воевал в гражданскую, проведя полдня в воспоминаниях с ним, он вечером на прогулке, не отойдя от прошлого и разоткровенничался вновь с Юлией. После её слёз, тогда в тайге, был сдержан. Решил: конечно, Люлю повзрослела и подросла, но ещё слишком слабы её плечики, чтоб нести на себе такое напряжение.

Был тёплый вечер, они брели босые по самой кромке воды. На щиколотках, как кружево застыла морская пена. Юлия украдкой бросала на него тревожные взгляды. Ведь он был так молод ещё, а уже успел хлебнуть столько лиха и увидеть вагон страданий и ужасов. Не заметить тревоги было невозможно. Эта встреча с однополчанином разбередила его. И угораздило его здесь встретить... Он был немного скован. Было видно, что воспоминания всколыхнув, не просто расстроили его, а кружили не отпуская. Чтоб вернуть мужа на грешную землю, Юлия наклонилась и, зачерпнув пригоршню воды, шаловливо плеснула ему в лицо. Вероятно, от неожиданности он встал, посмотрел на её хитрую физиономию и, подхватив на руки, понёсся по пустому пляжу. Она смеялась, крепко обнимая его за шею, безбоязненно свалиться, болтала ножками. Потом у тропинки, ведущей в рощу, запросила пощады. Он поставил её на камни и строго спросил: