Луна, луна, скройся!

— Думаешь, это те, что в Эделень приезжали?

— А я тебе говорил, не надо ехать в Братиславу. Не верю я этому Батори.

— Ага, сначала он нас от охотников прячет, а потом подставляет, да?

— А почему нет? Ты требуешь слишком много вложений. Ему выгоднее подсунуть тебя, чтобы оппоненты ликовали над твоим трупом, а самому готовить к осени ту же Марийку.

— У тебя паранойя.

— А ты не замечаешь очевидных вещей.

— Когда это за мной такое водилось?

— Всегда.

— Требую фактов.

— Ты никогда не спрашивала себя, откуда вдруг в Кутной Горе знают твой телефон? Ты никогда ни с кем из цыганских родственников прежде не общалась. Твои брат и мать ничего не знают о тебе и знать не хотят. А тут вдруг при появлении упыря именно тебе позвонили — а не моему, например, отцу.

— Цыганская почта? Около дюжины исполнительниц думба в Пшемысле знают мой номер.

— Как бы не так. За несколько дней до смерти Марийки Рупунорой твой дядя нашёл на скамейке во дворе галицийскую газету с заметкой о тебе. На полях от руки были написаны твоё имя и номер телефона. Кому-то было надо, чтобы ты оказалась в Кутной Горе. Дядя Мишка не кинулся тебе звонить, рассудив, что ты решишь, будто он решил знаться с тобой лишь потому, что о тебе пишут газеты. И через несколько дней вампиром была убита девочка из общины. Конечно, тогда он тебе сразу позвонил — газета всё время была заткнута за зеркало в прихожей, то есть была на виду. Отсюда вопрос. Как так удобно получилось, что Марийка Рупунорой стала жертвой вампира именно тогда, когда кому-то понадобилось увидеть тебя в Кутной Горе? И ещё такой вопрос — а с кем, кроме семьи, ты там виделась?

Я чувствую, как леденеет кожа на лице.

— Нет. Он не стал бы. Ему было бы незачем...

— Дай угадаю. Этот кто-то не просто встречался с тобой в Куттенберге, он каким-то образом сделал так, чтобы ты оказалась от него зависима. С помощью шантажа или очень серьёзной, но непрошеной услуги, например.

— Это неправда! Батори и хочет стать императором, чтобы вампиры больше не убивали людей!

— Батори хочет стать императором. После этих слов надо поставить точку. Всё остальное — предвыборная программа, которая, как известна, нужна не для исполнения, а для получения поддержки каких-либо масс.

— Но я же не масса!

— Её часть. Ты — "волк", а императору Батори зачем-то нужны "волки". И я вижу только одну причину, "зачем". Я уже говорил тебе о ней. Вампир не может убить вампира, а "волк" — может. Кстати, а что, если Батори очень нужно было, чтобы кто-то убрал ту группу охотников? Может быть, не всю, а, скажем, трёх-четырёх чем-то важных его оппозиции упырей. В Кошице мы втроём успешно прикончили шестерых. Может быть, он рассчитывал, что в Братиславе ты сможешь объединиться с несколькими "волками", собрав группу, достаточную для убийства восемнадцати. Ему достаточно было подкинуть тебе идею поехать в Братиславу, а потом самому же дать понять оппонентам, что ты, главная его надежда, сейчас скрываешься в этом славном городе. А затем сидеть и ждать результатов.

— Я не верю!

— Да чёрт же, ты попробуй не верить, а смотреть на факты! Отрешиться от своих гормонов и обратиться к мозгам!

— При чём тут мои гормоны?!

— Ты бы знала, как ты пахнешь после ваших "дочек-матерей". Это, прямо скажем, не запах родственных чувств.

Мы смущаемся оба, одновременно. Я неловко отклоняюсь вбок, не имея возможности отпрянуть, а Кристо выпрямляется и делает шаг назад.

— Бре, време вам йе истекло, хочете ли доплачати?[15]— спрашивает за спиной менеджер.

На улице я собираюсь с духом и говорю:

— Кристо, одна просьба. Не надо меня, пожалуйста, нюхать, как... самец.

— Да уж я бы рад, — бурчит он. — Только всё ещё не нашёл пульт управления этой штукой.

Он показывает себе на нос.

— Надо бы сегодня доесть колбасу, — говорю я. — И пора уже выходить на охоту. Да, тренировками её не заменишь. Только знаешь, Кристо...

— Да?

— На упырей, которые, ну... от него, давай всё равно не будем. Я хочу сначала... точно разобраться.

— Как скажешь. Хочешь, зайдём в ресторан, закажем чего-нибудь вкусного? Ты любишь сербскую кухню?

— Понятия не имею. Из сербских блюд я ела только халву. Но нас, наверное, в ресторан в таком виде не пустят...

— Мы найдём такой, где пустят. В крайнем случае, закажем на вынос и устроим пикник.

____________________________

[15] Бре, време вам йе истекло, хочете ли доплачати? (серб.) — Эй, ваше время истекло, доплачивать будете?

Мы не стали тянуть с охотой. Воспользовались старой схемой: клуб, слежка, проникновение. Упырь был совсем непуганый: жил один, в хатке — ни одной ловушки. Я настояла на том, чтобы не убивать его, так что, подняв крышку, мы быстро и слаженно повернули вампира в нужную позу, зафиксировали запястья металлической колодкой (её оказалось совсем просто купить на развале — не то наследие прошедшей войны с турками, не то особенности местной криминальной обстановки) и набрали литра три крови. Опустошённый так сильно и так быстро, упырь едва мог шевелиться, так что колодку мы сняли без опаски. Строго говоря, её можно было вообще не использовать — мы управились за рассветное время. Вампир жалко заворочался, пытаясь лечь на спину, чтобы кровь не сочилась через разрез яремной вены. Я помогла ему.

— Вы... — голос упыря был слаб. — Почему... Не убиваете?

— А зачем, дорогой? Своё мы получили, — угрюмо отозвалась я.

Кристо посмотрел на меня:

— Он прав. Лучше всё-таки доконать. Завтра же, чтобы пополнить кровь, убьёт кого-нибудь.

— Я не... Убиваю. Я питаюсь... по кругу... несколько постоянных девушек.

— Ты из людей Ловаша Батори?

— Кто такой... Ловаш Батори?

— Неважно. Не убиваешь, и молодец. Вступай в наш клуб, мы раздаём значки. Прощай.

На улице Кристо повторил:

— Надо было доконать. Как можно верить всем подряд?

— Иди ты.

Через два часа, снова в цыганской одежде, мы вышли из Нового Сада по дороге на Вуковар. Всегда хотела посмотреть на город, где делают бельё и носки моей любимой марки.

Июльская ночь в Королевстве Югославия куда лучше июльского дня; небо высокое, чёрное, полное звёзд, луна похожа на стружку сливочного масла. Я жалею, что не умею рисовать.

В Венской Империи страны нынешнего Королевства Югославия, как и венгры, всегда были наособицу. Но получалось у них это ещё лучше, чем у венгров, потому что они даже алфавитом старались пользоваться своим собственным, вроде русского или болгарского, и были православной веры. Исключением было Герцогство Загребское, которое получило прозвище "Югославской Австрии": тут всегда господствовали католицизм и латиница. Но герцоги Загребские, как известно, имели смешанное венгеро-австрийское происхождение, несмотря на то, что вряд ли кому-то из них последние лет сто приходило в голову назвать себя иначе, как "хорват".

Если взять богемский, моравский, галицийский, венгерский и австрийский города времён Венской Империи, различий в их быте окажется так мало, что нельзя не почувствовать — это города одной страны. Страны же Королевства Югославии всегда представляли собой особый, параллельный мир. Иностранные писатели любили поминать дыхание Востока после посещения венгерских кофеен и домов; но если в Будапеште можно было сказать о лёгком вздохе Азии, то в Београде, Загребе, Подгорице и особенно в Сараеве и Скопье Восток дышал во всю свою турецкую грудь. Скажи это любому югославу, и он, оскорблённый, начнёт перечислять тысячу два отличия культуры югославской от соседней, турецкой, а также все приметы того, что югославские страны, несомненно, принадлежат Европе. И он, конечно, будет прав. Но нельзя не замечать и того, что века в Османской Империи не прошли даром для этих земель. Особенно это оказалось заметно в кухне — по крайней мере, на мой взгляд. Посещение сербского ресторанчика меня просто потрясло в гастрономическом отношении.

После Шлезвигского договора герцог Загребский решил, что настал его звёздный час. Сначала он просто декларировал отделение Герцогства от Королевства, но уже через две недели сменил политическую программу и заявил о своём намерении расширить границы Герцогства за счёт Словении и некоторых сербских земель. Чёрт знает, что ударило ему в голову — ведь если бы не это, на его отделение не обратили бы особого внимания. Король Александар Второй, как известно, уже готовился к переговорам, суть которых сводилась не к попытке остановить отделение Герцогства, а к обсуждению разного рода дипломатических и экономических деталей в отношениях между двумя новыми странами. Но в результате герцогу Августу пришлось воевать сразу во всех направлениях, поскольку Герцогство Загребское расположено в самом центре Королевства, да к тому же на его территории жило немало сербов, которых притязания герцога на сербские земли возмутили. Началась гражданская война. Одной из решающих оказалась битва при Вуковаре, до этого известном только отличного качества текстильными изделиями. Сошлось и погибло столько людей, что земля превратилась в красную грязь.

Пользуясь беспорядками, с юга на Королевство напали турки. Их обуяла мечта восстановить границы Османской Империи самых славных её дней. Королевство превратилось в котёл с кровавым рагу — все дрались со всеми. Но, когда турки дошли почти до Нового Сада и Карловца, герцог Август одумался. Он заключил соглашение с Александром Вторым, по которому герцогство оставалось в составе Королевства, уступало завоёванные сербские земли, но оставляло себе Словению. Сербы, хорваты, босняки и црногорцы развернулись на юг и с тем же энтузиазмом, с которым только что мочили друг друга, за пару лет загнали Турцию в её законные границы и немножко дальше. Под шумок от Турции отделились восточная часть Греции и Македония; вторая вошла в состав Королевства.

Надо сказать, Надзейка была не единственной девушкой, уехавшей на турецкую войну. В молодых славянских республиках после распада Империи горели идеи славянского братства. Тысячи тысяч подростков из Галиции, Моравии, Богемии и Словакии сбегали из дома бить турков. Югославы над ними откровенно потешались: юные герои зачастую не знали, с какой стороны браться за винтовку или автомат. Но горячность, с которой они чуть не с ножами лезли на турков, всё же внушила местным некоторое уважение. В Новом Саде на набережной Дуная поставили памятник славянскому братству: юноша и девушка лет шестнадцати, хрупкие, коротко остриженные, стоят, опустив автоматы. В вытянутой вверх левой руке юноши сидит, встопорщив крылышки, птенец орла. Новисадовцы зовут их "Иржик и Анка" — самые распространённые в те годы чешское и галицийское имена. Говорят, в родные дома вернулось меньше десятой части этих Иржиков и Анок — некоторые остались и обзавелись семьями, но по большей части полегли они в югославских горах и долинах. Должно быть, и Надзейкиной кровью напоилась эта суровая земля, и из её косточек растут теперь яблони со сладкими круглыми плодами.

Идти в Вуковар из Нового сада нетрудно — шагай да шагай себе вдоль Дуная. Правда, леса нам не попадается, и спим мы прямо в подсолнуховых и кукурузных полях. Еду мы выпрашиваем в крестьянских домах: в здешних местах это нормально.

Недалеко от Вуковара, в поле, мы натыкаемся на костёр. Он заметен издалека: горячий красный огонёк. Подходим поближе, и видим чёрные тени вокруг: люди.

— Пойдём туда, — говорю я, одновременно с тем, как Кристо предлагает:

— Пойдём отсюда.

— Нет. Пойдём туда. Наверное, цыгане.

Кристо недоволен, но идёт следом. Однако у костра не цыгане — какие-то местные ребята нашего возраста, преимущественно в камуфляже. На смуглых лицах пляшут красные пятна.

— Вечер добрый! — говорю я, приближаясь. Они нестройно здороваются, с интересом взглядывая на нашу одежду; подвигаются, давая место у огня. Расспрашивают, откуда мы.

— Я из Галиции, а брат мой — из Богемии.

— А! Иржик и Анка! — смеются ребята. Они шепчутся и вдруг выталкивают к нам девушку. Её волосы коротко острижены, но я сразу узнаю её.

— Надзейка! Ничего себе встреча!

Она хохочет, крепко обхватывает меня жилистыми руками.

— Ты здесь что, осталась, да?

— Ага. Вросла! Как ты? Шесть лет не видались. Пошла в артистки, как хотела?

— Ну, вроде того. Танцую. Сейчас вот побродить решила.

— А мать, брат как?

— Ну так.. нормально. А вот этот парень, кстати, мой кузен Кристо.

— Красава! На гитаре тренькает?

Я вопросительно взглядываю на Кристо. Тот хмуро кивает. Тут же находятся и гитара, и бутылки со сливовицей и ракией. Всё это ходит по кругу; мы пьём и поём по очереди хорватские, сербские, цыганские и галицийские песни. Быстро начинаем хохотать неизвестно чему. Один из парней, Винко, приглашает меня на танец, и я отплясываю с ним что-то безумное, придуманное на ходу. Сразу же находятся и другие желающие, и я прыгаю и кружусь, долго-долго, пока по танцу не достаётся каждому. Наконец, Надзейка отрывает меня от очередного кавалера и подводит к костру. Ноги гудят, и голова от сливовицы идёт кругом. Кристо уже заснул, прямо на земле.

— Тоже спать хочу, — жалуюсь я.

— Ложись. Я тебе голову на коленках подержу, — предлагает Надзейка. По лицу её скользят красные блики. Я ложусь и сразу засыпаю.

Будит меня Кристо. Лицо — пасмурней некуда. У меня, наверное, тоже. Похмелье.

С трудом усаживаясь, я оглядываюсь:

— А где все? И где... кострище? Ты меня что, унёс оттуда?

— Ниоткуда я тебя не унёс.

— Тогда где все, всё?

— Нет. И не было.

— Как? В смысле?

— Никого не было.

Он даёт мне открытую бутылочку колы, извлечённую из торбы, которой я обзавелась ещё в Новом Саде. Я болезненно глотаю: каждое движение губ, языка, горла отдаётся в голове.

— Ничего не понимаю.

— Эта Надзейка, она кто?

— Одноклассница бывшая. На турецкую войну когда-то сбежала.

— Повезло тебе, что она здесь... была.

— Почему?

— А потому, что с мертвецами танцевать — опасно для жизни.

— С какими... что...

— Подожди, приди в себя. Покажу что-то.

Я сижу, чувствуя, как наливаются силой жилы. Наконец, встаю. Кристо молча берёт меня за руку и подводит к небольшой ямке в дёрне. Там что-то светлеет; приглядевшись, я понимаю, что это — верхушка человеческого черепа.

— Тут блестел такой значок. С берета. Я его стал доставать, и нащупал... и раскопал. Вот так.

Сразу тысяча две цыганские сказки всплывают в моей голове. У всех у них — страшный конец.

— Ты того... ты здесь не... ну, нужду не справлял? — слабым голосом интересуюсь я.

— Не успел.

— Слава Богу. Пойдём отсюда.

— Угу.

Кристо подхватывает торбу и берёт меня под руку. Сначала я хочу вырваться, но тут же понимаю, что у меня страшно болят колени и лодыжки. Без помощи я не могу идти.

Мы возвращаемся к обочине дороги и бредём вперёд, к Вуковару.

Мы ходим по городу, разыскивая церковь. Югославские дома кажутся мне очень красивыми — и тем болезненнее видеть их лица изуродованными пулями, огромным количеством пуль. Даже череп в разрытой земле не даёт такого ощущения близкой, недавней войны. Чуть не на каждом доме — таблички.