Возрожденный молнией

— Ну, наконец-то, ты вспомнил, что у тебя есть жена. А то, что она волнуется и переживает, тебе, конечно, плевать.

— Милана, я говорил тебе, что занимаюсь одним делом...

— Ты уже им не занимаешься, — резко перебила она меня. — Весь Серпухов обсуждает теперь твою деятельность.

— Какую?

— Какую?! В детдоме! Где ты работал "под прикрытием". Ты и так нажил себе кучу врагов! А тут ещё и это! Хочешь кончить, как Михаил Бекетов?

Как хлыстом слова ударили резко и болезненно. Бекетов был одним из тех, кто пытался защитить реликтовый лес в Химках от вырубки, когда строили дублёр Ленинградки. Писал статьи в городской газете. Его избили так, что он стал полупарализованным инвалидом и вскоре умер. Я рассказывал об этом Милане, но не думал, что она запомнит это имя.

— О чём ты? — я пытался сдержать раздражение, но оно вылезало из меня, как тесто из кастрюльки.

— А ты не знаешь? О, как это удивительно. Где же ты был, дорогой мой? Полиция расследует смерть твоей подружки Элеоноры Матвеевой...

— Смерть? — сердце нехорошо ёкнуло.

— А ты не знал? — издевательский смешок Миланы резанул слух. — Как стра-ран-но, — протянула она. — И ты не в курсе сногсшибательных новостей? Которые сделали тебя самым известным репортером в городе, а может и в стране. Как же так? Где же ты был, милый мой? На необитаемом острове? Сообщаю — твоя тайна раскрыта! Всё знают, что ты работал в детдоме. Теперь туда нагрянули проверяющие. А ты даже не в курсе этого? Удивительно. Просто удивительно. Не понимаю, как тебе это удается?

Почему-то я ощутил облегчение, моё притворство закончилось. Муки совести я испытывал только из-за Норы. Я не смог её защитить.

— Милана, я был занят другим делом...

— Другим? О-о-о. И каким же делом ты был занят, интересно?

Она не слушала меня, зудела назойливо и раздражающе, как комар. Насмешки, злые издёвки сыпались одна за другой. Она словно мстила мне за что-то. А я представлял её, стареющую красавицу, всеми силами она старалась оставаться свежей и привлекательной. В кино, на телеэкране, на красных дорожках кинофестивалей и в многочисленных телешоу Милана могла соответствовать образу гламурной дивы. Но я-то знал ее другой, такой, какой она просыпалась со мной по утрам. Без макияжа, без шикарного платья. Уже немолодая женщина, с опухшими веками, исчерченными синими прожилками, скорбными морщинками у рта, поплывшим овалом лица, и далеко не девичьей обвисшей грудью. Время не щадит никого.

— Милана, давай разведёмся, — вырвалось у меня.

В трубке повисло молчание, лишь откуда-то издалека шёл звук её дыхания, едва слышный, но в нём ощущалось, что для неё это предложение оказалось неожиданным, и в то же время ожидаемым.

— Ты хорошо об этом подумал? — спросила она строго, и добавила со смешком, скорее горьким, чем злым: — Семейная лодка разбилась о быт, — проронила с сожалением и, кажется, еще мгновение и она пойдет на попятную, вспомнит что-то хорошее, что было в наших отношениях. Но одна за другой падали секунды, всё больше и больше отдаляя нас друг от друга.

Брачного контракта мы не заключали, мне не хотелось чувствовать себя на содержании звезды нашего кино с её бешеными гонорарами. И я не жалел об этом. Никогда. Ни тогда, ни сейчас.

— Хорошо. Я оформлю бумаги.

Я был свободен. Свободен от всех условностей, от своей очередной роли "засланного казачка" в детском доме, от унизительного титула мужа Миланы Рябининой, снедаемой меня ревности к ее фанатами. И досады, что я не дотягиваю до высшего уровня.

Стоило отключить телефон, как поплыл хрипловатый голос Макара:

Если сто раз с утра всё не так

Если пришла пора сделать шаг

Если ты одинок

Значит, настал твой срок

И ждёт за углом

Перекрёсток семи дорог...

И когда вышел из кафе, в голове крутилась эта песня и, казалось, под её сопровождение я всё больше и больше отдаляюсь от прежней жизни в России, рву одну за другой ниточки, связывающие меня с ней. И от этого становилось легко, и то же время неуютно, словно я стоял на палубе теплохода, отходившего от причала куда-то в неведомую, но призывно зовущую меня даль.

И тут я обнаружил на другой стороне улицы моего преследователя. Он разговаривал по телефону, но заметив, что я смотрю на него, ухмыльнулся и спрятал мобильник. Застыл, не сводя с меня пристального взгляда.

Что тут повлияло больше — нелегкий разговор с уже бывшей женой, изнуряющая жара после умиротворяющей атмосферы кафе, или слишком крепкий ром в кофе, но сдержаться я больше не смог. Демоны, хохоча и кривляясь, выскочили наружу, надавав по мордам моему ангелу-хранителю, который совершенно безуспешно пытался остановить меня. Но не сумел. Ярость или пары крепкого алкоголя ударили в голову — ходит тут за мной по пятам какой-то засранец! Я не выдержал и ринулся опрометью через улицу. Надвинулся на парня:

— Ты что следишь за мной, сука?! Говори, сволочь!

Толкнул к стене дома. Навис над ним.

— Тихо, не двигайся, — хитро оскалился он, показав мелкие, как у хорька, зубы.

В его руках сверкнул нож, острое лезвие ткнулось мне в грудь. Это взбесило, вывело окончательно из состояния равновесия. Только что я уничтожил целую банду, а этот крысеныш смеет угрожать мне перочинным ножиком! Да еще держит его по-дилетански, выставив руку вперед, словно так и ждёт, чтобы я выдернул его.

Предплечьем я оттолкнул его руку и обрушил удар на запястье. Приём простейший, но эффективный. Парень выронил нож, взвизгнув, как болонка, которой отдавили хвост, закатил глаза. Схватив за ворот, я чуть придушил противника, и от души врезал ему. Отлетев в сторону, тот упал. Встав коленом на его грудь, занес над физиономией кулак.

— Кто тебя послал, сволочь? Говори! Говори!

— Да пошёл ты! — прохрипел он, пытаясь вырваться.

Жахнул его по роже, но ублюдок успел отвернуться. И со всей силы я припечатал костяшки пальцев об асфальт. Руку будто проткнули раскаленной спицей, и на миг я ослабил хватку. И тут же обожгла боль в паху — мерзавец заехал мне коленом. Сбросил с себя. Я упал навзничь, приложившись затылком об тротуар. Аж брызнули из глаз слёзы. Сука!

Противник навалился на меня сверху, нанося быстрые и беспорядочные удары. Я уперся ему в грудь и как только он зазевался, нанес точный хук в челюсть. Такой мощный, что пацан ослабел, затряс головой. Отшвырнул его и вскочил. Но парень быстро пришел в себя, кинулся ко мне в ноги, сбил. Пыхтя и матерясь, мы начали кататься, колошматя друг друга от души.

Видно рядом собралась толпа, краем уха я слышал, как зрители радостно свистели, улюлюкали, орали, как на стадионе после виртуозно забитого в ворота мяча.

Но долго это красочное зрелище продолжаться не могло.

Нарастающий шум приближающейся машины. Завизжали тормоза. Хлопнула дверь, топот ног. Кто-то схватил меня сзади, заломил руки, потащил. В бессильной ярости я что-то кричал, матерился. Размахивая руками, пытался вырваться. И только когда защелкнулись наручники и меня, мокрого и обозлённого, впихнули на заднее сидение машины с синей полосой и надписью "Полиция", наконец, я замолк. Пытался отдышаться, успокоить сердце.

Твою мать, когда не нужно, менты пребывают как "Сапсан" по расписанию, будто только и ждут, когда я с кем-нибудь сцеплюсь на улице.

И тут я понял, какой я идиот. Полнейший. Это была ловушка. И она захлопнулась. Рядом плюхнулся мой соглядатай. Без наручников. Зло ощерился и ребром ладони с оттяжкой нанёс удар мне по шее. Брызнули искры из глаз. Я свалился вбок, ударившись виском о металлическую окантовку двери.

— Хватит, Лысый, он нам нужен живой, — с переднего сиденья пассажира обернулся мужчина. Темно-синий деловой костюм, отлично сшитый, лицо плоское и широкоскулое, восточного типа, выбритый до синевы тощий и кривой, как сабля, подбородок. Взгляд темных узких глаз насмешлив.

— Сука, он мне зуб выбил! — проблеял парень. — Ну, говнюк! — врезал мне локтем под ребра, аж дыхание перехватило.

— Хватит, я сказал, — строго и жестко добавил мужчина, и мой противник сразу скуксился, обмяк. — Держи, — протянул устройство, похожее на медицинский пистолет.

Укол в шею, лёгкий, едва ощутимый, будто укусил комар, и сознание стало мутнеть. Обтянутый серой тканью потолок расплылся в клубящийся туман, и я с головой утонул в нём. И последнее, что я запомнил, машина, сжигая шины, рванулась с места, вжав меня в сиденье.

Вернуться к содержанию

Глава 16. It's only money (Это только деньги)

— Двадцать тысяч! Это хорошие деньги, Кристофер. Очень хорошие.

— Да, неплохо. Согласен.

Ричард Фокс, адвокат Люка Стоуна, выглядел жутко довольным, рассказывая об очередной сделке, которую ему хотелось провернуть. Одет был как всегда с иголочки, строго и солидно. Под длинным светло-серым пиджаком с широкими плечами — белая рубашка с узким галстуком и обязательной булавкой с крохотным блестящим камнем, широкие свободные брюки с отворотами. И, конечно, элегантные оксфордские ботинки на толстой подошве.

Фокс навестил меня в клинике Mount Sinai (Гора Синай) на Пятой авеню, куда меня отвезли после того, как один из копов приложил меня прикладом по голове. И не только потому, что клиника была почти рядом — относительно, конечно, легендарная улица простирается на десять километров. Но и потому, что "Гора Синай" — одна из старейших и лучших клиник Big Apple.

Мне выделили отдельную палату на седьмом этаже. Небольшую, но уютную. Кроме кровати со специальными ручками, там было кресло из бежевой кожи, тумбочка, широкий стол, за которым вполне можно было писать. Но главное, из окна открывалась панорама охваченного буйством золота и пурпура осеннего парка, и Пятой авеню, по которой текла нескончаемым потоком река машин.

Эра громадных, смахивающих на авианосцы или, скорее, космические корабли, машин ещё не наступила. Она начнётся лишь после того, как в Советском Союзе запустят первый спутник и возникнет мода на все, что связано с космосом. Изменится дизайн легковых, задние фары станут, как сопла ракетных двигателей с высокими плавниками, а силуэт — летящим, словно рассекающим звёздную пыль Вселенной. Эх, попасть бы сразу в то время, куда-нибудь в конец 50-х. Или того круче в 1964 год, когда "Форд Моторс" выпустит легендарный "Мустанг". "Маскл кар", от вида которого я просто балдел. Особенно, если это "Кобра Джет 429", массивный и мощный спорткар.

Я смутно представлял себе, что такое двадцать тысяч баксов в ценах 1952-го года, но помнил, что новенький, только что сошедший с конвейера, "мустанг" стоил две с половиной тысячи, а значит на сумму, о которой говорил Ричард, я мог бы купить восемь автолегенд 1964-го года. В в 1952-м году и подавно.

— Они должны заплатить, Кристофер

Хищно повторил Фокс, напомнив мне, как Стоун расписывал в красках своего адвоката, славившегося бульдожьей хваткой. Если вцеплялся в кого, то уже не выпускал, не выдрав приличный кусман "мяса".

— Может быть, это слишком большая сумма?

Я отошёл от окна, присел на кровать, деликатно скрипнувшую пружинами подо мной, и с лёгким вздохом откинулся на подушки, ощутив, как прохлада белья и едва заметный аромат мяты и лаванды притупили немного боль. Рана на голове раздражающе ныла и страшно зудела, а лекарства не снимали эти мерзкие ощущения.

После того, как похитившие меня бандиты сделали мне укол какого-то вещества, я потерял сознание и очнулся уже в Нью-Йорке 1952-го года, в больнице "Горы Синай", окружённый заботливым медперсоналом.

Медсестры прибегали по первому требованию, не сильно мучили процедурами, и постоянно мило улыбались. Не заигрывая и не кокетничая, лишь создавали приятную атмосферу для высокопоставленного пациента.

А то, что я стал пациентом номер один, понял, когда увидел газеты, пестревшие заголовками о неудавшемся ограблении Бэнк оф Америка. И человеке, осмелевшем противостоять целой банде, которая долгое время терроризировал город. Ричард Фокс не мог оставить безнаказанным действия полиции и подал иск о возмещении морального и физического вреда. И не сомневался в победе. Но почему-то мне было жаль напуганного белобрысого парнишку, что ударил меня. Теперь бедолагу выгонят с "волчьим билетом", он покатится по наклонной. Ещё бы, он осмелился ударить национального героя Америки. Чёрт возьми, если так пойдёт дальше, мне и не понадобится писать книгу с разоблачениями компании Джонса.

— Думаю, что нет, — твердо и как-то даже высокомерно сказал Фокс. — В самый раз.

— Скажите, Ричард, у полицейского управления есть какой-нибудь фонд... Ну скажем ветеранов? Или семей полицейских, погибших при исполнении? Ну, или что-то в этом роде.

Фокс кивнул, не отводя от меня пристального взгляда.

— Тогда... Вот что. Когда полиция выплатит эту сумму, я хотел бы пожертвовать её фонду. Как вам это предложение? — я замер, с напряжением всматриваясь в лицо адвоката.

Будет ли он раздосадован моей глупой щедростью?

— Прекрасно! — он щёлкнул пальцами. — Лучшее решение, которое можно было придумать. Это добавит вам ещё очков. Значит, я готовлю бумаги?

Он взял со столика тонкую папку в тёмно-коричневой кожаной обложке, вложил туда пару листов с исковым заявлением, которое продемонстрировал раньше, и сунул в портфель, со щелчком застегнул замок. И чуть склонился надо мной, протянув руку, ещё раз подтвердил, что рукопожатие ни в чем не уступает "бульдожьей хватки" юриста.

Когда Фокс ушёл, я вновь нырнул с головой в статью об ограблении банка. Читатели стали терять интерес к моим злоключениям в Синг Синг и жаждали очередной сенсации. И тут подвернулась новая с пылу, с жару, что называется. Мой главред был в восторге. Нет, он не показывал вида, что моя история та самая "бомба", которую он страстно желал, но по его лихорадочно блестящим глазам, нервно дергающейся нижней губе, я прекрасно это понял.

Чтобы поднять мне настроение и вдохновить на новые литературные подвиги "Проныра" Сэм подарил мне роскошный репортёрский блокнот с обложкой из настоящей кожи, от запаха которой кружилась голова, и ручку от компании Esterbrook — автоматическую, которые стоили в то время бешеных бабок.

Вручая её мне, главред с пафосом сообщил, что писал ею раньше никто иной, сам Эрнст Хемингуэй. Старина Хэм любил посещать тот же самый ресторанчик Тутса Шора, что и Сэм. И на одной из вечеринок писатель преподнёс подарок главному редактору "Нового времени", как главе самого честного и бескомпромиссного издания всех времён и народов, что, конечно, дорогого стоит — известно, как "папа Хэм" ненавидел журналюг.

Я прекрасно помнил, что Хемингуэй писал свои вещи карандашом, а потом перепечатывал на машинке. Так что в байку Сэма я не поверил, хотя и не сказал ему об этом. Но писалось этой ручкой легко и вдохновенно, будто великий писатель реально помогал мне. За очередными кусками текста прибывал Хэнк, забирал их и увозил в редакцию. А уже на следующее утро я получал восхитительно пахнущий типографской краской номер газеты с моей статьёй