Я как раз рисовал забор, который закончил монтировать два, или три года назад, часть крыши и лаз на чердак, когда залаял Мухтар. Кто-то нетерпеливый, требовательно стучал железной щеколдой нашей калитки. Ну как тут не полюбопытствовать? Попробовал встать, но правую ногу снова свела судорога. Беда с этой ходовой частью, с детства мне с ней не везло. Пока я привычными средствами восстанавливал кровообращение, во дворе раздались голоса, переместились в дом, по пути что-то "бумкнуло" и загудело.
— Здорово, Кулибин! — весело гаркнул Петро, — чего это ты надумал летом хворать?! Каникулы, етишкина жисть, в школу не надо!
Он был весел и полон энергии, а за его спиной тенью держался Василий Кузьмич. Он бережно гладил своею культей, коробку старинной гитары. Та отзывалась глубоким, едва различимым эхом.
— Ни фига себе! — вырвалось из меня.
То, что этот инструмент не штамповка, я определил не только по звуку. Очень уж тщательно была инкрустирована верхняя дека вдоль обечайки и круг розетки голосника. Такую бы вещь, да в мою взрослую жизнь! Вот был бы фурор! А по нынешним меркам, смотрелась она, мягко говоря, неказисто. Слишком узкая талия, поделившая кузов на две, почти равные части. Приглушенный, коричневый цвет. Потрескавшийся от времени, лак. С такой, если выйдешь на улицу, пацаны засмеют. Куда ей до праздничной, яркой игрушки, которую вечно таскает с собой Витька Девятка.
В дни моего отрочества, такая гитара мне бы, наверное, совсем не понравилась. Но теперь-то я понимал, что к чему и не сводил с инструмента восхищенного взгляда. И Василий Кузьмич это оценил.
— Вот, Сашка, — сказал он, — владей! Это тебе на добрую память от дедушки Васи. Струны, правда, не все. Но с твоими талантами, у кого-нибудь разживешься.
Я принял подарок из его дрогнувших рук и пробежался по струнам подушкой большого пальца. Не хватало первой, третьей и, как ни странно, седьмой. Наверное, кто-то, в отсутствии дяди Васи, пробовал настроить инструмент под "шестерку". Я б, на его месте, никому не позволил! Гитара была просто великолепна! Жаль, что не ручная работа. Под розеткою резонатора болтался бумажный ценник, где серым по серому было написано: "Ростовский Музкомбинат, 1937 год.
— Что ж это вы на ногах?! — бабушка колобком выкатилась из кухни, расставила стулья. — Сидайтэ! — Когда в дом приходили гости, она передвигалась по комнатам только бегом.
— Мы ненадолго, — успокоил её Петро, тем не менее сел, достал из кармана чертёж вибростола, разложил на столе и перевел свой взгляд на меня. — Слышь, Кулибин, почему именно семьсот на семьсот? Сдается мне, что ты эти цифры взял с потолка.
— Почему с потолка? — возразил я. — Это оптимальный размер, чтобы, не напрягаясь, отливать пятьдесят квадратов плиты. Если больше, двигатель может не потянуть.
— Да куда ж ему столько? — ахнул Василий Кузьмич.
— Люди раскупят, когда производство наладится.
— Погодь! — перебил Петро, — ты намекаешь, что размеры этой хреновины будут зависеть от мощности двигателя? То есть, если её сделать в два раза меньше... Стоп, мощность тут, кажется, не причем...
— Надо уменьшить вибрацию!
— Точно!!! Свести лепестки эксцентриков или болт закрутить на несколько оборотов. Как я раньше до этого не дотумкал? Ладно, вставай Кузьмич. Нечего человеку мешать. Пусть выздоравливает.
Гости ушли так же внезапно, как появились, оставив после себя запах солярки, смолы и натурального табака. Взрослые мужики, а поди ж ты, пришли, проведали пацана. Жаль, что так ненадолго.
Я хотел попросить у бабушки красивую ленточку, или отрезок тесьмы, чтобы повесить гитару на гвоздик, но ей, как всегда, было некогда. "Толкесси, толкесси, как всё-одно прыслуга!", — говорила она в сердцах, когда что-то ей было не по нутру.
Дело важное, лучше не отвлекать. Бабушка накрывала на стол. Судя по количеству глубоких тарелок, у меня прорезается шанс посидеть за ужином вместе со всеми. Еще одно легкое послабление — компресс мне не обновляли с сегодняшнего утра.
Мимоходом во двор я стащил пару кусочков из открытой пачки пиленого сахара.
— Куды?! Сейчас ужинать будем!
— Да я не себе, а Мухтару.
— Тако-ое... — Елена Акимовна хмыкнула и пожала плечами.
Привязанность к домашним животным, которая вместе со мной переместилась во времени, до сих пор оставалась односторонней. Старая кошка Мурка и сын ее Зайчик, по-прежнему шарахались от меня. Увидят, что я захожу в комнату и, кратчайшим путем, в духовку. Как же я их доставал, когда был пацаном! Привязывал к задней лапе игрушечную машину или к хвосту скомканную бумажку, обливал из кружки водой. Кота — так вообще "отправлял в командировку".
— Занёс бы ты, Сашка, нашего Зайчика, пока состав не ушёл, — как-то сказал дед. — Жрать да спать, что с него толку?
И правда, это был редкостный лентяюга. Все погожие дни напролет, он проводил на крыше. Там, где у нас коридор, покрыта она не железом, а толью. Лежит себе, спит. Учует чужого кота — догонит, от души отметелит — и снова на боевой пост.
Мурка ловила мышей и капустников для него, дурака. Идет по двору мявкает, сыночка зовет. А тот — тут, как тут: "Давай, мол, скорей, мне некогда". Положит она добычу на землю и лапой ему по морде! Типа того, что учит: "Берись-ка ты, Зайчик, за ум! А ну, как хозяин рассердится, да уволит без содержания?"
Так оно и случилось. Загрузил я кота в кирзовую сумку, сунул в карман кусок хлеба, что бабушка выделила в качестве "выходного пособия", десантировал его в пустой товарный вагон и дверь перед самым носом задвинул.
Сделал чёрное дело и, главное, никаких угрызений. Ну, нету Зайчика и насрать. По сути своей детство жестоко. Помню лето стояло или ранняя осень. Я был в рубашке с короткими рукавами и всё удивлялся, что кот не царапается.
Как он потом назад добирался? Этого не скажет никто. Фишка какая-то есть у домашних животных. Но только уже зимой, перед Новым годом, я собрался идти во двор закрывать ставни. Валенки надел, дедушкину фуфайку. Фонарик "жучок" сунул в карман, так как боязнь темноты у меня тогда еще не прошла. Только дверь приоткрыл — и сердце зашлось! Между ног просквозила серая тень и, с заносом на поворотах, в духовку! Слышу, бабушка говорит:
— Гля! Чи Зайчик вернулся?
А я уже и забыл, что был у нас такой кот.
Не дожили свой век и Мурка, и Зайчик. Закопала их бабушка в один день. Я, как сейчас помню, стоял у сарая под виноградником, выщипывал из гроздьев спелые ягоды. Смотрю — бабушка из дома выходит. Тут, откуда ни возьмись, наши кошаки: задрали хвосты, мяукают, об ноги её трутся. Елена Акимовна глянула и обомлела: у обоих на шкуре залысины, где вместо шерсти — гладкая кожа. Ну, типа того, что стригущий лишай. Заплакала бабушка и пошла в сарай за мешком. А эти наивняки бегут следом за ней. Я так сразу смекнул, что будет топить. И главное, Мурка уже в мешке, а Зайчик сам в руки идет. До последнего не догадывался, что на смерть. Ох, и жалко их было! Только ни единого слова в защиту животных, я тогда не сказал. Бабушка всё равно бы меня не послушалась, но мог бы попробовать.
А вот с Мухтаром я в детстве дружил. Он, впрочем, со всеми дружил, кто приносил ему сахар. Сейчас немного чурается. Пёс всё ещё узнает меня издали, но уже перестал так искренне радоваться, когда я его окликаю. То ли постарел, то ли почувствовал, что я стал каким-то другим? Наверное, не разобрался ещё, часто ли такое происходит с людьми и чем это аукнется лично ему. Вот и сейчас он послушно вышел на зов, полируя звенья цепи краем дверного проема, неохотно вильнул хвостом и выжидающе посмотрел на меня бельмами глаз.
Когда Мухтар был щенком, дед приучил его, садиться на задние лапы, держать на кончике носа кусочек сахара и начинал отсчет:
— Раз, два... три-и...
Бедный пёс исходил слюной, сосредоточив преданный взгляд на указательном пальце хозяина.
— Десять!!! — командовал дед.
И сахар взлетал по скупой траектории, перед тем, как исчезнуть
в собачьей пасти. Глазом не уследишь!
Было так прикольно смотреть на его несчастную морду, что сахар на нашем столе начал заканчиваться в два раза быстрей. В обычные дни этому способствовал я. А когда приходили гости, даже бабушка любила, при случае, козырнуть перед ними выучкой нашей дворняги.
Что касается его самого, то Мухтар с этого дела тоже имел свой гешефт. Ведь кормили его без изысков: полбулки черного хлеба, да уполовник борща. Ну, когда-никогда обломятся кости, оставшиеся после второго.
С годами наш пёс постарел, рано ослеп. О старой забаве в доме постепенно забыли. Смотреть на него было уже не смешно. Я тоже не стал издеваться над пенсионером и протянул ему лакомство на ладони:
— Можно Мухтар.
Он принял подачку как должное, шевельнул рыжим хвостом и поплёлся в свой обжитой угол, чтобы ещё раз обдумать моё нестандартное поведение.
Ну, что я ещё мог для него сделать? — только лишний раз приласкать. А вот насчет Мурки и Зайчика стоит подумать. Есть у них реальные шансы. Нужно только найти знающего человека.
Обоим моим дедам было не до меня. Они восстанавливали летний душ, пострадавший от наводнения. Яму уже почистили. Степан Александрович у колодца подключал водяной насос, а Иван Прокопьевич укреплял разбитые стены плахами из древесной коры. Заметив, что я поздоровался, но продолжаю стоять в ожидании, он выплюнул из-под усов с десяток гвоздей и хмуро спросил:
— Чего тебе, Сашка?
— Если к примеру, у кошки шерсть клочьями вылезает и голую кожу видно, это можно чем-нибудь вылечить?
— Это у какой такой кошки? У Мурки, что ли? — дед Иван в каждом деле любил конкретику.
— Нет. В школе у нас Милка в подвале живёт. Котят принесла. Жалко.
Версия была не из лучших, но ничего другого на ум не пришло. С точки зрения логики, я вполне мог рассчитывать на адекватный ответ. И он прозвучал:
— Тю на тебя! Не вздумай такую заразу в дом принести! — дед Иван прикусил щепотку гвоздей и опять застучал молотком.
Вот тебе и весь сказ до копейки! У этого поколения своя логика.
— Дедушка Ваня, — снова спросил я, — в сарае у вас или на чердаке веничье не осталось? Такое, чтоб семена еще не очищены?
— Есть чутка, — отозвался он и сплюнул с досады (вот приставучий!), — тебе-то зачем?
— Да сделали мне позавчера такое приспособление, что само семена очищает. Хотелось бы испытать.
Изумленный Иван Прокопьевич, чуть не уронил молоток:
— Да ты что?! Кто ж это такое придумал?
— Наш учитель труда.
— И работает?
— Как зверь, говорит, только успевай, подноси.
— Так прямо само и шоркает? Быть такого не может! А ну, покажи!
До последних дней жизни, Иван дед разбирался с веничьем железной скребницей, которой до этого чистил и мыл свою Лыску. Наденет ремень на руку — и вперед! Он просто не мог вообразить, что может существовать какой-то другой, более быстрый способ.
Я заглянул в сарай. Хотел отыскать насадку и приладить её на электродвигатель, но чуть не споткнулся о велосипед "Школьник".
Каким же он стал маленьким! Не успел удивиться, бабушка забила тревогу:
— Сашка! Иде тебя черты носють?! Ты деда позвал? Дождёсси у меня хворостны!
— Сейчас позову!
Я погладил ладонью седло и взялся за дело. Там, в принципе, дел на один чих: убрать проволоку да закрутить болт. Деревянное основание трогать не стал, какая-никакая устойчивость.
Через пару минут мой электротрансформер легко превратился в чистилку веничья. Не стыдно и показать.
Возле летнего душа стояла короткая лестница. У колодца, давясь и всхлипывая, урчал водяной насос. Иван Прокопьевич собирал инструменты, а дед Степан, стоя на верхней ступеньке, заправлял резиновый шланг в горловину железной бочки.
— Ты чего это тут блукаешь?! — строго спросил он. — А ну, строевым шагом, в постель! Вот увидит бабушка твои железяки, будет тогда чертей и мне, и тебе.
— Она меня и послала. Я за тобой, ужинать.
— Скажи, что уже иду.
— Погодь, — озадаченно сказал дед Иван, разглядывая мою приспособу, — насколько я понял, эта хреновина крутится на валу, и должна, по задумке конструктора, сбивать напайками семена. Так?
— Так, — подтвердил я.
— Ну, если деревянной лопаточкой метелку сверху прижать, какой-то толк с этого будет. Только сдается мне, что получится не намного быстрей. Степан! Как ты думаешь?
— А чёрт его знает, — отозвался тот с верхотуры, — спущусь, посмотрю.
— Са-ашка-а!
Ох, и волнуется бабушка! Надо идти, а жаль: пропущу самое интересное. Опека по мелочам надоедает. Но я своих стариков искренне понимаю. У них перед моей матерью свои обязательства и очень большая ответственность.
— Лишай у той кошки, — вполголоса, чтобы дед не услышал, промолвил Иван Прокопьевич моей удаляющейся спине. — Если лечить надумаешь, возьмёшь у меня дёготь и поганые рукавицы. Мажь не жалея. И её, и котят.
Барский ужин поджидал меня у кровати. Зря бабушка так беспокоилась, ничего не успело остыть. Ни чай, ни картофельный "совус с булдыжкой". Нет, какие волшебные куры бегали в нашем дворе! Мясо плотное, ароматное, в каждой тушке на палец жира, такое не приедается никогда.
Уж в чем-чем, а в курице я понимал. Она эволюционировала рядом со мной всю долгую жизнь, в вареном и жареном виде: от бабушкиных деликатесов до приснопамятных "ножек Буша". Во флотском меню это блюдо относится к традиционным. Последний салага знает: если на календаре воскресенье, значит, на завтрак будет кофе и сыр с ветчиной, а на обед — курица с рисом. В каких только иностранных портах мы ни пополняли запасы продуктов! И в первой десятке каждой заявки обязательно фигурировала она — ее величество chicken.
Я ел в одиночестве. В комнате стояла мёртвая тишина. Елена Акимовна вышла, чтоб ещё раз позвать деда, и тоже пропала с концами.
На половине Ивана Прокопьевича стрекотала моя приспособа. Сквозь открытую форточку доносились приглушенные голоса. Перед тем, как уснуть, я убрал гитару с кровати и поставил ее в угол, рядом с портфелем. Прикоснувшись к стене, она отозвалась объёмным, глухим звуком. Будем дружить.
Глава 15. Мир сходит с ума
Ох уж эти бабушкины чаи! Не хотят они выходить потом. Раза четыре за ночь выходил "подышать свежим воздухом". Ворочался потом, вспоминал, что за сон посетил меня нынешней ночью? Что душа так счастьем сочится?
Утром встал по тому же самому делу, а на лестнице дед. В руке мой маленький велик. На чердак прёт.
— Ты что, — говорю, — делаешь? Зачем тогда вниз опускал?
— Да глянул я на него, — отозвался дед с верхотуры, — и таке ж оно всё маленькое! Ходи за ним в три погибели...
Хотел от избытка чувств еще и рукой махнуть, но передумал. Какая-никакая, а высота.
И такая меня досада взяла! Еле сдержался, не нагрубил.
— Кому-то, — сказал, — может оно и маленькое, а нам с бабушкой в самый раз. Ты бы лучше стиральную машинку достал. Не всё ж ей бельё на доске шоркать?
Тут и Елена Акимовна. Легка на помине:
— А что у меня, руки отсохнут?
Плюнул я и ушел досыпать, но последнее слово оставил, как всегда, за собой.
