| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Но вот беда, — Кейсо пил вино из широкого горла, и струйки стекали по подбородку, по шее, марали синий шелк нового халата. — Моя невеста меня не любила. Правда, я об этом не знал... она ведь приняла от меня чашу и гребень, отдарившись иглой.
— Ваш обычай? — пальцы Янгара раздирали щеку, на которой уже подсохла кровь. И бурые чешуйки летели на и без того измаранный ковер.
— Наш... я не знал, что отец заставил ее принять мои подарки. Я ведь сын князя... старший... наследник... и ему было приятно думать, что дочь его станет княжной. Наверное, если бы я был чуть более внимателен, я бы понял, что ее сердце отдано другому. Но я не видел ничего, кроме ее красоты. И спешил свадьбу сыграть.
Вина было мало.
И горчило, как слезы из того, потерянного озера, в котором Кейсо увидел, во что он превратился.
— По нашему обычаю жених должен добыть зверя... такого зверя, чтобы всем было ясно: он славный охотник. Кабана... или медведя... а я решил, что моя Ингеборген достойна большего. Я вышел на турий след.
— Тура тяжело убивать. У него шкура толстая, — Янгар потрогал ребра. — И свирепый... пятерых затоптал. Давно.
Его воспоминания были другими. В них Лесной Хозяин был просто зверем, одним из многих, которые умирали на потеху толпе.
— Но ты добыл?
— Добыл, — старые шрамы Кейсо заныли, напоминая о той давней схватке. — Только и он меня...
— Сильно?
— Хребет хрустнул. Думали, что не выживу... и что на ноги встать не сумею.
Выжил, пусть бы и долго метался на нити, соединившей два мира. А потом еще дольше лежал неподвижною колодой, кляня богов за такую судьбу.
— И оказалось, что дом остался, семья осталась, но... не быть мне наследником. Кому нужен князь, не способный ложки ко рту донести? И кому нужен муж, который не защитит, не накормит, детей не подарит?
Так сказала Ингеборген, и в словах ее была горькая правда.
Янгхаар слушает увлеченно.
Ребенок еще, пусть и зим разменял прилично. Недожил, недоиграл и теперь душа, очнувшись, желает получить то, что было утеряно.
— Я попросил у нее год. Не хотел терять надежды. И сказал, что если не сумею одолеть болезнь, то отпущу ее. Но я сумел заставить руки слушаться. На ноги встал... все сказали, что это чудо, за которое я должен богов благодарить. Вот только мало его оказалась. Моя невеста вышла замуж за моего брата. Сказала, что любит его... что всегда любила. А он принял ее любовь. И все вокруг тоже.
Янгхаар тряхнул головой.
— Неправильно так.
— Я тоже так решил, — Кейсо вспомнил, как тяжело ему дался тот первый шаг, когда пришлось оторвать руки от печи. Одеревеневшие ноги. Спину слабую, которая, казалось, вот-вот переломится под его весом. И руки дрожащие.
Шаг и безумная хмельная радость: вышло.
Только мало этого оказалось...
...все равно калека...
...и к чему девку неволить? Сердцу ведь не прикажешь, как сказал отец, взгляд отводя.
Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, подстегивая. И шептала она: вот брат, который предал. И невеста продажная.
И все вокруг от тебя отвернулись, сочувствуя, но не делая ничего, чтобы остановить.
Да и... не верили они, что жив будет Кейсо.
Похоронили.
— Я убил своего брата, малыш. Выждал время. Окреп. И окрепнув, вызвал его на поединок. Убил, хотя мог бы оставить живым... он проиграл, потому как до последнего не верил, что я хочу его смерти.
Треск костей. И скрип лезвия, что пробивает кожу, входит в плоть.
— Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день... и ночь тоже... ее красота ушла, как вода в песок.
Янгар хмурится.
И раздирает предплечья, очищая кожу от чужой крови.
— Моя семья от меня отвернулась. И вышло, что не стало у меня дома. Не стало семьи. Невеста же... лучше бы никогда ее не было. Или меня? Однажды я проснулся и понял, что вот-вот задохнусь, не от ее ненависти, но от своей ярости, которая меня не оставила.
— И ты пошел в храм?
— Сначала просто ушел. Бродил среди людей, искал... сам не знаю, чего. И однажды услышал о храме в горах. Ненависть сжигает, малыш.
Он кивнул и, протянув измаранные кровью ладони, попросил:
— Научи перестать ненавидеть.
Этого Кейсо не мог.
Глава 30. Разговоры
Зима-пряха растеряла белоснежную шерсть небесных овец. И рассыпавшись по горам и весям, та была легкой, невесомой.
Снежинки кружились в воздухе, и я, радуясь, что могу ощущать холод, ловила их на ладони.
Пальцы посинели.
И губы тоже.
Но мне было хорошо: отступили кошмары, а на душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем.
Однажды вновь наступит лето, я скину рыжую медвежью шкуру, и тогда...
Не знаю, что будет, но непременно что-то хорошее. И я смеялась, а ветер играл на обледенелых струнах ветвей.
Ты жива, Аану! Снова жива!
Всадника я увидела издали и с трудом удержалась, чтобы не броситься навстречу. Янгар?
Янгар.
На вороном огромном жеребце, который нервно косил лиловым глазом, видимо, чуял близость волков. И гривой потрясывал. Звенели удила, и дорогая, бирюзой украшенная сбруя ловила липкие снежинки. За жеребцом трусила крепкая лошадка игреневой масти, груженая узлами.
— Медведица! — Янгар спешился и, взвалив на плечо тяжелые седельные сумки, крикнул: — Ау!
Голос его, такой громкий и радостный, спугнул синиц. И птахи загалдели, закружились в воздухе. Я же выступила из тени.
— Я тебе подарки привез, — сказал он, глядя на меня. И медвежья шкура показалась слабой защитой от этого взгляда. Янгар же протянул руку. — Пойдем смотреть?
Он поднес мою ладонь к губам, опалил дыханием.
— Холодная совсем...
А потом подхватил на руки, закружил, смеясь.
И небо кувыркнулось, сыпануло серебром.
Было так... радостно.
Только сердце его стучало слишком громко. И я, прильнув к груди, слышала его голос, вспоминала тревожные свои сны.
Горелая башня встретила хозяина скрежетом половиц, словно жаловалась на холод, ветер и мое к ней невнимание. Янгар усадил меня на кровать и бросил:
— Жди.
Он вышел, чтобы вернуться с узлами и свертками. И уходил несколько раз. А когда сбросил на пол последние, то, присев у ног, спросил:
— Может, ты все-таки уедешь со мной? Я купил дом в Оленьем городе. Он, конечно, не чета тому, который был, но... там тепло, маленькая медведица, — моя стопа оказалась в руках Янгара. Он держал ее бережно, поглаживая большим пальцем загрубевшую кожу. — Лед не будет ранить твои ножки. И земля. И...
— Нет.
Я ответила тихо.
Уехать? Искушение велико.
— Я покажу тебе Олений город. Там есть на что посмотреть. На Западном холме стоит храм Ламиике, отделанный солнечным камнем. Издали он сияет, словно... словно и сам из солнца сотворен. А напротив него, отражением, обсидиановый дом Меркку, но туда мы не пойдем, слишком мрачно.
— Нет.
Янгар не слышал меня. Он смотрел снизу вверх, и в глазах его я видела отражение искалеченной души, которая вновь кровила.
— Дворец кёнига... или дом Пехто, куда заглядывают, чтобы попросить для родных лучшей участи... мне, наверное, уже поздно просить...
— Нет, — в третий раз ответила я и, дотянувшись, погладила Янгара по щеке.
Теплая какая...
...и голос сердца отзывается на мое прикосновение.
— Я... не могу, — моя рука попадает в плен его ладоней.
— Почему, маленькая медведица? Если боишься людей, я спрячу тебя от них.
— Не людей.
Он целует пальцы, а я... я отогреваюсь в его дыхании.
— Себя. Я... не хочу никому зла причинить.
И я рассказала ему о гостье, об условии и собственных снах, в которых его убиваю. Янгар слушал, не пытаясь перебить, лишь гладил мою руку.
— Год... — он прижал ладонь к губам. — Год — это не так и много... Налле.
Я вздрогнула.
Янгар знает?
И как давно?
— С первого твоего прикосновения, — ответил он и руку отпустил. — Я не перепутаю тебя с другой женщиной, моя Налле.
Он поднялся и протянул руку к капюшону.
— Позволь?
Нет.
— Не бойся, пожалуйста, — Янгхаар Каапо гладил рыжий медвежий мех. — Я должен увидеть, что я с тобой сделал. Ты... мое зеркало.
И шкура-предательница отозвалась на ласку, съехала на плечи.
— Не отворачивайся, Налле, — пальцы Янгара коснулись подбородка, приподняли, повернули к свету, как назло яркому, жестокому. — Не отворачивайся.
Он отбросил отросшие пряди, которые давно некому было расчесывать и украшать ивовыми листьями. Он наклонился к моему лицу и долго-долго всматривался в него. И я закрыла глаза.
Сейчас Янгар отвернется.
И уйдет.
Хорошо. Пусть уходит. Я останусь одна. И доживу до весны, уже не так и долго осталось. За нею же лето будет. И там как-нибудь...
— Прости, — Янгар коснулся шрама губами. — Прости, пожалуйста... прости.
Мы оба зеркало друг друга. В его глазах мое отражение бледно, перечеркнуто белой линией, словно трещиной. Шрам не исчез. И я сама касаюсь его.
Тонкий какой...
...белый волос, раз и навсегда прилипший к моему лицу.
— Я...
Янгар не позволяет спрятаться. Он разбирает волосы, обнимает, шепчет что-то на языке, которого я не понимаю, но знаю — ласковое, нежное. Он уговаривает меня не бояться.
И страх уходит.
Он просит поверить ему.
Я верю.
Здесь и сейчас, в Горелой башне, под присмотром Великого полоза, который останавливает время для двоих. Его так много, и все-таки не хватает.
Я лежу, обнимая Янгара, который спит. И сон его спокоен. Он даже улыбается, и я касаюсь губ пальцем, провожу, запоминая их очертания. И гладкость щек, сухую кожу шеи, тонкий витой шнур, на котором висит мой давний дар — круглый камень с дыркой.
В груди Янгара живет сердце.
Оно стучит, зовет меня. И рот невольно наполняется слюной. Я вдруг вспоминаю вкус его крови, и солоноватой, и сладкой одновременно.
...а сердце рядом.
...он не успеет ударить вновь.
...и даже не проснется.
...смерть во сне — это почти милосердие.
Смотрю на собственные руки, но пальцы остаются пальцами. И я отстраняюсь от Янгара. А он просыпается.
— Налле?
— У меня другое имя, — отогревшейся в его живом тепле, в его дыхании, мне сложно возвращаться в мой мир. В нем пол Горелой башни холоден, а холод обжигает.
Ничего, вскоре я перестану чувствовать его.
И жару.
И остальное...
— Аану, — Янгар переворачивается на живот. — У тебя рыжие волосы, Аану... яркие, как пламя осенних листьев. И кожа будто золотой пылью посыпана.
Неправда.
— На вкус она как медовые яблоки... а пахнет дымом летних костров...
— Зачем ты это говоришь?
Смеется?
Янгхаар лежит, упираясь подбородком в скрещенные руки. Разглядывает меня.
— Затем, чтобы ты перестала прятаться. Ты подаришь мне сына?
— Я... нежить.
— Подаришь. А лучше двух или трех... и дочку тоже хочу. Пообещай.
— И что тогда?
— Тогда, — он перестал улыбаться. — Я забуду о мести. И отстрою дом. Он будет таким, как я его помню. И даже лучше. Я постараюсь сделать так, чтобы ты была счастлива. А наши дети не знали войны. Пообещай, Аану.
Я бы хотела дать ему обещание.
Дети...
Сын с черными, как беззаконная ночь, глазами. И дочь... и еще сын... двое? Трое? Сколько боги дадут... и Янгар будет любить всех одинаково.
Дом.
Горелая башня, которая очистится от гари. Белыми станут стены ее.
Конюшни, амбары, кузницы...
Огромный зал, где будет собираться семья...
— Аану, — шепотом позвал он.
— Я... не могу.
Обещать, не зная, сумею ли обещание исполнить. Несколько минут тому я думала о том, что готова убить Янгара. И теперь вот... дети, дом — мечта.
Пусть мечтой остается.
Он не стал повторять просьбу и не отвернулся, только в глазах мелькнуло эхо безумия, которое тотчас погасло. Янгхаар потянулся и сел:
— Ты права. Не время еще.
Он вдруг стал собой прежним, диким и злым, черным, что снаружи, что изнутри, как Горелая башня.
— Янгар... — я не знала, как загладить эту рану. — Если я сумею остаться человеком...
— Конечно, сумеешь, маленькая медведица, — его поцелуй был нежен. И горячая ладонь погладил щеку. — А если вдруг передумаешь, то скажи. Я отдам тебе свое сердце. Мне оно ни к чему.
Лжец.
Но от этих его слов горячие слезы подкатили к горлу.
— Тише, Аану, не надо плакать, — Янгар держал меня в своих руках. — Слезы — только вода из глаз... пожалей их.
Жалею.
— Я тебе подарки принес...
Сеть моих волос ловила его дыхание. Моя кожа впитывала его тепло и запах. Мои руки лежали на его плечах и собирали далекое эхо пульса.
— Садись, — Янгар усадил меня на постель. И набросил на плечи не шкуру, но собственный плащ. — Я привез тебе сапожки. Красные. На серебряном каблуке, как и обещал...
...а еще ковры и меха, что толстым слоем легли на камни, защищая меня от холода.
...резные ставни, укрывшие пробоину окна.
...чулки, рубахи, юбки...
...гребни и зеркала.
...украшения.
...пилу и топор, о котором Янгар сказал, что это не подарок, а жизненная необходимость. И позже, в сумерках уже, он вымещал злость на старой осине. Пела пила в его руках. Топор раскалывал деревянные кругляши. И летела мелкая злая щепа, марая свежий снег. А я сидела, любуясь мужем.
Ночь у огня на двоих.
И привезенное им вино, легкое, светлое, почти лишенное хмеля, играет в стеклянных кубках.
Есть хлеб и холодное мясо.
Сыр.
Мед. И сушеные ягоды. Целый мешок орехов... крупы и соль.
— Если хочешь остаться человеком, — Янгар растянулся на полу, и отблески пламени ласкали смуглую его кожу. — То ты должна вести себя, как человек.
Я поняла.
Есть то, что едят люди, пусть бы еда постепенно утрачивает вкус.
Одеваться в неудобную одежду.
И разговаривать.
— Хочу, — я разбираю его косы, и черные волосы ласкаются о мои руки. Янгар закрывает глаза и, доверчивый, засыпает, положив голову мне на колени. И наклоняясь к нему, я шепчу. — И если у меня получится, то... я подарю тебе сына. Или сыновей. Или дочь... обещаю.
Осталась половина срока. Но теперь полгода кажутся бесконечностью...
Янгхаар Каапо остался на семь дней.
Это были долгие дни.
И длинные ночи.
Мы больше не говорили о его возвращении в Олений город, о мести, которую Янгар задумал, о моем сроке и том, что будет, если я нарушу условие богини.
Мы просто жили.
Затерянные люди на краю мира, у самой грани, за которой начинается предвечный океан. И рыба-луна выпрыгивает из него, стремясь вырваться за пределы небесной тверди. Но усилия ее тщетны, и от горя рыба-луна худеет...
...Янгар рассказывает о море, которое дичится пустынных южных берегов. О городе-призраке, что затерян в песках великой пустыни... о самой пустыне... о стране Кхемет, столь же чудесной, сколь уродливой.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
