Четыре возраста Нулизы-сан

Егор покосился на свой тощенький бицепс — и хмыкнул. Уж мужи так мужи, аккурат в троянского коня запихивать. Сорок парней от пятнадцати до девятнадцати, тщательно скрывающих страх за нахальством. Десять сержантов-контрактников, по два на кубрик. И командир отряда — целый капитан, любитель оригинальных переводов с древнегреческого.

Но вот оружие прямо с порога в руки — это Егора определенно порадовало. Внушило надежду, что в этой армии с автоматом больше времени пройдет, чем с метлой-лопатой. Надежда окрепла, когда в расположении указали открытый короб (да, тот самый знаменитый цинк, про который Егор в боевиках читал):

— Патроны берите, кто сколько хочет. Пристрелка оружия завтра, кто руководство не выучит — будет молча завидовать стреляющим. А перебьете друг друга — сэру Чарльзу Дарвину на том свете кланяйтесь. Он как раз переходное звено ищет, от обезъяны к долбоклюям!

Стрелять начали не “три патрона в месяц, девять за всю службу” — а тридцать патронов ежедневно. По средам так и вовсе до полного остекленения: стоя, лежа, с ходу, в дыму, по пояс в воде, в обвязке со стены, под грохот взрывпакетов... Уже через месяц вид настоящего ствола вызывал не щенячий восторг, а глухую тоску: чистить же!!! Чистили каждый свое оружие, за единственным исключением: худшему стрелку дня доставался в довесок автомат лучшего.

Лучше всех стрелял Крыс. Да, Крыс! Тот самый, из “круглого двора”, Первомайского района. Егор увидел его в первый же день — застыл столбом, и поднос чуть не выронил.

— Чего пыришься? — буркнул атаман “Первой майки”. — По-твоему, я совсем дурак, даже в армию не гожусь?

— А...

— Андрей меня звать, кстати. И двигайся уже, у тебя сейчас борщ польется.

Сели за один стол — Егор все глазами хлопал. Андрей, оказавшийся Крысом — то есть, наоборот! — посмотрел на собеседника:

— Да екарный бабай, отмерзай уже! Чего ты удивился так?

Егор помешал сметану — оказывается, тут и кормят не так страшно, как рассказывали. Не нашел, что сказать и вздохнул. Андрей вздохнул тоже:

— Увидел, какие к вам гости ходят, и понял: или я рискну — или до конца жизни гайки точить.

— Зато не убьют, — негромко высказал тайный страх Егор. Собеседник хмыкнул:

— Дай-ка я тебя тоже удивлю, умник.

Из внутреннего кармана кителя Крыс вытащил маленькую книжечку, перелистал и прочитал с выражением:

— В Первую мировую войну среди погибших насчитывалось девять десятых военных и одна десятая гражданских лиц. Во Вторую мировую войну погибло поровну военных и гражданских лиц. Завершился двадцатый век бомбардировками Югославии, во время которых погибло девяносто процентов мирных жителей и всего десять процентов военнослужащих.

Посмотрел на Егора, наставительно поднял палец:

— Новое тысячелетие открылось войной в Ираке. Точных статистических данных о жертвах нет, но все сходятся на том, что соотношение погибших мирных жителей к погибшим военным составляет пятьдесят к одному. Служба в армии — твой шанс выжить в грядущей войне!

Андрей убрал записную книжку и принялся за еду, Егор тоже. Выходя из столовой, Крыс повертел головой:

— Вам про костюмы доводили? Ну, про новый подход?

Егор кивнул:

— Или ты, или тебя. Инструктор говорил, раньше было не так. Для своих старались все получше сделать. Удобно, надежно. Без внезапных заскоков.

Андрей добавил, тоже негромко:

— Ты не бойся. Уже результаты есть по первой волне. Я узнавал, говорят — главное, не испугаться.

Егор стиснул зубы, как-то вдруг ощутив, что Андрей и правда старше на целых два года. Крыс же с недоумением пожал плечами:

— Меня только одно удивляет. Чего раньше не догадались, если это так просто.

— А вот это я как раз и спрашивал. У тех самых гостей.

— И?

Егор махнул рукой. Андрей покривился:

— Ну, понятно. Все в масштабах страны. Планетарно все, глобально. Про мелочь вроде нас кто же подумает...

И вот вышел Андрей в лучшие стрелки, так что чистить собственный автомат ему почти не приходилось. Ясное дело, нравилось это не всем; но едва коренастый челябинец по кличке Болт затеял разборку — налетели “одуванчики” и живо разъяснили: флотский штрафбат не в земле, на воде окопы копает. Отставить ржать! У воды есть второе агрегатное состояние, это лед. Где у нас много льда? Кто намек не понял, шаг вперед: вас ждет гостеприимный солнечный Таймыр!

Одуванчиками тут называли сержантов. На каждых восьмерых курсантов их приходилось двое. Каждую ночь двое-трое сержантов дежурили в расположении, и потому никакая параллельная власть мимо них в отряде образоваться не могла. Сержанты все были мужики-контрактники, чуть ли не тридцати лет. Многие женатые — а седые все. Кто по вискам, кто и полностью — в сочетании с короткой стрижкой смотрелись форменными серебристыми одуванчиками. Учили быстро и просто: после инструкций, написанных непонятно кем и для кого, четкие пояснения сержантов любую загадку превращали в удивительно красивую техническую находку... И ведь хотел Егор в авиаконструкторы, Кербером зачитывался — а теперь, получается, вместе с формой мечту казенную выдали?

Вокруг шеи свежий подворотничок, вокруг подворотничка воротник пятнистого кителя. Ниже кителя штаны, ниже штанов знаменитые сапоги. На флоте раньше ботинки выдавали — а теперь бери, что есть, да скажи спасибо за удачно найденный размер. В кирзовых набултыхался бы... Сапоги стоят на сером бетоне, да и вокруг бетон, только что лавка строгаными досками выстлана. Коридор гулкий, широкий — практически пустой. Желтые лакированные сиденья, да салатово-зеленые холодные шкафчики с личными номерами, да белые квадраты светильников на потолке. По левую руку в конце коридора стальная гермодверь — оттуда Егор вышел. По правую руку, в точно таком же конце коридора — точно такая же дверь, и над ней красный прямоугольник с буквами мерцает. “Не входить! Идет испытание!”

Туда Егору скоро идти.

Впрочем, он все еще может отказаться. Тут нарочно коридор пустой. Нет никого. Никто не осудит, не засмеет. Говорил капитан — девушки-канмусу могут уйти в любой момент, пока Позывной не получили. Для них этот чертов коридор долго тянется, мужикам хотя бы в этом проще... Решил — не сворачивай.

Егор потрогал письмо в кисете и вздохнул. Ответ писал пять раз. Комкал и тщательно рвал, на мелкие клочки. Вот уже и домой съездил, в первое увольнение. Алиска им гордилась, все три дня дальше полушага не отходила. И не остался, вернулся на базу — этим гордился уже сам Егор; он-то знал, до чего страшно шагнуть на ступеньки вагона... А вот письмо — так и не написал. Все записки мелкие, все отговорки занятостью — правда, гоняли тут плотно. Только это же не причина!

Заметил капитан Егоровы терзания, отозвал в сторонку и на два счета расколол. Покачал рыжей бородой: общая для мужчин проблема. Некоторым легче сделать, нежели сказать. А у некоторых весь пар в свисток. Из которых будешь? Так я и думал. Не можешь длинно, пиши коротко, лишь бы почаще. И не спросил, кому письмо; ну да Егору хоть об этом хватило ума промолчать.

Мама с папой, может, и плачут — а все равно согласились, что выбор был правильный. Не в том смысле, что выгодный или удачный — а в том, что любой другой был бы хуже. Теперь не расплескать бы этот выбор до самого конца, не опозориться бы... Никто, решительно никто! Не запрещает по сигналу пойти не направо — налево. Сейчас еще можно дать слабину. Никто тебя не увидит, никто тебя не осудит, никто не засмеется.

Разве что ты сам будешь чувствовать себя говном. Вот интересно, кто коридор этот Прямой Кишкой окрестил — отказник, выходит?

Красный транспарант замигал и погас. Егор напрягся.

Мечта или не мечта — а судьбу табельную получи, распишись, да не про... Не утрать по пути, потом же на склад сдавать.

Зеленый... Зеленый!!!

— Н-ну п-пошли...

* * *

— Пошли вниз, тут не Сиэтл.

— Еще пару минут, чистым воздухом подышать. Не беспокойся, флагман, ревун все услышат.

За отходящим конвоем — зеленый утюжок острова Оаху в низкой короне белых столбиков-айсбергов. Перед конвоем — небо синее, море бирюзовое и редкий по теперешним временам южный ветер.

— Вот хватает же им смелости ждать своей судьбы на клочке камня посреди океана!

Остров Оаху выдержал удар Ото-химе; остатки ее северной армии где-то сравнительно неподалеку, милях в сорока южнее, у верхушки вулкана Мауна-Кеа. Отброшенная армия все еще велика, больше любой местной стаи. Но занята покамест наказанием невиновных и награждением непричастных. Так что медицинские материалы вполне можно везти на Токио.

И вот конвой выходит.

Конвой состоит из единственного грузовика — “Фьярдвагена”, и той же эскадры, что вела его в Сиэтл — все до единого корабли Тумана. Флагман — линкор “Нагато”. В авангарде легкий крейсер “Носира” и два эсминца. В каждом дозоре принцип тот же: легкий крейсер и эсминцы. Справа “Яхаги” с эсминцем, слева “Сакаво” с эсминцем же, и в замыкании “Агано” — уже с двумя эсминцами, потопленный “Харукадзе” восстановили, пока конвой шел до Сиэтла и назад. Туманник восстановить несложно: ядро подобрать успели, а “серебряную пыль” в Гонолулу целый завод производит. Несколько дней в прохладной тишине громадного дока — и ядро вырастило вокруг себя новый эсминец, нисколько не хуже прежнего. А флагман тем временем заново рассчитала для него аватару. Так что “Харукадзе” бодро движется в замыкании конвоя, а его аватара машет рукой девушкам на палубе “Летящего Феникса”.

Девушки не торопятся уходить с палубы.

— А прикинь, мы-то как раз и могли бы заниматься танководством!

— И перевернуться в танке нам не страшно.

— Точно! И каток “Пантеры” менять вполне по силам.

— Ага, и голой жопой в снег тоже?

— Зато у нас школоносец уже в наличии. Даже прямо так и называется.

Школоносец “Летящий Феникс” плавно занимает место в ордере. Под конвоем выстраиваются четыре подводные лодки. Девушки в форменках смотрят на счетчики взвеси — и понемногу, с очевидным сожалением, покидают палубу школоносца, уходя в герметичные отсеки с трижды очищенным воздухом.

— ...А самое главное — это же игра. Проигрыш в ней ничего страшного не означает. Можно болеть за любую команду, совершенно не переживая о судьбе проигравших.

* * *

Проигравших стая рвет в клочья. Тут глубинные забывают, что стрелять они умеют не хуже береговых; что взвесь позволяет вылепить заряд приличной силы; что существует на свете тактика и что завтра тоже будет день — все тонет в черно-багровом. Вбиваются клыки, смыкаются клешни, зубы пробивают кожу и чешую, кольчатые хлысты рассекают одинаково мягкие глаза и упругий хитин, и долго потом блестят на волнах разводы взвеси.

Хранительница довольно потянулась, припомнив ловкое избавление от соперниц. Мир довольно прост — и зря береговые делают вид, что у них не так. Впрочем, чего и ждать от существ, дышащих воздухом. Плотность воздуха никакая, вырастить из него ничего нельзя — как они живут, убогие? И ведь не просто живут, металлы ухитряются добывать... Металл в океане ценность; металл — путь к почету.

Самое почетное место — при раковине повелительницы стаи. Береговые зовут повелительницу “химе” — принцесса. Принцессой можно только родиться. А вот сделаться хранительницей ложа принцессы может любая, у кого сил хватит. Всего только победить всех соперниц. Правда, потом до конца жизни приходится спать в пол-уха: молодых много, а место Хранительницы одно... Вот, кстати. Если бы химе прислушалась к добрым советам, и приказала бы завести не одну Хранительницу, а хотя бы десяток? Во-первых, интриговать будут не только против единственной Хранительницы, а вдесятером с наглой молодежью бороться все-таки легче. Во-вторых, нахальной смене будет куда расти. Сейчас получается лишний расход Старших особей в схватке за высшую должность. Выигрывает одна-единственная — а проигравших стая рвет в клочья!

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Хранительница приказала всплытие. Лично для нее самое приятное было путешествовать под поверхностью воды, в просвеченном золотыми лучами живом тепле. Ну и дозорных наверх надо время от времени выгонять — мало ли чего! Береговые хитрые! А уж твари, с которыми береговые связались — те совсем за кромкой, и потому непредсказуемы.

У береговых есть огонек. У глубинных тоже имеется огонь, и потому они чуть-чуть понимают береговых. И могут немного предвидеть, куда береговые погонят громадные лоханки, набитые чистейшими металлами и вкуснейшими полимерами. Увы, у лоханок обжигающие сердца, и добывать их весьма непросто. Хранительница выскочила из воды, огляделась: никого и ничего, только взвесь поблескивает на волнах. Солнце теплое, волны невысокие. Хранительница потянулась: драконье тело завилось в спираль, разбрызгивая пену на все стороны.

Ну что ж, твари! Нашлась и на вас управа. Вот ваши сердца: измерены, взвешены и отданы Ото-химе. А уж дочь Морского Царя найдет применение шестнадцати ядрам!

И кстати — намек Ото-химе поймет с полуслова. Стая, способная победить конвой из шестнадцати кораблей Тумана — не игрушка даже для владычицы морской. Такую стаю не подомнешь мимоходом, с такой стаей надо уже договариваться.

Хранительница повторяла доводы сотни раз — да уж больно те приятно звучали, чтобы надоесть. Победу в самом деле ничего не заменит. Ото-химе сильна — но Север ей не уступит!

Хранительница подбросила алюминиевый бак — сердца тварей загремели о стенки, защелкали друг о друга. Глубинная осмотрела внешний слой взвеси, блокирующий радиоволны. Повреждений не было; пленные ядра никак не могли бы позвать на помощь. Тогда хранительница довольно улыбнулась.

Они проиграли!

* * *

— ...А проигравших порвут на ленточки уже без нас. Сэр, я не понимаю, отчего вы так упорно не соглашаетесь еще немного нажать на медведя. Почему не добить его? Татарстан почти отвалился, муфтий уже сделал заявление. Якутия провозгласила независимость, или вот-вот сделает это. Ввести войска русские могут и туда, и туда. Но это второй Афганистан, только в тайге. Мы упустим шанс. И мы проиграем. А проигравших...

— Фиори, я был вроде вас пять лет назад. Я точно так же подбирал обоснования, считал вероятности. И шеф точно так же спускал в унитаз выверенные до запятой планы, как сегодня это сделал я. И никогда ничего не объяснял. Мальчика-инициативника можно было на этом и послать. Девочку... Теперь уже и на столе не трахнешь, харрасмент пришьют. Не опускайте глазки, вы же сами несли эту херню про меня позавчера в курилке.

— Сэр, прошу прощения, немного увлекся. Завернул для красоты фразы. Все мы люди. Сэр.

— Уже нет, Фиори. Уже нет. На планете кроме людей, как минимум, три разумных вида. С которыми хомо сапиенс сапиенс не может иметь общего потомства. Ватикан пока что думает над нашим запросом. Ребе, как самые умные, спихивают друг на друга. Буддистам просто похер. Даже не ответили. Мекка написала ехидно: мы вас полста лет как прокляли, чего вам еще?