Накануне

Толпы народа ожидали на площади выхода Изяслава, и радостно приветствовал его появление на ступенях храма.

— Вот ваш князь! — громогласно провозгласил Михаил Всеволодович.

Возгласами "кирелеисан" народ приветствовал Изяслава.

— Принимаете ли вы меня всем сердцем? — громко спросил киевлян Изяслав.

— Можем главы своя сложити за тя, — ответили киевляне.

Михаил Всеволодович улыбнулся краешком рта. Всем известна любовь киевлян, изменчивая, как погода по весне. Народ еще немного покричал, после чего князь заключил ряд с киевлянами, условия которого Михаил Всеволодович заранее обсудил с лучшими людьми Киева. Михаилу пришлось отпустить всех киевских пленников и надавить на половецких ханов, что бы захваченные ими люди не продавались жадным до полона латинским купцам и евреям-перекупам, не уводились в степь, где бы сгинули в безвестности, а были выпущены на волю, за хорошее вознаграждение. Это, безусловно прибавило популярности черниговскому князю в среде простого народа, а с боярством пришлось договариваться иначе: где-то настоять на своем, а где-то и уступить, а иных изгнать из Киева, конфисковав имущество.

После заключения ряда, что по факту выглядело лишь как дань традиции, процессия двинулась на княжеский двор, куда простой люд не пустили. Там, в торжественной обстановке, Михаил Всеволодович возложил золотой венец на голову Изяслава и усадил на древний стол, на котором по слухам восседал сам князь Владимир. Князь Изяслав устроил пир для лучших людей, пригласив церковных иерархов, но и простой народ не обделил — гулянья затянулись на три дня.

Народные гуляния, наконец, закончились. Жизнь горожан постепенно входила в привычное размеренное русло. За праздничными столами, народ не заметил, как люди черниговского князя грабили монастыри и церкви, поддержавшие прежнего князя. Михаил Всеволодович отдавший приказ на разграбление все же вынужден был считаться с киевским вече, потому грабили по-умному, не нарушая принятых правил. Религиозность киевлян обладала удивительной специфичностью. Впрочем, некоторые из игуменов обезопасили себя, преподнеся богатые подарки истинному правителю Киева — князю Черниговскому.

— Все исполнили в точности, — шепнул на ухо пьяному князю Варфоломей Кормиличич.

— Сколько? — поинтересовался князь абсолютно трезвым голосом.

— Семь тысяч гривен серебра и почти три сотни гривен золота.

— Не густо, — поморщился князь.

— Остального добра еще на добрых десять тысяч будет, — дополнительно сообщил боярин. Может и более.

— Хорошо, — шепнул ему князь. — Приготовь триста гривен для архиепископа Белгорода, да золота с полсотни положи.

— А не лишка? — прошептал боярин.

— Делай как велю, — прошипел князь, ласково улыбаясь гостям.

После пира, Черниговский князь отправил припозднившихся гостей по домам, велев холопам развести их на телегах, а сам отправился на митрополичий двор, где под охраной тридцати слуг из молодшей дружины сидел в заточении киевский князь.

— Откажись от княжения, — уговаривал его Михаил, — и миром отпущу.

— Так и отпустишь? — недоверчиво спросил Владимир Рюрикович.

— Богородица видит, не хочу тебе зла, — продолжал увещать черниговский князь. — Окупа с тебя возьму, по справедливости. Двадцати тысяч гривен думаю хватит.

— Побойся бога, — воскликнул теперь уже бывший великий киевский князь. — Откуда у меня столько?

— Найдешь, — равнодушно пожал плечами Михаил.

— А если откажусь? —

— А коли откажешься...

— Очи вынешь? — нервно перебил Михаила Владимир Рюрикович.

Черниговский князь не ответил. Долго вдумчиво смотрел в напряженное лицо Владимира Рюриковича. Бывший киевский князь заметно нервничал: играли желваки на скулах, тонкие холеные пальцы, унизанные перстнями, нервно теребили четки. Михаил выдержал паузу, наслаждаясь беспомощностью князя.

— В порубе сгною заживо, — наконец, молвил он грозно.

— Сын отомстит за меня, — сверкнув очами, ответил Владимир Рюрикович.

— Сыновец твой в полон попал к половцам. — усмехнулся князь Михаил. — В моей власти отнять его и бросить в поруб. Все веселее тебе гнить будет.

— Сына не трожь! — закричал Владимир Рюрикович.

— Подпиши ряд и признай мое старшинство, — потребовал Михаил.

— Побойся бога! — чуть не плача воскликнул Владимир Рюрикович.

— О боге тебе надо мыслить, — усмехнулся Михаил, уходя.

Глава 16. Киев.

Василь, целый день гулявший по Киеву, вернулся поздним вечером и рассказал уморительную историю.

Князь велел, отвезти игумена в монастырь. Но возничий, простецкого вида конопатый паренек не знал, кого везёт.

— К тому же был он с великого похмелья, — сквозь смех рассказывал Василь. — И преподобный игумен как на грех одет крайне скромно.

— Ну и что тут смешного? — шмыгнув носом спросил Местятка.

— Так я и говорю, — продолжал Василь. — Холоп-то в церкви редко бывает, на исповедь не ходит, оттого и не признал преподобного.

— Удивил, — хмыкнул Местятка.

— Ну и что дальше? — спросил Сашка.

— Холоп принял игумена за бедного инока! — рассмеялся Василь.

— Эка невидаль, — подал голос, лежащий на лавке Мирослав. — В Киеве, почитай, каждый второй в церковь не ходит.

— Неужто так? — с сомнением произнес Костяжко.

— А в Чернигове иначе? — вопросом на вопрос ответил старый воевода.

— Ну... — парень слегка замялся, не найдя, что ответить.

— Так вот, — вновь заговорил Василь. — Холоп заставил преподобного самового управлять лошадью, а сам лёг на телегу и проспал всю дорогу.

В ответ раздался настоящий взрыв гомерического хохота. Смеялись все, даже Мирослав, отличавшийся крайней набожностью.

— А утром... ха-ха-ха...как проснулся, увидал как проезжающие и проходящие мимо бояре и знатные люди кланяются игумену, — размахивая рукой, сквозь смех, с большим трудом сказал Василь.

— Ха-ха-ха, — весело хохотал Местятка, от удовольствия подрыгивая длинными ногами.

Товары свои Сашка продал с выгодой благодаря помощи Климяты — весьма ушлого ключника Мирослава. По совету старого боярина трофейные кольчуги пошли на продажу или в переделку. В отличии от собственно брони, то есть кольчуги, брони дощатые казались наилучшей защитой. Вогнутые пластинки, нашитые на кожу, отлично держали удар стрелы или кинжала, так как заходя друг на друга имели двойную толщину.

Удивительно, но приличной брони ни новой, ни бывшей в употреблении на торгу не сыскать, и это после разгрома киевской и галицкой дружин. Хорошая броня — вообще большая редкость. Хотя надо признать — дощатые брони вытесняют кольчуги, и производство броней уже поставлено на поток.

Булгарские купцы активно скупают оружие и доспех, и спрос на предметы вооружения поднял цены на них.

— Есть у меня одна бронь готовая, — нехотя признался мастер-бронник, когда все предложенные изделия покупатели забраковали. — Для боярина ладил, да видно сгинул он в сече. Упокой господь его грешную душу.

— Покажи, — сразу потребовал Сашка.

— Серебра-то у тебя хватит ли? — с насмешкой произнес мастер, оценивающе оглядывая покупателя.

— А ты сколько за нее хочешь? — забеспокоился Шемяка.

Мастер назвал цену. Местятка аж присвистнул, услышав сумму. Дорого до неприличия. Но жизнь дороже.

— Показывай, — решительно потребовал Сашка.

— Броня дощатая, — весомо сказал мастер, положив сверток на стол. — Две доски: нагрудная и на спину доска. Пластины все выпуклые. Одна к одной. Железо самое лучшее, что можно найти в Киеве. Бронь блестит яко лед, — с любовью нахваливал товар мастер.

— Ух ты! — восхищенно воскликнул Местятка.

Нагрудная доска являла собой настоящий шедевр — пластины высеребрены и все вместе являли изображение Михаила Архангела.

— Сцепляются тесемками доски. Надень, вроде бы и подгонять не придется, — предложил мастер.

Сашка облачился в бронь, пришедшуюся ему впору.

— Хорошая бронь, — с нежностью поглаживая пластины похвалил свою работу мастер, и не удержался от выпада. — И удобно скидывать такую, когда убегать от ворога станешь...

— Но, но... — отреагировал Сашка.

— Ты не обижайся, — миролюбиво сказал мастер. — Оно всяко бывает. Тесемки разрежешь и мигом скинешь.

— Да понял я, понял. — кивнул Шемяка. — Беру.

— Может шелом посмотришь? — с надеждой в голосе спросил мастер, когда получил свое серебро.

Сашка молча кивнул. Бронник ушел в дом и вернулся обратно с новым свертком в руках. Крутобокое боевое наголовье полностью закрывало лицо и голову. Подкладка двойная: кожа и ткань. Причем, ткань не дешёвая. И вообще отделка дорогая: корпус оббит серебряным листом, и украшен позолоченными серебряными накладками: на челе красуется все тот же Михаил Архангел, а на самой вершине образы Спаса и святого Георгия.

— Сын украшал сей шелом, — с гордостью произнес мастер, передавая Сашке наголовье.

У Сашки глаза загорелись. Шелом Мстислава Глебовича доставшийся ему в качестве трофея ни шел с ним ни в какое сравнение. Этот — настоящее произведение искусства. Ему самое место в витрине музейной экспозиции Эрмитажа, а не на бесшабашной голове сорвиголовы, каким ощущал себя Шемяка.

— Сколько просишь? — спросил он, нервно облизывая пересохшие губы.

Мастер назвал цену. Местятка стоял, открыв рот в удивлении и с выпученными глазами.

— Беру! — тряхнув головой воскликнул Сашка.

— Уф-ф, — наконец выдохнул Местятка.

Когда странные покупатели ушли, младший сын мастера встревоженно спросил отца:

— А ну как князь пошлет за броней и шеломом?

— Не пошлет, — ответил мастер. — Он в полон попал к половцам, а отец его в порубе сидит, как сказывал сосед.

— Все равно, боязно, — тяжело вздохнув, сказала женка, выходя из-за ширмы, где она сидела тихой мышкой. — Одет он просто, не как боярин. А серебром сорит. Кума сказывала, что, когда князя схватили, кто-то под шумок умыкнул мешок серебра.

— Мешок, — с издевкой повторил мастер. — Скажешь тоже, глупая ты баба. Не мешок, а целых пять мешков.

— А на торгу говорят, десять... — поделился сплетней сын мастера.

— Вот я и говорю... — нервно покачала головой встревоженная женщина.

— Молчи лучше, — прикрикнул на нее раздраженный муж. — Нам до того дела нет. Сына теперь оженим, дочерей замуж отдадим, да не за этих голодранцев, что ошиваются каждый вечер под окнами. Найдем подходящих мужей. Серебра теперь хватит.

— Ой, на сердце не спокойно, — запричитала жена.

— Цыц, баба! — сурово прикрикнул на жену раздосадованный мастер.

Мирослав вообще оказался очень полезен Сашке, по его совету заменили арбалеты на более мощные, а торков вооружили пиками с узкими гранеными наконечниками. Лавр долго выбирал их, пока не нашел нужные. Дело в том, что хороший наконечник — вещь редкая и дорогая соответственно. Те, которые у них имелись — из дрянного железа и от них избавились.

Мирослав исподволь вел доверительные беседы с Шемякой, нахваливая своего князя. Даниил, по его словам, воин отважный и удачливый, а главное щедрый с теми, кто ему служит. Одна беда у князя, бояре земские, аки волки голодные рвущиеся к власти и богатству. За тридцать серебряников готовы мать родную продать, а уж про княжение в Галиче и говорить нечего. Не нужен им князь, правящий самовластно. Готовы иноземных князей принять на стол, лишь бы вольности свои боярские сохранить. Князю Даниилу очень нужны люди верные...

Сашка соглашался, в печали качал головой, ахал и охал, но ответ давать не спешил. Не хотелось ему лезть не в свои дела. Змеиный клубок в Галиче пугал своей непредсказуемостью, но и врагов он успел нажить не мало: резанский великий князь, половецкий хан Тигак, князь-изгой Константин, торческий князь Юрий Мстиславич, Мстислав Глебович из черниговских князей. И в Галиче бояре встретят его не с распростертыми объятиями... Не любят пасынков земские люди, ой не любят.

— Что с Мисаилом решил? — с деланным равнодушием спросил Мирослав.

Вопрос был задан между делом, но Сашка насторожился. Что-то во взгляде старого боярина с добрым улыбчивым лицом испугало Шемяку. За маской доброго деда Мазая, взявшего шефство над зайцами, скрывался хищный зверь, буквально на мгновение явивший свою сущность.

— А что с Мисаилом? — переспросил Сашка, лихорадочно соображая, что ответить. — Он свободный человек, как поправится пусть идет на все четыре стороны.

— Значит он не пленник? — уточнил старый боярин с тем же равнодушным видом.

— Нет, конечно, — подтвердил Сашка.

— Это хорошо, — удовлетворенно кивнул Мирослав. — Теперь насчет моего выкупа...

— Дядько Мирослав, какой выкуп? — перебил боярина Шемяка. — Это я в долгу перед тобой.

— Не спорь, — строго сказал боярин. — Не хочешь выкуп — твое дело. А от подарка, ежели откажешься — обидишь старика.

— Разве я посмею обидеть... — в смущении возразил Сашка, но был остановлен властным жестом боярина.

— Молчи и слушай, — сказал Мирослав, потянувшись рукой за висящим над головой шелковым шнурком колокольчика.

Но зов явился ключник Климята. Мирослав, не поворачивая головы, велел ему:

— Неси все.

Климята метнулся к одному из многочисленных сундуков у стены. Проворно выбрал из связки, висящей на поясе, нужный ключ, открыл висячий замок, затем еще один внутренний и, откинул крышку.

На столе появились свернутые в трубочку пергаменты, а затем тяжелые мешочки, судя по звону, когда их водрузили на стол, полные денег. Затем Климята вытащил из сундука три тяжелых ларца.

— Здесь, мой тебе подарок, — сказал Мирослав, махнув рукой в сторону мешочков, и видя растерянность Шемяки, строго прикрикнул. — Бери, не то обижусь.

Сашка согласно кивнул.

— Благодарю, — сказал он коротко.

— Благодарить потом будешь, — по-стариковски заворчал боярин. — Молодежь пошла нонче... не чата нам...

Выслушивать нравоучительные сентенции волынского воеводы — не самое любимое занятие, но парень терпеливо ждал, когда старый боярин выговорится, сравнивая себя в молодости с Сашкой и сравнение это выходило не в пользу Шемяки.

— В ларцах — выкуп за волынян, что в полон к тебе попали. За них плачу златом-серебром, — наконец перешел к делу боярин. — А в грамотах дарственные на двор в Галиче и сельцо под градом.

— Я очень признателен за дары, — поблагодарил Сашка. — Но это так неожиданно...

— Погоди. Еще не все... — тяжело вздохнул боярин. — Я в монастырь ухожу. Сорок гривен серебра я уже внес в казну и, сёла купленные отписал монастырю. Детей у меня нет, так что после моей смерти они тебе достанутся, как наследнику моему.

Сашка уже ошарашенно смотрел на боярина, своей волей сделавшего его богачом.

— Хотел еще в Киеве двор тебе отдать, да не получится... Утром на торгу бирючи заклич выкрикнули...