Девушка и Змей

Может быть, она появится у тебя на Коинской — сегодня вечером или завтра...

— Исполин в третий раз график менять не будет! — заявляет Чамианг в качестве последнего сокрушительного довода.

"Профессор Мумлачи был моим учителем. Сия связь неразрывна! Он всё сделает, как я захочу."

"А у меня есть свои ученики. И я исхожу из их пожеланий."

"Так ведь для барышни Ягукко лучший праздник — здешняя работа. Вы в самом деле боитесь, будто она расстроится из-за какого-то бала?"

В итоге ты согласился.

Двадцать восьмое число. Гайчи после уроков приходит на дежурство. Как всегда — собранная, бодрая: человек настроился на работу. Дангман сталкивается с ней у дверей ординаторской. Учтивейше придерживает дверь, пропуская вперед. На лице твоей ученицы — добродушное удивление. Чаминга-младшего можно заподозрить в любых странностях кроме одной: проводить на службе время вне расписания.

— Мастер Дангман, что с Вами?

— Да вот, тружусь, знаете ли.

— Вы?!

— Да! А вот Вы сегодня — не "тово", как сказал бы бедняга Буно. Вас перенесли на завтра. Надобно усилить бригаду в предпраздничный вечер. Пока обормоты вроде меня будут танцевать...

— Но кажется, Вы твердо намеревались не смочь посетить это торжество?

— Увы! Она не снизойдет утешить меня в моей рабочей скорби. Ее, оказывается, позвали на нашу вечеринку. Вместе с мужем, — Чамианг делает рукою движение, словно бы треплет по макушке какое-то малорослое существо, гадкое на ощупь. — Разумеется, я должен быть там!

Гайчи посвящена в сердечные дела коллеги Чамианга. Сие не может не радовать тебя: любезности между этими двоими — знак дружбы, но не ухаживания.

Тагайчи замечает тебя. Ты подслушивал?

"Обидно?"

"Скорее, приятно."

Тут бы и двинуться домой. Вдвоем, на Коинскую улицу. Но — нет. Завтра предстоит рабочая ночь. С прошлых выходных Гайчи не была у тебя, уже целых одиннадцать дней. И сегодня не придет.

Кто кого жалеет? Дитяти нужно соблюдать распорядок труда и отдыха. Пожилому человеку вредно перенапрягаться накануне дежурства. Забота о здоровье превыше всего. Врачи, олухи пред Господом...

Увиделись на минуту — и что, расстаться?

Вместе дойти хотя бы до университетских ворот. Можно было бы просто погулять по городу: не долго, не до ночи. А что, если вас увидит кто-то из знакомых? С другой стороны: почему бы наставнику с учеником не бродить по улицам, сочетая прогулку с ученой беседой?

— Мастер! Как та больная со спаечной?

Недужная Харвайнан пять дней назад переведена в палату. В твою палату, хотя поступала она не к тебе, а к Ягондарре. Исполин счел за лучшее оставить ее полностью на твое попечение. Кажется, Ягондарра был этому только рад. Сомнительное удовольствие: иметь повод лишний раз общаться с тобой.

— Стул был, температура субфебрильная, рана без особенностей. Скорее всего, обойдется. До следующего раза...

Снег в Ларбаре растаял, как и предсказывалось. Сыро, мелкий дождь. Прохожих в этот час немного. Вы сворачиваете не к школярским общежитиям и не в сторону Коинской, а к реке. Идете вдоль рельсов того трамвая, на котором обычно ездите в Четвертую лечебницу. На этой же улице ближе к набережной Юина будет Дом Печати. Новомодное стеклянно-чугунное сооружение посреди невысоких кирпичных домов. И еще — толпа продавцов газет возле входа. Самые ретивые из них пытаются предлагать свой товар даже трамвайным пассажирам — в окошко, пока вагон тормозит перед въездом на мост.

Гайчи шагает рядом. Руки в карманах, капюшон плаща поднят. Она не глядит на тебя. Только у перекрестка чуть заметно кивает влево: "Свернем?".

Переулок со странным названием: "Последний". Через несколько десятков шагов от него ответвляется другой: "Мокрый". Основан в осенний денек, похожий на сегодняшний?

Вы с Тагайчи перебрались в Ларбар почти одновременно, четыре года назад. Она намного лучше тебя знает город. Больше доводилось гулять по нему? Если бы ты чаще выходил из дому в свободные дни, ты мог бы встретить ее. Два, три года уже мог бы мечтать о ней. Два или три года мечта твоей жизни могла быть не бесплотным образом, а живым человеком. Или тогда ты бы не заметил девушку-школярку? Прошел бы мимо?

— Эти хитросплетения вокруг расписания... Поломали все планы?

— Подумаешь — планы. Что я, танцев не видела... И действа в эти праздники точно не будет. У нас Хиоле рожает.

"Хиоле", имя героини старинного мэйанского действа. Почему бы такое прозвище не носить одной из начинающих лицедеек?

— Твоя знакомая? Она из Университета? Нужна какая-то помощь?

У гайчиных подруг, и возможно, ровесниц уже родятся дети. А она тратит время на тебя, хотя и знает — ты же сам ей сказал — что в этом смысле тут ни на что рассчитывать не приходится.

Гайчи смеется:

— Насчет помощи — спасибо, хотя мы надеялись управиться сами. Да она, похоже, не в первый раз уже щенится.

Ты успел испугаться. "Сами". Опытные медики...

А в собаках ты не смыслишь.

— Какой она хотя бы породы?

— Самой лучшей: дворовой.

— А как выглядит?

— Серая, лохматая, морда валенком, ушки топориком. Она с месяц назад к нашему балагану прибилась. Добрая, не лает, не скулит, только вздыхает.

Переулок кончается чем-то вроде площади. Впереди серый дом: двухэтажный, длинный, с арочными окнами и единственной дверью посередине. Точно перед дверью, в нескольких вершках от нее из мостовой растет дерево. Непонятно, как жильцы протискиваются мимо ствола, когда выходят. Или у них имеются другие двери, во двор, а эта служит просто для красоты?

Между этим домом и соседним есть просвет. Только там мостовой нет вовсе, а на земле рассыпаны какие-то обломки. Ты подаешь Гайчи руку.

Она ни разу не сказала сегодня "Вы" или "ты". И сам ты тоже. Неизвестно: тут, на улице, должно быть как "дома" или как "на людях"? Тропинка через дворы, утоптанная земля и следующий мощеный переулок. Глухие стены по обе стороны: слева обычный забор, а справа какая-то старинная кладка. Остатки крепостной стены? Здесь вас точно никто не увидит. И ты не отпускаешь гайчиной ладони. Но если ты сейчас сделаешь то, что хочешь, — остановишься, обнимешь, скажешь "люблю", "люблю тебя", — что будет? Гайчи дослушает и убежит. Потому что иначе ты в следующий раз ты позволишь себе подобную выходку где-нибудь в больничном дворе, ночью на дежурстве, и так далее. То есть нарушишь собственные страшные клятвы.

Или можно выпустить ее руку, и тогда — чинно прогуливаться дальше.

Рукопожатие: крепкое, но без слов, без взгляда в лицо. Ты разжимаешь пальцы. Вздыхаешь — возможно, не хуже той лицедейской собаки. Гайчи больше не прячет ладошку в карман.

Мокро и холодно. На редкость неудачное время ты выбрал для прогулки.

Двадцать девятое число. Канун праздника Премудрой — дня грамотеев и ткачей. Восьмой час, и пока ни одного поступления. Те недужные города Ларбара, кому, возможно, следовало бы к вам обратиться, сами приступили к торжественному застолью. Или не решаются отправляться в лечебницу, опасаясь встретить развеселую гулянку у лекарей.

Труженики книгохранилища уже посетили с поздравлениями свою коллегу Харвайнан. Убедились: дело идет на поправку. Принесли цветы и гостинцы. Всю запретную еду — яблоки, сушеные смоквы — законопослушная старушка отдала больничным сестрам. Примолвила: "Заберите у меня это. Соблазн!". В голосе слышится: "В свое время я знавала соблазны куда более разрушительные. Вам, о дети, сие еще предстоит...".

Девушки угощаются возле большого окна на лестничной площадке. Обсуждают соблазны, присущие их теперешнему возрасту.

— Бедненький Датта. Барышня Курриби с папашей на гулянку пришла. Самая красивая, в белом! К рыжине, да к дибульскому цвету лица белое — в самый раз.

Одна из сестер ходила в лабораторию. По пути не удержалась: заглянула в залу, где гости собрались на больничный бал.

— Тебе, Гайчи, такое бы тоже пошло, — молвит другая девушка.

— А мне всякое идет.

— Доктор Мирра, как всегда, учудила. К ее-то волосам — наряд лисьей масти! Поддельный шелк и вырез вот досюда. А на грудях в оборочку. И кавалера себе нашла как раз по это место.

— Это кого же?

— Дык-ить! Мужа Даниной зазнобы. Это, девочки, — вообще! Собою прыщ. Сюртук с мехом из какой-то драной кошки. Голова вся в мелких перышках. Зато на пальце перстень серебристый: здоровущий, с гербом.

— Лунный рыцарь?

— Ага! Как откроет крышечку с кольца, как всыпет кому-нибудь яду...

— Бедный, бедный Дани!

— Дани, между нами говоря, мог бы и получше себе бабу найти. А то: пока в балахоне, еще ничего. А в платье... Если грузчика из гавани в женское нарядить, примерно так будет смотреться. Ручищи — во! Кулачищи — во!

— А она кто? Лекарка?

— Нет, по химической части. Муж механикам лекции читает, а она при Естественном пристроилась. На разряд сдать, или как еще... Ученая дама, короче.

— Если от нее убавить, а к мужу прибавить, самый раз будет. Соразмерная парочка.

— Насчет убавить-прибавить — это про мастера Харрунгу. От него отрезали несколько лоскуточков...

— Как это? Откуда?

— Без хирургов обошлось: от пиджака. И пришили на жакетку его супруге. Ткань шерстяная, рисунком в болотные огни.

— Зато сразу видно, кто чей муж. Чтоб посторонние бабы зря не зарились.

— Это наоборот, для женщины еще обиднее. Я, мол, при этом мужике состою, как бесплатное приложение.

— Что же в этом плохого? Замужем. Значит "за мужем". — рассудительно замечает Тагайчи.

— Как за каменной стеной — пушечка чугунная... Ну а твой-то чего?

Гайчи откусывает от яблочка — сочного, с хрустом. Переспрашивает:

— Что — "чего"?

— Давно не заходит...

— Ему не велено.

— Что, начальство газетное запретило?

На последний вопрос Гайчи не отвечает. Только посмеивается: "Да нет, более высокая власть. А именно — я!".

По лестнице поднимается нянька. Запыхавшись, окидывает суровым взглядом компанию: "Я здесь одна работаю, остальные болтают." Молвит басом:

— Девки! Где тут у вас старшой? Его женский доктор требует.

Тагайчи немедленно срывается с места. Направляется не в ординаторскую, а вверх по лестнице. Туда, где ты, собственно, сейчас и находишься. Знает, что ты опять подслушивал? Или просто видела, как ты прошел наверх часом раньше, но до сих пор не спустился? Видела, и потому сама ждет тебя у лестничного окна. Тебе ничего иного не остается, как начать спускаться навстречу.

— Ой! — скажет Тагайчи, — Мастер Чангаданг, Вас на консультацию вызывают. Гинеколог из приемного.

Ты заходишь в ординаторскую, берешь куртку. Гайчи ожидает у дверей. Лидалаи, стоя у окна, любуется то ли на свои цветы, то ли на снег за стеклом.

— Я в приемный покой, — сообщаешь ты.

И зачем-то добавляешь:

— Наденьте плащ, барышня Ягукко. На улице зима.

Мастер Видачи встречает вас у входа в смотровую. Здоровается: с тобой подчеркнуто-учтиво, с Тагайчи запросто. Подмигивает ей:

— Не повезло, да? У всех праздник, а мы...

— Я Вас слушаю, — отвечаешь ты вместо приветствия.

— Ко мне недужная поступила. Семнадцать лет, а всё девица. Правда, с головой не в ладах... Боли в животе. Будь они справа, я бы Вас раньше позвал. А тут слева, но всё как-то не складывается у меня. И живот неважный. Лейкоцитоз, опять же: одиннадцать. Месячные, как я вызнал, только прошли. Хотя толковать с этой... с этаким созданием... Вот уж подлинно: незамутненный разум! Вы своё "снимете" — я ее тогда со спокойной душой к себе заберу. А то — боязно.

Видачи протягивает тебе тетрадь с ее данными. "Тукки Адунго, племя — человек, пол женский, 1101 года рождения, Ларбарские ткацкие мастерские, ученица."

Специалисты по женским болезням не так боятся пропустить что-то "свое", как вы. Если речь, разумеется, не идет о родах или нарушенной внематочной беременности — но в этих случаях картина, как правило, очевидна. Это в хирургии отсрочка операции на несколько часов может грозить серьезными последствиями, а воспаление придатков и даже пельвиоперитонит допускают консервативное ведение. Определить гинекологическую больную в хирургию не так опасно, как хирургическую — в женское отделение. Отсюда и привычная подстраховка: "Вы снимите свое, а мы заберем".

Девочка-подросток согнулась на краешке стула. На вид ей можно дать лет четырнадцать. Косится на вновь пришедших:

— Здрассте.

— Барышня Адунго! Что с Вами произошло?

— Сюда попала!

— Почему?

— Надуло. Не иначе, в цеху. Сквозняк... Вот тут, — ее рука указывает на левую подвздошную область.

— "Сквозняк" у нее вот тут, — бормочет Видачи. — А еще в мозгах.

— Расскажите подробнее: когда это случилось и как началось?

— Значит, так. Всё было хорошо. Потом зима пришла. Топят. От махин жарко, а еще и топят. У нас там женщины: им жарко. От пожара небезопасно, а они открывают. Ну, и пожалуйста...

— Когда у Вас появилось недомогание?

— Вчера. В общаге с проверкой ходили ночью. Каждый раз что-то ищут. То дурь, то гостей, то незнамо что. Вот как ушли, мне что-то плохо стало.

— Да, — не унимается Видачи, — Это ж надо: такую дурь проглядеть!

— Как именно "плохо"?

— Ну, затошнило сначала. И даже рвало. Но — один раз только. Я еще подумала: может, мы съели что? Но другие-то в порядке!

— Расстройства стула были?

— Чего?

— Понос был?

— Не-а, только болело.

— Внизу слева?

— Зачем "внизу"? Наверху, посередине.

— Та-ак! — грозно молвит мастер Видачи. Кажется, сие сообщение для него в новость. Он подступает, чтобы взглянуть на недужную поближе:

— Тукки! А сейчас точно внизу болит? Или там же, где и вчера?

— Не-а, сейчас внизу. Оно еще ночью там болеть стало.

— Больше рвоты не было? — спрашиваешь ты.

— Не-а. Но тошнило и болело всю ночь. Ой! А может, я — это самое...?

— Что "это самое"?

Девушка поясняет сердито:

— Беременна?!

— Семеро на помощь! — Видачи всплескивает руками, — Так ты ж девица!

По испуганным глазам ее видно: твой коллега не вызывает у больной ни малейшего доверия. В самом деле, смотрел ли он ее? Или ограничился расспросами?

— Половой жизнью Вы живете? — задаешь ты следующий вопрос.

— Да я вот думаю: а может, таки-да? У нас там один... В цеху... Говорят, многих уже перепортил... Мало ли...

Видачи кричит на нее:

— Я тебе говорю! Как врач! За свою девичью честь можешь не беспокоиться!

Должно быть, все же смотрел. Всякая беспечность имеет свои пределы, даже у лекарей Первой Ларбарской.

— А тогда с чего же? — огрызается девушка, глядя на него.

— Вот мы и выясняем!

Ты подводишь итог:

— Значит, появились боли "под ложечкой" и тошнота. Однократная рвота. Диареи не отмечалось. Сотрапезницы здоровы. Температура поднималась?