— Ай, молодцы! — Сказал я, встав на отвал огневой, — сразу видно — передовики! Отличники боевой и политической!
— Ну, — ответил, распрямившись коренастый, судя по густому, надтреснутому голосу, немолодой, боец, — и что?
— Орудие прямо блестит! И видно его издалека! Боюсь, что видно не только мне, но и немцу. С того берега.
— А мы врага не боимся.
— Похвально. Только миномёту всё едино — не боишься ты его или штаны намочил. Разрыв мины посреди вашего орудийного дворика всех вас, чистюль, смешает с вашим же навозом. Да и хрен с ним, но без вашей пушки танки бить тяжело будет. Поэтому придётся вам, стахановцы, орудие с той стороны грязью вымазать.
— Не будем мы орудие пачкать. Его в чистоте содержать надобно.
— Верно, брат. Оружие — оно чистоту любит, — я спрыгнул вниз, сел на корточки, прикурил, потом пересел на сошку пушки, закрывшись орудийным щитом от наблюдения с того берега. Продолжил:
— Но любит оно чистоту больше изнутри. А вот с грязью снаружи как-нибудь стерпится. Ведь, война сейчас какая пошла — кто позже обнаружил себя — тот и победил. Это во времена Наполеона и Кутузова дальнобойность и, особенно, меткость, были такие, что о маскировке никто и не думал. Наоборот, все разряжались павлинами, пушки бронзой на солнце слепили. Для внушения врагу страха — смотри, какие мы примерные солдаты — пушки блестят, служим давно, стреляем быстро. А сейчас... Вот сейчас снайперов наших встретил. Они мне рассказали. До немцев от них — полтора километра. Группа немцев прикуривает от одной спички. Первого — снайпер засекает, наводит винтовку, второй — отметил дистанцию, вводит поправку на расстояние и ветер, третий прикурил — получил пулю в лоб. Полтора километра. Винтовка. От вас — два километра. Завтра на рассвете немецкий наблюдатель засечёт блеск вашего образцового орудия, позвонит на гаубичную батарею. После пары пристрелочных выстрелов, вместо вашей позиции будет большая-большая воронка от залпа всей батареи. Сейчас война такая — спрячься, дождись удобного момента, ударь наверняка, смени позицию, спрячься. Тот, кто так воюет — всю Европу завоевал. Остальные червей кормят.
— Это подло, — сказал молодой голос из глубины.
— А без толку погибнуть — глупо. Отомсти за подлость — сожги завтра их прямо в их железных тракторах. Вымажи орудие снаружи грязью, ветками, соломой укрой позицию, подпусти метров на двести и влупи ему бронебойный под шкуру. К этому времени тут такая свистопляска с фейерверком будет, что вспышку вашего выстрела не сразу и заметишь. А до выстрела — дожить надо. И после — выжить. Немцев, там, за мостом, много, а нас — мало. А пропустить их нельзя. Позади нас — женщины, дети, старики. К ним пустить врага — вот подлость. Так что, прячьтесь "боги огня" в землю. Чем позже они вашу позицию найдут — тем больше вы их побьёте. Это мой вам совет.
Я встал, оттряхнул штаны.
— А это мой вам приказ! — раздался громкий голос Ё-комбата над головой, — я тоже на ... блеск пришёл! У вас что, ..., клуб ... самоубийц, тля! Где ваш комбат, мать его растак!? Я ему ... сейчас ... .... ....! ... сыну! Сказал же, ... ... замаскировать ... орудия... ! Долбо... ! Сам лично постреляю, к .... матери! Герои ... ! Вся Белоруссия костями таких .... героев усыпана, на ...! Нет, мало... ! И здесь ... надо всё, к .... костьми застелить, долбоё...! Но, я, .... буду, но не позволю! Их, ..., кости пусть тут белеют!
Я хотел смыться, он меня поймал за рукав:
— Что ты этим му... сказки рассказываешь? Уговариваешь их, на ... , выжить, ...! В хлебало бей сразу, долбо...! Раз сами Родину защитить не хотят! Или пристрели, к е...! Раз жизнь не дорога! Сказки им сказывает, придуркам! Маскировать орудие, чтобы даже я не нашёл! И две запасные позиции! Снарядные ниши и защитные щели шпалами перекрыть! Я, ..., проверю! Кишки через рот достану, если не сделаете! Немца доблестью не напугать! Не боится он! Он смерти только боится! Хватит воевать, как попало! Навоевались, ...! Полсоюза отдали, "отличники боевой и политической"! Немец людей живьем в коровниках жгёт, а мы всё честно воюем! "Подло!" Полстраны нелюдям этим отдать — вот что подло! Через час приду — проверю!
Он толкнул меня:
— С глаз моих пропади, сказочник! Поэт-композитор! Только песенки петь, больше и толка нет! Брысь!
Брысь, так брысь. Хоть я и не кошка, а свалил с кошачьей скоростью. Комбат орал, как пожарная сирена. Слышали не только расчёт этого орудия, слышал, наверное, весь батальон, а может и немцы — мины стали кидать наобум. Толи нас пугали, толи сами рёва Ё-комбата испугались.
Я вернулся на позиции роты, вместе с Кадетом ворочали шпалы, которые развозили на машине. Зачем руками таскать? Трофейной техники у нас было больше, чем водителей. Сам сел за руль "Опеля"(в том мире я как раз закончил курсы и получил права), потыркался, помыркался, да и поехал, выбив лобовое стекло — фары не включал, а без стекла хоть что-то видно. Кадет бегал впереди, смотрел дорогу, чтобы я в яму или окоп не свалился. Потом мы только возили (я рулил, Кадет бегал) — ротный Степанов бойцов выделил, в качестве грузчиков. После шпал возили солому, сено, нарубленные ветки деревьев, развозили ящики с боеприпасами по позициям — Школеров забрал вообще всех шоферов. Потом я уронил машину в воронку, прибольно ударившись раненной грудью о баранку руля. Вытащить машину не смогли, хорошо пустые ехали. Слили топливо в канистру и бросили машину. Хотели сжечь, но отложили на утро — может получиться вытянуть.
Из-за удара о руль рана так разболелась, что плюнул на всё, пошёл к медикам. Там на меня долго ругались — швы разошлись. Зашили опять (на трезвую голову гораздо больнее), залили всё перекисью, засыпали стрептоцидом (наверное, он — желто-зелёный), забинтовали обратно, запретили возвращаться в строй, пообещали ближайшим эвакуационным транспортом вывезти в тыл. Ага, щас! Они, транспорты, под утро, самое раннее, вернуться, Я проспал до четырёх утра и сбежал проверять дозоры.
Спящими оказались только двое. Расстреливать не стал, но пропинал от души, доложил об этих уродах их ротному (хорошо они не из нашей роты оказались, сам сгорел бы от стыда).
Перестрелка на берегу почти совсем стихла. За всё время моего обхода не бухнула ни одна граната. Оказалось, комбат отвел наших на первую линию окопов, это немцы одни постреливали. Теперь между нами и немцами — только боевое охранение, а они спят, уроды.
Под утро нас ждал сюрприз — трактор приволок короткоствольную гаубицу. Расчёт развернул её прямо напротив моста, на высотке, окапываться не стали. Забили сошники, разгрузили снаряды, повалились спать кто — где. Чудные ребята. На что надеются? Жить не хотят?
Похолодало. Я замерз, как на морском дне. Вернулся на свою позицию. Кадет спал, как котёнок, свернулся калачиком на шинели, постеленной на земляной уступ в укрытии. Накрыл его ещё одной шинелью. Пусть поспит. А сам пошёл к Тарасовой яме — здесь у нас тыл.
Повара уже не спали, суетились у полевых кухонь под растянутыми от обрыва оврага до обрыва маскировочными сетями. Тут же они сделали укрытия — подкопав станы оврага, укрепили всё шпалами. Колодец выкопали на месте, откуда бил родник.
— Неплохо поработали, ребята.
— Угу, — ответил пожилой, в принципе мужик в белом переднике и смешном белом колпаке со странным отчеством Оскальдович, — По краям оврага ещё и окопы вырыли — тоже воевать будем. Как всех покормим, так в окопы и полезем. Что, Виктор Иванович, проголодался?
— И замёрз. Горячего чая бы выпил. А лучше — кофе. Где бы его только взять?
— Чудны дела твои, Господи! Главный старшина по трофеям и не знает, что у него в хозяйстве творится. Что, Тарас тебе не доложил? У нас же и кофе есть, и какао, и шоколад. Скрыть хотел?
— Не думаю. Не тот человек наш хохол, чтобы от меня скрывать, тем более такую ерунду. Вот ром — наверняка скроет, а в кофе он толка не понимает. Давай кофе! Тысячу лет не пил. А привык к нему, как к куреву. Бывало, кофейку хлебнёшь, закуришь, хорошо! После контузии ещё ни разу кофе не пил. А термос есть? Навари ещё. Полный термос. Помирать, так с кофе и песней. А, шоколад. Шоколад — только раненным. Он помогает, при потере крови. Понятно? Давай сюда две, нет, три плитки. У меня большая кровопотеря, а ещё дитё на шее. Что смотришь?
— Кадет, что ли?
— Ну, а кто? Ты не смотри, что он боец настоящий — ребёнок он ещё, растёт. А растущий организм, что раненный — сладкого требует. Ух, блин, блаженство! Ты откуда умеешь так кофе варить?
— Я поваром в ресторане работал.
— Что ушёл?
— Не я ушёл. Меня ушли. Воровать не давал.
— А так бывает?
— Да, все воруют.
— Это я знаю. Как ты мешал-то?
— Сообщил кому следует. А они ресторан закрыли. Столовую сделали — блюда стали, что помои, но продуктов уходило, как на мои. Я устроился поваром в столовую при райуправлении. А тут — война. На, вот, Иваныч, пожуй. Опять будешь носиться, как конь ошпаренный. Вчера утром только и ел. Неужели до сих пор есть не хотел?
— Хотел. Всё как-то некогда. То — то, то — это. Думаю, забегу по пути, закружился — забыл.
— Да, не дай Бог так жить, что пожрать не то, что нечего, а некогда. Ты жуй, жуй. С собой положить?
— Давай. Вместо гранат положу вот в эти карманы. Так, сюда — печенья.
— Галеты трофейные.
— Ага. А в банках что?
— Это — тушёнка, это — молоко сгущённое.
— Класс! Сгущёнку я люблю. А Тарас где? Спит?
— Задание командования выполняет. Жуткой срочности и секретности.
— А, я вспомнил. Ты вот, что. Запомни — если всё не совсем удачно сложиться — уходите на лесопилку. Знаешь где это?
— Проходили мы её.
— И тыловые службы все оповести. Там последний рубеж будет. Она же — точка сбора.
— Ну, Бог даст, всё обойдётся.
— Да, надеюсь. Но, твердо знаю — на Бога надейся, а сам всё делай, не жди никого.
— Это точно. Держи, Виктор Иванович. Термос, шоколад. Вот ещё сыра чуток я припрятал. А во фляжке твоей знаменитой что? Давай, коньяком и долью. Как не говори, а всеми этими богатыми трофеями тебе и обязаны.
— Спасибо. А на завтрак что будет?
— Гречка с мясом. Много мяса. Пополам почти. Получилось мясо с гречкой. Комбат приказал завтраком так накормить, чтобы до вечера о еде не вспомнили. А тут коров набило на нашем пути.
— Набило или набили?
— А какая разница? Раз бесхозные. Немцу оставлять жаль. Пусть ребята лучше поедят вдоволь. Посиди, покури, немного осталось. Вот, кофе подолью.
— Слушай, Антип. Имя у тебя — наше. И фамилия. А отчество такое откуда унаследовал?
— От бабки отца. Она род вела толи от шведов, толи от прибалтов. Из скандинавов, в общем.
— Так ты у нас горячий финский парень! Ох и велика Родина наша. И какая только кровь в русской не смешалась!
— Теперь вот немецкая добавиться.
— Не добавиться. В нас она всегда была. Мы же с полабскими славянами, пруссаками и прочими германцами раньше одним народом были. Ариями.
— Что ж воюем теперь?
— Самая злая драка меж братьями. Что в Гражданскую воевали? Вообще один народ по сердцу и уму раскололся. Брат брата убивал.
— Это — да! — сказал Антип Оскальдович и отошел к кухне.
Я курил на лавке за столом из свежих, ещё сырых досок, откинувшись на холодную стену оврага, закрыв глаза, наслаждаясь последними тихими минутами. Вдыхал аромат мясной, кофе, курил. Хотелось, чтобы тишина этим утром не кончалась. Но, уже начало сереть на востоке. Глянул на часы — скоро семь. Ещё час — и начнётся!
Будь ты проклята, война!
— О! А Хозяин Леса уже здесь! Не спиться? — откуда-то сверху, чуть мне не на голову спрыгнул Санёк Степанов.
— Кто рано встаёт — тому повар и подаёт.
— Чтой-то ты не весёлый? — ротный плюхнулся на лавку рядом, понюхал мою кружку, отхлебнул, — Здорово живёшь!
— Тихо-то как, Саш, чуешь? Как хочется, чтобы эта тишина осталась. Так хочу, чтобы провалились все эти "арийцы", мать их, сквозь землю! Вместе со всеми своими гавнюками — Гитлерами, Гудерианами, Геббельсами и Гимлерами. Высшая раса, тля! Гордое звание ария проклянут теперь на века.
— Это что за арийцы? А, вспомнил. Немцы себя так назвали.
— Нет. Это они одно из старых имен нашего народа присвоили. Арий — пахарь переводиться. Поэтому плуг — арало, пахать землю — арать.
— О, как! Получается — мы арийцы?
— Все белые люди — арийцы. Как отсюда стали расселяться, так и живут везде. Даже на севере Индии и в Иране, не говоря уже о Европах.
— Слушай, откуда ты это всё знаешь?
— Так, рассказывал один задорный мужик. Балаболить он мастак. Ему профессора, по-секрету, поведали, а он всем растрепал.
— Провалиться они не проваляться, а вот на два метра их в землю загнать мы с тобой обязаны. Наша, первая рота, встретит немца во вчерашних окопах. Комбат приказал держаться до тех пор, пока не начнут с землёй перемешивать. Тогда — отойдём. Третья рота будет окопы рыть по этому склону.
— Разумно. Нас ставит потому, что в нас больше всего уверен?
— Говорит, у нас рота наиболее спаяна и слажена. Тут главный фокус не в том, как удержать первую линию окопов, а отойти так, чтобы они продолжали думать, что мы там ещё сидим.
— Ловко. Я и сам так же думал. Но... "Гладко было на бумаге...". А ладно, живы будем — не помрём, а поживём — увидим!
— Как рука? Сможешь воевать?
Я с удивлением посмотрел на свою левую руку, лежащую на коленях, сжал, разжал пальцы.
— Слушается. Не болит. Совсем её не чувствую, будто нет её, но не болит и слушается.
Взял левой рукой кружку.
— Не чувствую кружки. А, хрен с ним! Стрелять могу и ладно!
Первое, что я сделал, когда занял свой окоп — вымазал каску глиной, потом землёй натёр, шелуху соломенную втёр. Каска стала тяжелее. И что чехол не догадался сшить, дурья башка? Хоть из сетки бы что сварганил. Для "леших" — сделал, а себе — нет.
В окопе мы расположились впятером — я, Кадет и тройка бойцов с ДП. Сразу занялись благоустройством окопа, углубляли, ниши прорезали, ход сообщения в тыл оправили и углубили. Слева от нас и чуть позади, была огневая позиция трофейной противотанковой пушечки. Справа — окоп оправляли тройка с длинным, как удочка ружьём ПТР. У двоих из них брезентовые патронташи пересекали грудь. Хоть и их и заказал, можно сказать, разработал, но снаряжёнными видел впервые. За основы были взяты охотничьи патронташи и переделаны под размер. Теперь бойцы выглядели, для меня, забавно — походили толи на матросов штурма Зимнего, с их пулемётными летами на груди, толи на охотников на динозавров — патрон ПТР больше напоминал небольшой снаряд.
К ним от нас был "намечен" ход сообщения, то есть выкопан на штык, в самых глубоких местах — по колено. Хотел углубить — два раза копнул, бросил — грудь больно. Стёпа Озеров — старший в тройке, заметил мои затруднения:
— Матушкин, замени старшину. Углуби ход к ПТР-расчёту. А то старшине некогда.
Я ему кивнул в благодарность. Кадет стал углублять ход на огневую, к орудию.
— Стёп, что-то как не присматриваюсь — не узнаю этот расчёт "пощай-родины".
