— Женщины — наша погибель... Я не поручусь за подлинную наивность даже средней из дочерей Тори, а ей ведь, кажется, нет и пятнадцати. Что до вдовы, она подобна тихому омуту, в котором, как известно, очень легко утонуть. Но, вижу, с советами я навязываюсь, — добавил он чуть более оживленно, чем было бы при искреннем тоне. И добавил совсем другим голосом:

— А господина Нара я и впрямь весьма уважал. Кремень был, а не человек. В наши лицемерные дни таких, почитай, не осталось.

Развел руками, улыбкой отметил конец беседы, и уже собрался отойти, как вдруг Рииши остановил его:

— Подождите... — быстро и немного сжато он проговорил: — Я ничего не забыл, и не собираюсь. Надеюсь, вы не думаете, что я... — не то поклонившись, не то дернув головой, отошел сам.

Все эти долгие и одновременно стремительные дни месяца Угря Камарен провел как в яме с ежами. Он выполнил свою миссию с блеском, готов был уехать в любой момент, но без разрешения верховного Дома сделать этого не мог. Разве что из Столицы пришел бы приказ или вызов от главного посла Аталина... сам не заметил, что родную страну начал называть так, как местные.

Не просто готов был уехать — мечтал это сделать, понимая, что шансов уцелеть все меньше и меньше, Суро Нэйта осмелел после смерти давнего противника и свидетели ему не нужны. Его идея с куклами и пьесой тоже была хороша, только косые взгляды местная знать кидает на северянина. Еще немного, и люди попроще тоже станут косо смотреть, а там и до случайного пожара недалеко, или до налетчика с ножом — разумеется, бандита поймают...

Но разрешения на отъезд все не было. Больше того, после падения Северной прозрачный намек поступил, что его и не будет.

"Мне пришлось временно оставить город. Ты еще сможешь уехать, если захочешь простить и забыть, или если боишься. Но если останешься, проси помощи у посла Аталина. Он про тебя знает и свяжет, с кем нужно, у вас во многом общие цели. Не пытайся увидеться лично — за ним следят".

Оторвавшись от неровных строк, Истэ попыталась вспомнить, как выглядит указанное в письме место с тайником. Беседка недалеко от городских стен, мостик из камня, сложенный нарочито-грубо, красные клены у ручья раскинули многопалые лапы... Когда-то она там бывала и вряд ли заблудится, если все же придется идти самой.

В приоткрытое окно доносились звуки и запахи окраин — кто-то стучал молотком, какая-то женщина визгливо бранила мужа, варился суп из закисших бобов, вдали плакал ребенок.

И никаких беседок и кленов, за окном лишь грязная стена, обломки досок, какая-то ветошь. Передернув плечами, Истэ вновь взялась за письмо, держала его почти с приязнью: хорошая бумага, и человек, написавший эти строки, был все же из ее мира, а не из мира мусорщиков и углежогов.

Как трудно ей оказалось выздоравливать в грязной полутемной комнатке, под надзором хромого неряхи... Но все-таки она выжила.

"Вся ваша семья теперь под надзором, но слухи уже пошли, и твоя родня не откажет во встрече. Напиши сразу нескольким и постарайся собрать всех сразу. Они тебя во всяком случае увидят, трудно будет сделать вид, что ничего не было. Письма поможет передать северянин. И будь осторожна, я тебе уже ничем помочь не смогу".

Помочь! Истэ смяла листок. Вот же мразь. Но пусть проваливает в бездну, и навсегда. Хотя его советом, пожалуй, стоит воспользоваться. Она тут одна, если не считать этого мусорщика. Раньше в ее распоряжении были десятки людей, готовых ради нее на все...

Энори не советовал обращаться к ним, лишь к семье, но теперь-то Истэ будет решать сама.

И помощью того чужака воспользуется, хотя и совсем не хотелось — она презирала аталинцев, и неважно, что видела лишь торговцев — шумные, глупые, жадные, они не умели себя вести и гортанный, быстрый говор их был неприятен. Но все же, если он враг Дома Таэна...

...Вчера к ней привели дочерей, они все это время были где-то в предместьях. Люди этой твари, Кэраи их не нашли, все же бывший воспитанник вырос ему достойным противником. Думала, расплачется наконец, но нет, с тех пор, как пришла в себя, так и не выкатилось ни слезинки из глаз. Ничего не рассказала, только что болела, теперь здорова, они и не поняли... Смириться, простить? Чтобы девочки навсегда, может быть, остались в этой дыре, вышли замуж за грубых неумытых парней с руками-лопатами?

Стало зябко, и не кисловатый дым — теперь запах поздней осени сочился к ней из окна. Так странно, ведь и зима миновала...

Частым гостем в "цветочных павильонах" Кэраи не был ни тут, ни в Столице. Но после веселой вдовушки Лиэ хоть сколько-то постоянную связь себе позволить не мог — сомнительное счастье каждый раз гадать, на кого работает красавица и не подпустил ли ее слишком близко, сам того не заметив. А в собственных помощницах не женщин видеть приходится, лишь инструмент.

Что же до "павильонов"... Он хорошо запоминал не только лица, но и разные мелочи, потому и детали представления и одежды откладывались в голове сами собой. Потом легко мог описать ту, что заинтересовала, если еще не знал ее имени. Имени той, что ждала сегодня, не запомнил — в памяти отложилось лишь, как она звонко пела весеннюю песню в гостях, куда заглянул недавно. И глаза у нее были в цвет горечавки.

Легкий стук в дверь отвлек от мыслей о девушке, Кэраи обернулся — увидел силуэт в поклоне, уже исчезающий, и положенное на столик письмо. Ах, да, велел же не беспокоить, значит, что-то важное.

Торопливо развернул бумагу, скатанную в тонкую трубочку. Один из шпионов прислал новости: Истэ опять объявилась, то ли вернулась, то ли не покидала город, и успела снова наведаться к кормилице и на сей раз к старику-каллиграфу, учившему ее красивому почерку. Тот нежно любил свою ученицу, говорил, что такой мечтал видеть внучку. И еще говорилось, что сплетни вновь поползли: шептались кумушки на рынке, и на гостином дворе обсуждали, так как же все-таки умерла госпожа, и умерла ли? И означает ли ее возвращение то, что над Домом Таэна и вправду больше нет милости Неба?

Кэраи зажег свечу, скатал письмо в трубочку совсем уж тугую и сжег. Совсем не обязательно было это делать, но тянуло уничтожить все, связанное с этой женщиной.

Значит, она взялась за свое. Родня Истэ то ли молчала, то ли и впрямь не получала новых известий. Еще вернее, к родне пока обратиться боится, хочет поддержки, верно, и на встречу с семьей этих двоих потащит. Чего боится, гнева отца и братьев или шпионов его, Кэраи? А он ведь уже снял постоянную слежку, уверился, что Истэ нет в Осорэи.

Наивный дурак.

Но ведь не подумал бы, что женщина способна так затаиться, даже когда ее потеряли, начал думать — может быть умерла вместе с дочерьми.

Плохо, ко всем знакомым Истэ не приставить шпиона, а ее родственники и так были возбуждены до крайности, теперь и вовсе непредсказуемы. Одним демонам известно, о чем сейчас шепчутся былые союзники. Если кто-то напишет брату...

Велел принести вина, но пить не мог. Да и обдумать нужно слишком многое, лучше делать это на совершенно трезвую голову. Сегодня его не дождутся в домике с голубыми цветами на занавесках, с подсвечниками в форме лотосов — нет, не будут и ждать, он передаст весточку, и куда-то еще уйдет синеглазая девушка, или встретит кого-то другого.

Все равно, женщины одинаковы, и одни беды от них...

Мимолетно испытал чувство вины — в самом деле, Истэ, как злой дух, вилась вокруг их семейства, но виноваты ли другие в том, что она встретилась на пути?

Может, его свадьба сняла бы это заклятье и все стало, как встарь; он даже попробовал было, но не удалось, и пока не до новой попытки.

Даже безрукавку не надел, так и вышел из своих комнат, остановился на ступенях; тонкая шерсть рубашки пропускала ветер, словно была соткана из паутины. Ветер налетал на него, на деревья, накалывался на черные ветви и отступал ненадолго, и снова атаковал, будто пытался стереть с лица земли этот сад.

Он позабыл, как тут холодно не только зимой, но и ранней весной, ночами особенно. В Срединных землях снег выпадает нечасто и тает через день, самое большее через неделю, чтобы вскоре снова напомнить о себе. Тут не надо напоминать — вот он, повсюду, неглубокий, но бесконечный, никак не сойдет.

В Столице барышни и мальчики-подростки любят играть в снежки. А здесь? Не вспомнить...

А холод проникает даже в богатый дом, крестьянам в глуши, наверное, вовсе невыносимо. Хотя они привычны, привыкнет любой, если выбора нет. К чему угодно...

Словно мог прогнать холод, сделав вид, что его нет, он спустился в сад, остановился у заледеневшего пруда; тут совсем недавно еще играл Тайрену, отправлял в путешествие парусную лодку. Сейчас лед даже не хрустнул под каблуком; где-то в самом сердце пруда, возле дна спят его любимые красные рыбы. Спят глубоко, будто мертвые, но, скорее всего, по весне будут плавать как ни в чем не бывало...

Глава

На деревушку вышли случайно, когда искали удобный холм для новой ставки. Тут и местному нетрудно было заблудиться, если идти без дорог: одинаковые возвышенности, поросшие лесом, узкие петляющие ручейки, да глинистые проплешины с торчащими корнями — следы оползней.

Энори поехал с отрядом не потому, что в нем нуждались сейчас — просто так. Ка-Ян, который оставался с командиром, подозревал, что хуже горькой редьки надоели проводнику эти сражения, маневры и переходы. Для рухэй, не для него имело значение, что с каждым днем все тесней сжималось кольцо вокруг крепости, что уже две реки долины их трех воины Мэнго и У-Шена держали под прицелом своих лучников. Ему было надо что-то другое.

Что именно, молодой ординарец подозревал, но не был уверен, правильна ли его мысль. Все разрешится скоро, а пока пусть лучше ездит — а то, когда Энори в таком настроении, хоть и не говорит ничего, но кони волнуются, когда он проходит поблизости. Такая плата за волшебную силу...

А пока проводил взглядом пару десятков всадников на приземистых, горбоносых, мохнатых лошадках, и вернулся к командиру Вэй-Ши. Тот в последние дни был мрачен — не одобрял слишком радостных настроений в войске.

Деревушка выглядела скучной, невзрачной — такая же безликая для стороннего взгляда, как холмы и деревья вокруг. Была такой, пока с гиканьем не налетели на нее двадцать всадников, убивая людей и поджигая крыши домов. Амбары не трогали, припасы еще пригодятся войску. Напали с разных сторон, а жителей было всего раза в три больше, чем воинов — никто не ушел. Кто увернулся от сабли, того догнала стрела.

Вскоре клубы дыма потянулись вверх между холмами, верный сигнал, что еще одной деревне конец. Холмы уже почти позабыли такие свидетельства темной людской природы: больше полусотни лет тут царил мир.

— Уходим, — сказал старшина, морщась, когда горький дым потек в его сторону; добыча уже была погружена на лошадей. И взять-то оказалось почти нечего, видно, солдаты Хинаи тут уже побывали, оставив крестьянам едва-едва на прокорм.

Один из рухэй, здоровенный и плосколицый, краем глаза заметил движение — будто огромная крыса шмыгнула.

— Что еще за... — не шагнул — скорее, прыгнул ей вслед, и тут же сплюнул разочаровано. Девчонка почти ползком пыталась пробраться за обрушенной изгородью.

Сгреб ее за шиворот, поднял на ноги — она и не весила ничего. Лет шести-семи, испачканная сажей и пеплом, еще недавно, видно, ухоженная, неплохо одетая — может, дочь старосты. Юбка до колена разорвана, а само колено разбито.

Здоровяк был слегка раздосадован — у такой даже взять нечего, и сама ни на что не годна. Некоторые и от подобной мелочи не отказывались, но ему бы кого постарше. Саблю занес, прикончить на месте...

...Смерть ледяным порывом дохнула в лицо; как если бы вместо лепешки, которую уже приблизил ко рту, в руке оказалась ядовитая змея, словно вместо пола, ступая, ощутил пустоту с торчащими кольями.

Сердце остановилось на миг, клинок не успел опуститься, — а под ним уже не было никого.

Энори — взялся невесть откуда, за околицей же решил подождать — стоял в шаге от воина, держа перепуганную девчонку на согнутой руке, и выглядел разъяренным диким котом. А воин продышался уже, только где-то под ребрами будто ветер через дырочку сквозил.

— Да ты чего? — спросил старшина, мигом подоспев. — Что она тебе? Не первая, не последняя.

— Знаю...

Опустил руку, будто стряхнув ребенка на землю. Упала удачно, и сразу села, сжавшись в комочек. Что уж там думала, неизвестно, но, когда случайный защитник сделал было шаг в сторону, ухватила его за полу куртки. Вряд ли он казался перепуганной девочке безопасным, но других не было вовсе.

Собралось кольцо любопытных — темные, в волчьих куртках, на лицах недоумение — это что за малек тут остановил лодку?

Энори не двигался, будто не знал, как поступить. Никогда раньше не интересовался судьбой жителей деревень и мелких северных городишек, которые тут, в долине, лепились к торговым путям и рекам. Ни ценностями, ни женщинами; все, как и положено колдунам. Трупы уж тем более его не смущали, ни сгоревшие, ни безголовые или располовиненные. Проедет, посмотрит, если уж путь пролег — и ничего. Кто его укусил? — подумал старшина. Но сказал:

— Уходить нам пора, еще нагрянут хорьки эти зеленознаменные.

— А ее куда же?

— Толку оставлять? В постель рано, а тут все равно сдохнет.

— Толку...

Огляделся, прислушиваясь, сунул девчонку в руки одному из подоспевших зевак, велел так стоять, а сам исчез за полусгоревшей стеной. Несколько мгновений спустя позвал; замер у открытого подпола. Нагнулся, поднял упавший полог; под ним пряталась полуживая от страха женщина. Волосы распущены, одета в одну рубашку: верно, в кровати была, когда налетели.

— Помешанная, — сказал кто-то, встретив неподвижный и дикий взгляд. — И больная какая-то, может, заразная.

Энори его оборвал, велел вытащить женщину: от привычной мягкости ничего не осталось, и его послушались прежде, чем сообразили, почему это делают. Она не сопротивлялась, и оставалась в скорченной позе, будто не до конца ожила древесная колода.

— Не заразила бы, — заикнулся тот самый здоровяк, из-за которого все и началось. — Огня бы...

Проводник его, кажется, не услышал, присел рядом с женщиной, взял ее руки в свои и что-то говорил еле слышно. Она, поначалу неподвижная, шевельнулась, голову подняла. Почти явственно было видно, как страх разжимает погруженные в нее когти, отступает, блекнет. Пепелище вокруг, и сабли сверкают? неважно...

Энори поднялся, и женщину за собой поднял.

— Знаешь ее? — указал на девочку. Женщина закивала; но и без того было ясно — знакомы, ребенок выскользнул из рук державшего, совсем почти спрятался в складках ее широкой длинной рубашки.

— Дай куртку свою, — велел здоровяку, набросил на плечи женщине.

— Возьми, и уходите в холмы.

Подумал один миг, выхватил метательный нож из валявшегося рядом тела — не успели еще подобрать, — тоже вложил ей в руку. Женщина обвела собравшихся темным взглядом, сжала пальцы на рукояти. Но то ли раздумала, то ли невольно удержала девочка рядом — спрятала нож, побрела прочь, за плечо обнимая ребенка, прижимая к себе. По всей ее фигуре было видно — еще не верит в спасение, если вообще до конца осознает, что произошло.