Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

— А тебе нравится Дэйм? — как-то напрямик спросила Ивик. Дана пожала плечиками.

— Ничего... только надоедливый немножко.

Ивик вздохнула. Ей-то Дэйм нравился. Она находила его почти совершенством. Нет, она не была влюблена. Она не стала бы по нему страдать. Она, наверное, и не способна ни в кого влюбиться. Но Дэйм был прекрасен. Ивик никогда не сказала бы о нём "надоедливый". Ни одного плохого слова о нём не сказала бы. Он такой красивый, высокий. Мускулистые, надёжные руки, блестящие чёрные глаза. Гэйн. Свой, такой же как они сами, вчерашний квиссан. И хороший солдат. Ещё и в школе разведки, а разведчики — элита гэйнов. Но и Рейн тоже замечательный. Да и большинство мальчишек в сене ей нравились. Ей вообще нравились мужчины. Такие же люди — и при этом совсем другие. Гораздо сильнее, крепче, и пахнут они иначе, и есть в них что-то невыразимо иное. Необыкновенное. Вроде бы и девчонки умеют воевать, в Медиане вообще разницы ни малейшей, да и на Тверди разница невелика. Вроде бы и девчонки ничуть не глупее, даже лучше учатся. Только мальчишки — они другие совсем, и это чудесно. "И сотворил Бог человека, мужчину и женщину сотворил их".

Но всё это не про Ивик, не для неё. Она знала точно, что никогда и никому не понравится. Диссе права — не хватает женственности. Девчонки перед вечеринками красились, короткую квиссанскую стрижку пытались превратить хотя бы в подобие причёски, носили самодельные серёжки и бусы. Ивик тоже этим занималась, но по-настоящему не умела и не старалась. Какой смысл? Она всё равно не женственна. Не красива. Её не любят. Зато есть подруги. Зато в сене к ней относятся неплохо. Она давно привыкла быть хуже других.

Но если бы кто-то из мальчишек так смотрел на неё! Да она бы всё отдала за него. Пусть это будет кто угодно, всё равно. Даже, например, Тен. Так ведь нет, Тен по-прежнему глаз не отрывает от Диссе... А Дана — Дана слишком независимая. Прекрасно ведь понимает, что Дэйм в неё влюблён. Но ни за что не сделает шаг навстречу. Ещё и отталкивает его, как бы играет.

— А знаете, девчонки, — сказала как-то Ашен. — Между прочим, гэйны выходят замуж только за гэйнов. Вот сколько у нас знакомых семей...

Она задумалась.

— Ещё бывают случаи, когда гэйн женится на девушке из другой касты. Таких я знаю. Но чтобы гэйна вышла за чужого мужчину...

Они были одни в это воскресенье, их отпустили в увольнение, в Ланс. Сидели втроём в беседке в тенистом осеннем парке, а снаружи медленно струился листопад. Кругом — куда ни глянь — золото, и багрянец, и бурые пятна, и редкая зелень.

— Я знаю две такие семьи. И только в одной отношения ещё более-менее нормальные. А во второй муж, который аслен, — просто взял и ушёл. Представляете?

— Разве так можно? — удивилась Ивик.

— Нельзя, но если очень хочется, кто запретит... Теперь этот муж живёт с какой-то одинокой женщиной просто так, без всякого брака. А эта гэйна — она осталась одна, и дети с ней, четверо детей. Они почти круглый год в школе, конечно... сами понимаете, много ли гэйны дома бывают, — Ашен нахмурилась, подумав, видно, о своих вечно отсутствующих родителях. — Вот потому я и говорю, только гэйны поймут друг друга.

Ивик задумалась. И в самом деле, как ужиться с чужим человеком, который гэйнского быта ни с какой стороны не представляет? А ведь женщина должна многое делать по хозяйству. Она сидит дома, пока рождаются дети. Положим, гэйнам тоже дают отпуск, но почему-то у всех гэйн детей немного, не больше трёх-четырёх. Потом, женщина должна каждый день стоять у плиты, стирать, а гэйна не всегда может, попробуй-ка приготовь ужин, когда только что вернулась из патруля. И тревоги... и вообще. Поймёт ли это человек другой касты?

— Любовь зла, полюбишь и козла, — буркнула Дана, — сердце не спросит.

— Да, конечно... — согласилась Ашен. — Ты бы сыграла, что ли?

Дана сняла с плеча скрипку. Она почти всё время таскала её с собой. Ивик подшучивала, что это привычка к автомату — надо что-нибудь на плече держать. На самом деле было похоже, что музыка для Даны — вроде наркотика. Или успокоительного средства.

Девочка прижала инструмент узким подбородком. Взмахнула смычком.

Мелодия словно вторила листопаду. Ивик узнала её, но названия припомнить не могла. И неважно. Дана всё равно быстро ушла от темы, пустилась в импровизацию. Ивик закрыла глаза. Словно перешла в другое измерение, только не телом, как в Медиану, а душой. В то, куда, наверное, попадают после смерти. Медленный полёт листьев, музыка, сладкий холодный осенний воздух — и ты, скользящая где-то на грани, и в душе ни единой мысли, ни единой тревоги. Дана плавно сменила тему. Ивик открыла глаза. Загляделась на подругу. Огненный с золотом куст, похожий на застывший взрыв термитного заряда, непроницаемо-чёрные волосы Даны, тонкая нервная рука, водящая смычком, и глаза, глаза... Господи, до чего же она красивая, подумала Ивик с замиранием сердца. Ещё бы в неё не влюблялись. Какие у неё глаза — ночные, тревожащие. Как ни скажи, всё будет не то. "Твои глаза — как океан, как бесконечность". Такое надо про Дану сочинять. "А мне твой облик на земле — как в небе просинь. И я рисую на стекле твой детский профиль". Ивик вдруг кольнула тревога, а может, это музыка сменила тональность. Дане всего четырнадцать, какой же она будет дальше... Она не проживёт долго, вдруг подумала Ивик с ужасом. Слишком она прекрасная, необычная. Как ангел. Вот Ашен — другое дело, та приспособлена к жизни... все мы приспособлены. А Дана — нет. У неё и судьба тяжёлая. И отец вот... Ивик стиснула кулаки, подумав о том, как легко умереть — любому человеку, а уж Дане... Слишком чудесной и слишком чужой для этого мира.

По щекам Ивик покатились слёзы.

На первом курсе Ивик почти перестала читать — не было времени, слишком уставала, даже выходные были заполнены зубрёжкой, рефератами, сочинениями. Разве что в каникулы она подолгу просиживала в библиотеке. На втором курсе опять же было не до книг: так уж ей было свойственно — если увлекаться чем-нибудь, то безраздельно, ни о чём другом уже не думалось. Всё, что она читала на втором курсе, — это "Письмо незнакомому брату" и каталог дарайской фирмы (сейчас об этом было стыдно и неприятно вспоминать). И дальше — слишком много страшных впечатлений, слишком сильно она менялась тогда.

Но сейчас, на третьем курсе, время появилось. Вроде бы и занятий стало больше, прибавилось ориентирование в Медиане — один из важнейших навыков гэйна — и другие предметы, но странным образом учёба не заполняла теперь весь день. И силы откуда-то брались. После тренировки по трайну раньше хотелось только одного — упасть и лежать пластом, а сейчас Ивик чувствовала себя полной энергии. Даже казалось, можно бы и побольше тренироваться. Усталость, как выяснилось, всегда преодолима.

Она становилась прежней. Возвращалось старое. То, без чего она не могла жить раньше. Прошёл хронический стресс, вернулась привычка читать, а вместо того чтобы, как раньше, играть в одиночестве, фантазировать, Ивик попробовала свои ненормальные фантазии записывать. Это занятие её захватило. Похоже на игру, только не с куклами, а со словами. Она и раньше пыталась это делать, но от случая к случаю. Писала грамотно. Ивик никогда не зубрила правил, но и не нарушала их, болезненно воспринимала искажения слов: так вздрагивают внутренне, увидев ребёнка, искалеченного хромосомной ошибкой.

Слова — чудесные игрушки. Они многомерны, и каждое красиво по-своему. Их непредставимо много, десятки тысяч. Хочешь — бери любое и вглядывайся в него, не разлагая на корни и суффиксы, а входя в бесконечную глубину, открываемую словом, как пароль открывает доступ к лавине информации, запертой на жёстком диске. Вглядывайся с бессловесным детским удивлением, погружайся, разбирай на отдельные безличные атомы-буквы. Две такие игрушки можно поместить рядом, так, чтобы они переотражались и притягивались друг к другу. Взять больше двух и составить фразу.

Словами можно рассказать всё, что хочется.

А Ивик хотелось рассказать многое.

Она открыла для себя в библиотеке раздел со стародейтрийскими авторами. В литературе Нового Дейтроса не было ничего похожего. Отчасти она была далека от жизни — многие теперь любили писать о вымышленных, небывалых существах и странах, и сами отношения между героями этих книг, их чувства и мысли мало общего имели с обычными человеческими реакциями.

Отчасти — и этот род литературы очень любила иль Нуши — писатели нового времени увлекались игрой со словами, и это было приятно, прекрасно, но помимо формальных изысков не содержало ничего близкого уму и сердцу.

Странно — к современникам Ивик жизнь была куда безжалостнее, чем к людям Старого Дейтроса. Жизнь была неустроенной, бедной, суровой. А литература вызывала в воображении сказочные дворцы за высокой оградой, где били фонтаны, цвели экзотические цветы и расхаживали вельможи и придворные дамы, чьи нежные пальчики никогда не касались ничего грубее носового платка.

Не исключено, что авторам бессознательно хотелось бежать в подобный мир.

Ивик тоже хотелось бы бежать, но она слишком боялась. Повернуться спиной к реальности жизни — и к реальности смерти — означало в её представлении верную и быструю гибель.

Многие гэйны Старого Дейтроса писали с натуры, отображали в своих произведениях жизнь, жизнь-как-она-есть, со всем, что в ней полагается и неизбежно. Но так писать Ивик было страшно, да и какой смысл заново переживать то, что хочется преодолеть и забыть.

Может, писать о пережитом на собственной шкуре могут только благополучные люди, не чуждые всему в этом мире, не чувствующие хронической боли непонимания и нелюбви.

Другие писатели Старого Дейтроса сочиняли произведения фантастические, невозможные по сюжету — но тесно связанные с реальной жизнью приметами, мелочами, узнаваемыми чёрточками. Этот жанр нравился Ивик больше всего. Неожиданно она открыла, что в Старом Дейтросе любили писать о будущем. Существовал целый пласт идей о том, каким оно, это будущее, станет. Великие открытия. Изобилие. Преобразование планет своей звёздной системы. Поиск новых миров — не только через Медиану, но и через полёты в космических кораблях через вакуум к звёздам.

Многих занимали вопросы воздействия на историю Тримы. Ивик знала, что тема спорная. Правомерно ли воздействие вообще? Земля должна развиваться свободно, по Божьей воле. Земную Церковь основал сам Христос. Даже если она заблуждается, не наше дело её поправлять. Осторожное, информационное воздействие на Триму из Медианы началось лишь тогда, когда дарайцы стали активно вмешиваться в земную историю. В противовес.

Но фантастам позволялось многое. И они писали о светлом будущем Земли, о контакте с землянами, о воссоединении Церквей...

Почти вся стародейтрийская литература после Катастрофы была восстановлена — во многих местах, особенно в монастырях, тексты книг хранились в электронном виде. Но в Новом Дейтросе о будущем писать перестали. Исчезла уверенность в том, что оно — вообще — существует впереди. Если твой мир в любой момент может быть уничтожен, как верить в лучшее, ради чего заглядывать вперёд, о чём мечтать?

Ивик хотелось мечтать. Почему на Дейтросе не может быть такой же счастливой и обеспеченной жизни, как в Дарайе? Ведь ничто не мешает этому, ничто — кроме того, что Дейтрос ещё очень молод, и малочисленно население, и приходится много сил тратить на оборону. Но когда-нибудь будет иначе. Когда-нибудь у каждой семьи появится собственный большой дом, у каждого ребёнка — своя комната. Корабли полетят к другим планетам. На Северном полюсе будет построен огромный город с искусственным светом в полярную ночь. Все болезни исчезнут. Дарайя тоже изменится. Не будет больше войны. Начнутся совместные экспедиции в иные миры.

А чем тогда будут заниматься гэйны? Ивик хотелось, чтобы гэйны остались. Творить в Медиане — это так здорово. Не только оружие. В общем-то всё равно, что? творить, это в любом случае удовольствие. Гэйны по-прежнему будут творить в Медиане — а на Тверди, в разных мирах люди будут воспринимать созданные ими прекрасные образы и воплощать их в произведениях искусства. Конструкторы-аслен, увидев в Медиане экономичные и остроумные виды транспорта или роботов, будут искать способы внедрить их на Тверди.

У Ивик получались длинные рассказы или маленькие повести.

В них всё было как в жизни — только совсем на чуточку лучше. Там была любовь. Была дружба. Никто не чувствовал себя одиноким. Бедным. Непонятым. Ивик описывала вкусную фантастическую еду, невероятную одежду, радующие глаз здания, самодвижущиеся лифты и дорожки, удивительную технику. Научные экспедиции отправлялись к другим планетам и возвращались домой. Дейтры приходили в те миры, где людям было плохо, помогали, меняли их жизнь.

Ивик вновь отрешалась от реальности, как научилась делать когда-то, и только теперь осознала, чего же ей так не хватало в квенсене. Не в том дело, что жизнь тяжёлая, что война, что в прошлом году ей так сильно досталось, а в том, что два года она не имела возможности ускользнуть в другой мир. Лучший. Счастливый. Раньше она играла и через игру уходила в свои фантазии, теперь нашла другую отдушину, и это занятие на долгие годы стало её способом мыслить и выживать.

Она давала почитать свои вещи Дане и Ашен. Ашен попросила разрешения и показала ещё кому-то из девчонок. Через некоторое время Ивик с удивлением заметила, что Намис — эта вечная подпевала Скеро, недоброжелательница, — сидит на перемене, согнувшись над тетрадкой Ивик, над её корявым и разлапистым почерком.

Тетрадки гуляли по классу. Их передавали из рук в руки. Кое-кто подходил к Ивик, хорошо отзывался о прочитанном, даже спрашивал, нет ли ещё. Дождавшись своей очереди, Ивик перепечатала некоторые из текстов на компьютере, выложила их в общешкольную электронную библиотеку — и по квенсену стали ходить её распечатки. Ивик даже не знала, кто их делает.

Надо сказать, особого повода гордиться у неё не было. Многие третьекурсники сочиняли своё.

Таланты определились и оформились. Ашен, например, однозначно будет художницей — как её мать. Но картины Кейты иль Дор были похожи на живое пламя или текущую воду, и даже лица на них казались призрачными, а рисунки Ашен были выполнены совсем в другой манере. Ашен была реалистична. Люди, животные, пейзажи поражали узнаваемостью, тонко схваченным сходством. Ашен училась в квенсенской изостудии, писала акварелью, маслом, но особенно любила графику.

В сене насчитывалось ещё несколько художников, были и музыканты, хотя до уровня Даны не дотягивал никто. Несколько человек писали стихи. Ивик особенно нравились стихи Марро. Сам Марро — нет, она его побаивалась и не доверяла, а вот стихи его — да.

Когда затерянный в людской толпе иду,

Цепляясь мыслью за зрачки прохожих,

Мне кажется, я каждого пойму,

Даже тогда, когда так непохожи...

У каждого своя, по жизни, правда,