Он летел на коне впереди своего хорошо обученного войска и встретил противника уже при входе на территорию ближнего волшера. Когда конные патрули донесли о первых вражеских разъездах, он решил, не останавливаясь, провести разведку боем и с двумя верховыми отрядами продолжил движение. Он не боялся за себя — от шального удара у него была магическая защита, а от происков своих "перворожденных" приятелей... — посмотрим, что они еще придумают?
Они влетели серыми тенями прямо в лагерь противника. Спустя поколения это нападение стали изучать в военных училищах под названием битвы под Черной рекой, а тогда... Может, этим и был бы доволен Суворов, который любил сходу обескуражить противника. Но он-то был не Суворов, и растерянное метание полуголых "рожденных", истошно-истерические вопли "пришедших" и вой перепуганной обозной прислуги вызвали у него только чувство жалости пополам с гадливостью. И было трудно понять, была ли это чувство вызвано беспомощностью врагов или его собственной жестокостью. Он понимал, что поток инферно не миновал и его, и он, вслед за мелкими тиранами, сам становился величайшим деспотом мира.
После того "легендарного" ночного броска противник был фактически деморализован. Один из его бывших коллег погиб, а два скрылись в бега, главные города волшеров оказались захвачены, и воевать стало больше не с кем. А новый властелин чувствовал себя каким-то свихнувшимся Ермаком, застрявшим посреди бескрайних просторов, когда можно захватывать все земли, хоть налево, хоть направо. Но вот беда — не потерять бы направление к собственному дому, и хорошо бы знать: зачем ему все эти бескрайние просторы?
В результате, он с великими почестями, но в душе совершенно бесславно, вернулся домой и больше не выезжал ни в какие сражения на протяжении столетий. Если даже где-нибудь на окраине и появлялся какой-нибудь полоумный смельчак, принимаясь отвоевывать кусочки от хорошо отлаженной государственной системы, было достаточно пары "слов" брошенных в зеркало, чтобы вызвать у нарушителя спокойствия пожар, наводнение или вечный понос...
За тайнами "слов", не доставшихся ему от своих коллег, он тоже перестал охотиться. Его стало мучить чувство напрасности. Зачем ему эти "слова", если он и без них самый могущественный здесь? Он и так уже послужил поводом для гибели одного из своих коллег, и ему было противно гоняться за перепуганными "перворожденными" соратниками.
Только после этих захватнических походов до него стало доходить, какую ловушку он себе построил. Все вокруг к чему-то стремились, чего-то добивались, в крайнем случае, чего-то боялись. У всех был хоть какой-то смысл в жизни или хотя бы в выживании, как у рабов, а у него было все. Все, чего он только мог пожелать. Он не мог даже купить ничего, так как все здесь принадлежало ему. Воевать было не с кем и не за что. Он мог ласкать, издеваться, убивать... все, что угодно — ему только подобострастно смотрели в глаза. И все это длилось столетиями. Сначала он наслаждался, но весьма недолго, потом неистовал и издевался над всем и вся. В конце концов, он впал в апатию, и годы незаметно потекли мимо него.
В этом ровном и пустом потоке времени его поразило только одно известие, когда, спустя столетия добровольно ушел из жизни один из "перворожденных". В последствии, узнавая об очередном таком уходе, он перестал удивляться. Но тогда это событие всколыхнуло разум. Он вдруг со стороны взглянул на свою жизнь и понял, что ему нужно. И тогда искатель гор запаковал самые необходимые вещи, сгрузил стол с зеркалом на телегу и отправился с двумя старыми слугами в дальний замок в горах. Ему окончательно опротивел мир, в котором не осталось желаний.
Спустя несколько лет слуги умерли. Осталась одна собака. Но ему больше никто не был нужен. Ему надоели слуги, а собака все же была каким-никаким другом. Она была свободна в своих поступках, и он сам должен был подлизываться к ней, угощая лакомствами.
Может, он уже сошел с ума? Но кто об этом мог ему здесь сказать? А может, он сошел с ума, когда возжелал всех земных и неземных благ? Сейчас он даже не мог сказать с точностью, жив ли он или мертв. Да и какая в этом разница здесь, в астрале? Хотя он не прав, астрал где-то там, за пределами этого мира, и к нему нет дороги. Даже если бы и была, все равно для него это был лишь путь в инферно.
Последние несколько веков он не знал, что происходит с миром. Скорее всего, инферно потихоньку подминало его под себя. Еще какая-то тысяча лет и он окажется в дьявольской системе вместе со всем этим миром. А он, наивный, еще сомневался в надежности расчетов Легара.
За последние долгие годы, только один раз зеркало замерцало синим свечением. Он понял — ушел еще один "перворожденный". Подойдя к столу, он всмотрелся в черноту и догадался — это Орин, маг, которого он уважал больше остальных. Тот так же последние столетия жил в уединении, по-видимому, пресытившись мирскими развлечениями, но тоже не выдержал бессмертия.
А что он сам? Когда-то он стремился к риску и острым впечатлениям. Казалось, он получит все это вместе с властью, но он ошибся, с властью он получил безопасность и скуку. Даже сейчас, живя и путешествуя в горах, он рисковал больше, чем, предаваясь развлечениям во дворцах. Горы, альпийские луга, реки и озера оставались единственным, что интересовало бывшего, а может и настоящего властелина этого мира. Он искал простого риска в бесконечных путешествиях по бескрайним просторам горного края, подаренного когда-то ему создателем. Давным-давно он предал и горы, и творца этого мира, за что расплатился разочарованием в жизни. Но мир гор милостиво принял его, а их несчастный творец затерялся во времени.
Он хотел забыть все, срываясь порой в пропасти, или начиная замерзать на перевалах, но всегда сдавался и, в испуге, применял свои магические способности, спасая себя в последний момент. Больше скуки он боялся перерождения: что его ждало после зиндана? Может быть, рабство — ведь в следующей жизни будет уже не он, а кто-то другой, с другим именем и внешностью, другой памятью...
* * *
Он уже почти собрался выйти к своему лохматому другу, позавтракав, как обычно, "выдуманной" овсянкой и кофе с молоком. Завтрак тоже отражал его теперешние пристрастия в еде, вернее, полное их отсутствие. Он одел "до любви" поношенный дорожный костюм и, по привычке, зашел в небольшую комнату, где стояло волшебное зеркало.
Откинув портьеру в темное помещение, он понял, что сегодня он, скорее всего, никуда не пойдет. С зеркалом, вернее с миром, творилось что-то столь странное, что этому не было объяснения. Замерев на мгновение, он наблюдал за сильным желто-зеленоватым свечением, шапкой поднимающимся от черного стола. Когда-то зеркало несколько раз показывало похожее, слабое синее свечение, когда мир прощался с очередным перворожденным, уходящим в зиндан. Но эти события происходили всего пару раз на протяжении почти тысячи лет. Сейчас свечение было другим и гораздо мощнее.
Наконец он решился и подошел к столу. Свет шел от определенной точки. Он вгляделся в нее — это было далеко, где-то в бывших владениях Орина. Картинка ветвящихся каналов жизни мира стала увеличиваться, и он разглядел, что случилось: несколько ветвей было разорвано. Такого он еще никогда не видел.
Неосторожно приблизив картинку в попытке рассмотреть разрыв, он скользнул взглядом по нитям, и в зеркале появилась смазанное и расплывчатое изображение какого-то деревенского пейзажа. Только сейчас он понял, что смотрит на местность, которую не должен видеть из-за кодировки Орина. В задумчивости он "заглянул" в другие, целые нити — они текли непонятными сочетаниями символов.
Он стоял и не знал, что подумать. А свечение, между тем, успокаивалось. Неизвестно, сколько он так простоял, пытаясь найти хоть что-нибудь в памяти, способное подсказать, отчего произошел разрыв информационных связей. И снова ему повезло. Когда он, перед тем как уйти, бросил последний взгляд на зеркало, то понял, что не видит больше разрывов в связях. Перворожденный "вгляделся", вновь скользнув по ветвям к знакомому месту, но натолкнулся на кодированную картину мира.
"Что за ерунда?" — подумалось ему, и он вернулся на нормальное зрение в месте бывшего разрыва. Картинка стала четче, и что-то в ней изменилось. "Вот оно! Тут, кажется, не было дерева, или оно было какое-то размазанное", — он долго рассматривал место и вдруг на грани зрения заметил какое-то движение. Наблюдающий долго не мог ничего понять. Картинка, вроде была на месте, никого живого на ней не было, а стоило чуть отвлечься и как будто что-то смещалось. Затем все надолго затихло. Но он с упорством тысячелетнего удава смотрел в эту точку, боясь пропустить хоть что-нибудь новое.
И вдруг, по глазам полоснуло ярким всполохом света. Он прикрыл на мгновение веки и вновь проверил состояние ветвей мира в этом месте. Да, как он и предполагал, появился еще один разрыв. Что же это могло быть? Ясно, что происходит что-то из ряда вон выходящее, а он ничегошеньки не понимает. Тогда маг, уже несколько паникуя, уставился на то же место нормальным зрением и ждал, не отводя взгляда ни на секунду.
И он дождался: спустя немалое время на картинке началось движение. Но какое! Сначала наблюдатель ничего не понимал. Все оставалось на местах, и одновременно что-то менялось. Потом он догадался: по миру двигался кто-то невидимый, или видимый, но не в этом зеркале. Он даже различил две таких тени, вернее искажения картинки, как будто изображение раздвигалось каким-то невидимым телом и возвращалось после его прохождения обратно. Отслеживать это движение было очень трудно, но он не боялся трудностей и, как застывший памятник своему упрямству, стоял, схватив ладонями резной край стола и не замечая ничего вокруг...
Вскоре он мог ответить себе на некоторые вопросы. Зеркало просто не видело двух существ, скорее всего обычных людей по внешнему виду, так как "тени" гуляли по деревне, и с ними долго общался какой-то крестьянин. В конце концов, невидимки оседлали лошадей и помчались на север по единственной в этих местах дороге. Куда же они двигались, эти два существа, которые запросто рвали ветви мира, о чем он и помыслить никогда не мечтал? Он почувствовал, как, впервые за столетия страх непонимания сжал холодной рукой его сердце.
Он лихорадочно, но очень тщательно рассматривал дорогу, ведущую на север, "заглядывая в каждую деревушку и стараясь найти что-нибудь необычное. И ему опять повезло. Только от этого "везения" ноги на миг отказались его слушаться, и он тяжело навалился на край стола, чтобы не упасть. Где-то в трех днях пути от резво продвигающихся на север "теней", разглядывая очередную деревушку, он, последний из первых, самый великий маг этого мира, увидел ее!
Все вокруг померкло, пол стал куда-то уходить из-под ног, но он ничего не замечал. В голове билась только одна мысль: "Таких совпадений не бывает!" Он чувствовал, что это движется его смерть. "Но он еще что-то может. Он не сдастся, как ягненок. Его голыми руками не возьмешь!" — никто не видел, как почти совсем обезумевший и разом постаревший мужчина лихорадочно шарил глазами вокруг, как бы пытаясь проверить, насколько прочны стены вокруг, сколько у него оружия и вообще, хоть чего-то, что могло бы помочь ему в этот страшный для него час...
ГЛАВА 8. СНОВА ВМЕСТЕ
Женька, успокоенный общением через астрал с доченькой и Лэей, пылил копытами (не своими, конечно) по дороге, вьющейся среди крестьянских полей с полусобранным урожаем, упорно продвигаясь на север. Он чувствовал себя странным, откуда-то вспомнившимся ему персонажем: Санчо Пансо, потерявшим своего Дон Кихота и не очень представляющим, а что делать дальше? Бороться с ветряными мельницами или спасать благородных девиц? И то, и другое дело святое, но Женька, подобно Санчо, не ощущал себя, ни великим, ни благородным, ни тем более сумасшедшим. Поэтому он и терялся, не зная, с какой стороны подступиться к этому необъятному миру.
А пока оставалось только глупо улыбаться, вспоминая теплоту чувств исходящую от его девочек и действовать в соответствии со словами жизнерадостно-глупой детской песенки: "Вместе весело шагать по просторам, (и еще раз) по просторам, и что-то там выпивать, или нет, напевать лучше хором! — Женька даже затянул этот мотивчик, но сам испугался страшных звуков, со скрипом вылезавших из его горла и заткнулся, испуганно оглядываясь: Не напугал хоть кого? Вон ребенок у околицы плачет — немудрено при таких певческих талантах. Ну почему вот так всегда, чем сильней медведь на ухо наступил, тем больше петь хочется? Придется теперь малыша успокаивать".
Женя спрыгнул с коня посреди очередного хутора и подошел к малышу, присев перед ним на корточки. Пошарив по карманам, он с удовольствием наткнулся на свои любимые карамелины, которые не забыл "прихватить" с верхнего уровня мира. Малыш, одетый в простую холщевую рубаху до колен, горделиво отвернулся в сторону и украдкой утирал кулачишком нос. Женька протянул конфетину парнишке, приветливо улыбнулся и спросил:
— А не скажет ли благородный рыцарь, отчего его сердце посетила такая грусть?
Дальше произошло что-то неожиданное. Мальчишка замер на мгновение, с удивлением и надеждой взглянув на конфетного соблазнителя. Женя еще успел усомниться, что вряд ли малыш понял хоть слово из его помпезной приветственной речи, как тот, чуть не оглушив Женьку, бросился к нему навстречу, схватил в обнимку и заорал, что было мочи на всю округу:
— Ула-а! Слепой Ян велнулся! — потом отстранился от него на секунду, упершись в его грудь руками, и строго спросил. — Ты зачем черный и маленький стал? И почему видишь?
— Так уж вышло, — сокрушенно вздохнул Женька. — У меня и имя сменилось...
— А сказки не забыл? — еще строже и требовательно нахмурившись, спросил паренек.
Женя почувствовал, что у него, как у настоящего Санчо, появился шанс сплутовать и сказать, что он все забыл. Но под прицелом этих требовательных глаз спасовал и не стал врать. Он чувствовал, что эта рассказанная или не рассказанная сказка может стать лучшим или никаким моментом в пока еще коротенькой жизни этого малыша. Путник опять вздохнул и признался:
— Не забыл...
Раздалось еще более громкое: "Ула-а!!!". Женя на мгновение еще раз оказался стиснутым в маленьких объятиях малыша и, сорвавшийся с его плеч, соломенноволосый ураган полетел по хутору, возвещая великую весть: вернулся слепой рассказчик, и сегодня будут сказки для всех! Женя с улыбкой смотрел малышу вслед. "Ну что тут поделаешь? Не обмануть этих маленьких сорванцов! Не зря же они, по сути, ангелами являются. Да и наверно, правильно он сделал, ведь для детишек это праздник, а с него много не убудет. Ну, заночую здесь, а завтра наверняка уже и до Саш доберусь!"
Он стоял у околицы, прикрыв глаза. Девочки сейчас спали — это все, что он мог сейчас ощутить. Лэя объяснила, что по-настоящему с ним может связываться, только выходя в астрал из того мира в котором они с дочкой сейчас находились и который назывался Сэйлар. Но даже и тогда связь была немного слабовата — этот мир явно пытался блокировать канал. Затрудняло обмен мыслями и десятикратная разница во времени. Хотя мысли мгновенно проносились по несуществующему пространству, но "созревали" с разной скоростью. Жене каждый раз приходилось немного ждать очередного ответа Лэи, зато она получала их, как из пулемета, еле успевая сообразить, что к чему. Так что он даже стал "думать" медленнее, когда "говорил" с ней.
