Я в моей голове

Усевшись на лавочку с гитарой, предложил отцу присесть радом, но он только отмахнулся, встретив в толпе своих знакомых из бараков. Предупредил народ, что про комсомол сегодня петь не буду и любителям этой песенной тематики можно расходиться. Рассмеялись. Поправил гитару и провел по струнам. Все затихли. Я начал

А ведь когда-то мы могли

Сидеть с гитарами всю ночь,

И нам казалось, что всю жизнь

Мы будем вместе всё равно.

Серега, Вовка и Андрей,

Чтоб не придумали про нас,

По кругу шёл стакан с вином

В последний раз, как в первый раз.

Где теперь, вы теперь далеко,

Далеко вы теперь от меня,

Мои дворовые друзья,

Мои давнишние друзья,

С вами был, с вами есть я.

Мои друзья.

Серега, Вовка и Андрей.

Виталий, Генка и Сергей.

Серега, Вовка и Андрей.

Виталий, Генка и Сергей.

Закончил. Спрашиваю:

— Поняли про кого это было?

— Копа, Боб, Бэшен, Геня Солодов, Андрюха Мельников? — Предположил сразу Серега Леднев, — а еще Серега кто?

— Семен, в моем подъезде жил, — напоминаю. Снова поправил гитару и шум обсуждения персонажей песни стих.

У ночного огня под огромной луной

Темный лес укрывал нас зеленой листвой

Я тебя целовал у ночного огня

Я тебе подарил

Половинку себя...

Остановил шум:

— А эту я уже пел соседям, только без гитары:

Выйду ночью в поле с конём...

Опять зашумели. Напоминаю:

— Помните, как кто-то катался по поселку на лошадях ночью

Кто-то смеясь напомнил:

— Как Леха Горбатов на следующий день ругался, убирая какашки лошадиные с футбольного поля и следы копыт заравнивал.

Заржали. Когда кто-то захотел напомнить на мое участие в этом на него зашикали и заткнули. Отец мой рядом.

— Ладно, продолжаю. — Все затихли.

Третьи сутки в пути, ветер, камни, дожди...

— А это про любовь. — Объявляю.

Я не знаю, что сказать тебе при встрече,

Не могу найти хотя бы пары слов...

Все стояли и молчали. У каждого было, что вспомнить о своей неудачной влюбленности.

Подождав, когда восторги схлынут, продолжаю:

От вечернего шума устанешь

И по старым проулкам пройдёшь,

И друзей своих рядом с собою представишь,

И бараковский воздух хлебнёшь.

Вечерок этот дивный блаженный

Повторяется с каждой весной,

Ой, затянет тебя он беседой душевной,

Закачает, как мост над рекой.

И затянет беседой душевной,

Закачает, как мост над рекой.

И ты споёшь

Про свет в любимом окне,

Про звёзды, что в тишине

На небосводе горят.

И ты споёшь,

И тихо липы вздохнут,

И вновь тебе подпоют

Ребята с нашего двора.

И припомнятся звуки баяна

Из распахнутых в вечер окон,

Копу вспомнишь, соседа-буяна

И распитый в сортире флакон.

Помнишь, пиво носили мы в банке,

Ох, ругался на это весь двор

И смолили тайком мы с Серегой в сарайке,

А потом был с отцом разговор...

Опять все довольны. Дружно хлопают и громко обмениваются впечатлениями.

Все, как бы почувствовали, что мы вместе. Тут ко мне под бок подсела девчонка, старше меня на год, сейчас учится в ГПТУ. Удивленно смотрю на нее. Она взглянула на меня и с вызовом посмотрела на окружающих. Девчонки в толпе чего-то шепнули Сереге Ледневу. Он решительно подошел к ней, взял ее за предплечье и поднял с лавки. Подтолкнул молча в сторону девчонок.

Продолжаю:

— Хей!

Веселый Роджер взвился в небеса

Чернее ночи наши паруса

И в душах наших беспросветный мрак

Ты кто теперь — бандит или моряк?

Оставили от прошлого туман

И клятву нашу принял ураган

Мы все равны — бродяга и Герон,

А самый сильный станет главарем. Хей!

Вейся, Веселый Роджер

Через моря и годы, вейся,

Прокляты будем мы, но все же

Вспомнят потом пиратов песню! хей!..

Опять шумно выражают восторг.

— Ну и последняя, — объявляю.

Слышу гул разочарования, но не реагирую и начинаю:

И лампа не горит,

И врут календари,

И если ты давно

Хотела что-то мне сказать,

То говори...

Кто-то попытался захлопать, но замолкли.

— Поняли про что эта песня? — спрашиваю слушателей.

— О любви и потери, — произнес женский голос из толпы. Кто-то начал возражать. Начался спор.

— Да, когда я писал эту песню, представлял чувства парня потерявшего любимую девушку, рано умершую. Наконец он не выдержал и покончил с собой. Теперь они вместе навсегда, — пытаюсь рассказать замысел.

Все вокруг молчат.

— Спой еще что нибудь, — просит кто-то.

Тут выступил отец:

— Спой Сергей, не дело на такой грустной песне останавливаться.

— Хорошо. Но это действительно последняя, — соглашаюсь.

Золото — хозяйке, серебро — слуге,

Медный грош бродячей всякой мелюзге.

На пьянку для солдата, на бархат для вельмож

Холодное железо добывает медный грош...

Все, встаю и снимаю гитару с плеча. Передаю отцу, чтобы отнес домой. Он же, хитрый, выцепил кого-то из бараковской молодежи и протянув гитару, что-то попросил. Мою гитару унесли в темноту. Он виновато пожал плечами. Наверное, сговорился с мужиками отметить мой успех. Ладно.

Народ хвалил меня и расходился тихонько переговариваясь. Мои ребята стояли со мной и молчали. Некоторые ребята и девчонки потоптались рядом и, почувствовав себя лишними, ушли. Пьяненький сосед пытался протиснуться ко мне со своими впечатлениями, но Стас прихватил его за шиворот, развернул к себе и взглядом отправил обратно. Фил, тоже потоптавшись, распрощался до завтра. Остались только свои. Потихоньку пошли к клубу. Некоторые тихонько переговаривались. О миниконцерте никто не говорил. Может, находились под впечатлением? Наконец Яшка, как самый простой и толстокожий не высказался:

— Тебе надо со сцены выступать. Чтобы все твои песни услышали.

— Может и услышат, — задумчиво протянул я.

— Ты быстро гитару освоил, — заметил Серега Леднев.

— Да, какое там освоил? Даже для двора плохо. Надо еще многое шлифовать и работать. Времени не хватает. — Пожаловался.

— А мне понравилось. Получше, чем у многих у тебя получается. — Высказался Крюк.

— Значит у них еще хуже, да и гитара у меня хорошая. — Подытожил.

Время было позднее, спортзал был уже закрыт, в клубе заканчивался последний сеанс. Идти было некуда и мы стояли на площади перед клубом. Ребята обменивались впечатлениями о понравившихся песнях. Стас с Вермутом отозвали меня в сторону под удивленные взгляды пацанов. Яшка хлопнул себя по лбу и поспешил к нам. Передали мне записки со своими пожеланиями и попытались на словах объяснить свои хотелки. Вникать не было никакого желания. Я чувствовал какое-то опустошение и умиротворение. Сегодня, когда принимал от ребят предметы старины, каждый завертывал или цеплял бумажки с фамилиями или прозвищами владельцев. Завтра буду разбираться. Вдруг все замолчали. Я удивленный посмотрел в сторону, куда смотрели все. К нам неторопливо шел Грузин с тремя пацанами. Не подходя метров пять — остановились. Грузин вышел вперед и позвал меня. Отошли с ним в сторону. На удивление он оказался трезв.

— Говорят, ты опять поразил публику? — поинтересовался он.

— Быстро слухи разлетаются по поселку. — Констатирую.

— Ну еще бы, — хмыкнул. — Девки жалели, что магнитофона не было, хотели бы записать тебя.

— Рано еще. — Отговариваюсь.

— Нам когда можно будет послушать тебя? — Интересуется и поясняет: — Нового давно ничего не слышали, а у тебя, говорят, много новых хороших песен.

— Жизнь завтра не кончается, — повторяюсь, пожимая плечами.

Помолчали. Грузин понял, что я для него и его ребят не собираюсь устраивать отдельный концерт, и понизив голос спрашивает:

— А про меня ты ничего нового не можешь сказать?

Опять пожимаю плечами:

— Я тебе все сказал тогда.

— Ну ладно, бывай, — протягивает руку. Пожали руки и разошлись.

Чувствую, что Грузин испытывает дискомфорт со мной. После недавних событий наши позиции изменились, и он не знает, как вести себя. Это для него непривычно и непонятно.

На следующий день мы с Филом отобрали пять увесистых свертков. Там были предметы всех сборщиков и наши в т.ч. Ехать надо было завтра вечером. Сомневаясь в быстрых подсчетах долей и процентов для каждого участника, я предложил ему взять с собой калькулятор. Фил отмахнулся — так посчитает. Кроме этого опасался вечернего скандала с матерью. Подозреваю, что вчера отец вернувшись 'с концерта' огреб не по детски.

На удивление, мама восприняла новость о предстоящей поездке спокойно. Возможно вчера разрядилась на отце. А может, повлиял мой вчерашний концерт. Теперь она пользуется повышенным вниманием у жительниц бараков. Все с ней на улице здороваются, пытаются завязать разговор, хвалят меня, такого талантливого. (Ха-ха — 3 раза.) Смеясь, рассказала, как вчера отец вернувшись, пытался междометиями передать, как он мной гордится, что я ...ух! Как я... дал! Даже повторить, что-то пытался. Ну она ему и дала! Потом быстро переключилась на желаемые ею обновки. Это было что-то. Когда она стала перечислять, какую она хочет кофточку, как у Ленки с работы. Там такие вставочки, вышивка, здесь открыто и т.д. Брючный костюмчик ей бы не помешал, цвета голубенького с блестками, рюшечками. А туфельки к нему... Я не выдержал, когда ее хотелки перевалили за несколько тысяч, по моим подсчетам, и я уже не помню всего, что она перечисляла. Опустил ее на землю сообщив, что денег не хватит на все. Пусть даст мне свои размеры и я посмотрю, что можно ей подобрать. А так же отцу. Ведь и мне куртка демисезонная понадобится — весна же на дворе. Сожалея, что она сама не может поехать со мной, стала записывать свои размеры, иногда измеряя себя метром и сетуя, что толстеет и скоро, ни во что не влезет. Насчет отца отмахнулась — все у него есть, вот только ботинки ему бы не помешали. Она отсчитала из своей, спрятанной где-то в кровати, заначки 200 рублей и 25 рублей мне на дорогу.

Нагруженные, как ишаки с Филом тронулись в очередной поход за деньгами. Соломоныч, как обычно велеречив и радушен. Но только до тех пор, пока ему не попалась одна из икон Стаса. Вот тут он переменился. Я впервые видел его таким. Медленно положив икону на стол, он вперился в меня и чересчур серьезным тоном спросил:

— Скажи мне Сережа правду. Это очень важно и серьезно. Откуда у вас эта икона? Вас милиция не начнет разыскивать?

Я подозревал нечто подобное, связанное с предметами Стаса, но не ожидал такой реакции от профессионального антиквара. Откинувшись на стуле я уверенно произнес:

— Несмотря на мой комсомольский атеизм, я порой со страхом думаю, что бог все-таки есть. Некоторые вещи, из сегодня представленных Вам, принадлежат другим людям. В том числе и эта икона. Поверьте мне, что мы совсем не желаем связываться с криминалом, и про каждый предмет досконально выясняем его происхождение и историю. Если это возможно, конечно. Так вот, про данную икону и другие некоторые вещи, которые тоже, несомненно, Вас удивят, могу рассказать. Эти предметы унаследованы от давно умершего священнослужителя. Через несколько поколений новым владельцам они стали мешать в квартире. Так как цены им хозяйка не знала, то попросила сына выкинуть их, освободив кладовку. По неизвестно причине, может божественное провидение вмешалось, он их не выбросил, а вынес в сарай. Когда мы, такие красивые, в новых обновках появились перед сверстниками, благодаря Вам (киваю благодаря), пришлось намекнуть о продаже нескольких икон в столице. Вот этот парнишка и захотел за счет тех предметов приодеться. Вот они перед Вами.

Соломоныч долго пристально вглядывался в меня и Фила, изображающих безмятежный вид, а потом вдруг захохотал, откинувшись на кресле.

— Да, давно я подобного не слышал. — Произнес он, вытирая платком слезы. — На что, только не способно наше безграмотное и бескультурное население.

— А вы представляете стоимость этой иконы? — Снова уперся взглядом в меня.

— Догадываюсь, что у Вас на столе лежит кооперативная трехкомнатная квартира в Москве.

Соломоныч заметно смутился. (Наверное, жалеет, что непроизвольно выдал себя и позволил мне задрать цену).

— Конечно не квартира, но близко, очень близко, — забормотал он, вновь изучая икону.

Он снова уставился на меня.

— Сколько вы за нее хотите? Учтите, что на квартиру у меня сейчас денег нет. Я могу сегодня предложить ее настоящему ценителю. Тогда вы сможете получить максимально возможную сумму, за минусом моего процента. Как вы видите — я с вами предельно откровенен. Итак, я вас Сережа слушаю.

— Извините Евгений Соломонович, нам надо посоветоваться, — произношу, поднимаясь со стула.

Выйдя на улицу, выложил Филу свои резоны, предположив, что мы можем за эту икону получить до 5000 рублей. Но ниже 3000 рублей не продавать. Хотя цена иконы может доходить до 10000 рублей. Но нам их никто не даст. Если мы рассчитываем и дальше сотрудничать с Соломонычем, то нам стоит пойти немного ему навстречу и немного уступить. Фил предложил дождаться ценителя. У меня были обязательства перед ребятами и мне нужно было время для покупок. Поэтому решили разделиться, после оценки остальных предметов и их продажи.

Когда мы вернулись в кабинет Соломоныча, я увидел, что к той иконе были отложены еще одна икона и книга с застежками. Антиквар вертел в руках очередную икону.

— Итак, я слушаю Вас, Сережа. — Он поднял на меня глаза.

— Уважаемый Евгений Соломонович, я тоже буду с Вами предельно откровенным. Эти предметы (кивнул на отложенные вещи) не наши. Нам их доверили наши друзья. Мы не можем не оправдать их надежд. Поэтому давайте закончим с остальным нашим товаром, а потом снова вернемся к предметам, которые у Вас вызвали повышенный интерес. Поверьте, мы ценим наше с Вами сотрудничество и собираемся и дальше поддерживать наши деловые отношения. Я не хочу уменьшать Ваш заслуженный гешефт. Конечно, если у Вас не найдется необходимой суммы сегодня, то можете позвонить своему знакомому и вызвать его. Но мы предпочитаем не вмешивать других людей в наши отношения. Вы, надеюсь, тоже?

Во время моего монолога Соломоныч пытался сохранять невозмутимый и доброжелательный вид, но чувство досады, растерянности, неуверенности иногда проскальзывали на лице. (Все-таки, выбила его из привычной колеи эта икона). На мой вопрос он непроизвольно кивнул, и опять смутился.

— Я не сказал, что у меня нет таких денег. Я имел в виду, что таких денег нет здесь. — Поправился он. — Конечно, давайте сделаем так, как вы хотите. — Снова вид прежнего Соломоныча, снова непрерывный убаюкивающий говорок. Только нет, нет, а взгляд его натыкался на предметы, отложенные на края стола.

Я предложил оценивать товар попредметно, объяснив, что нам надо будет рассчитываться с владельцами. Соломоныч признался, что это разумно и мы стали торговаться за каждую вещь. Фил, пристроившись на углу стола, заносил суммы в свою, ранее подготовленную таблицу. Даже моя книга из сарая была оценена в 80 рублей.