— Ему я рассказал то же самое, если ты об этом. Мой отчет он тоже видел.
— Он был осведомлен о том, как обстоят дела в Официуме на самом деле?
— О состоянии Гюнтера не знал точно.
— О чем еще спрашивал?
— В основном о судье Иоганне Юниусе и смерти его дочери. Интересовался слухами о призраке в доме.
— А кто установил факт отсутствия этого самого призрака?
— Я, — отозвался Хальс устало. — Провел там две ночи; ничего. Никаких бродящих по комнатам девиц с петлей на шее, никаких летающих силуэтов, никаких завываний и мутных фигур в окнах; словом, ничего из того, о чем сплетничали в городе. Дом, ясное дело, освятили — на всякий случай и по причине самоубийства в нем — но никаких призраков там, убежден, отродясь не водилось.
— Штаудт интересовался чем-то еще? То есть, интересовался ли особенно, более детально, нежели чем другим? Нет идей, куда он мог направиться в тот день, когда исчез?
— Ни малейших. Расспросил меня о семействе Юниус, о призраке, о том, как проводилось расследование — и молча ушел. Он вообще был, знаешь ли, не слишком общительным и словоохотливым.
— Да, наслышан... — вздохнул Курт и, подумав, осторожно спросил: — А внезапно присмиревшими шайками в городе он не интересовался?
Хальс удивленно поднял брови, откинувшись на потертую спинку стула, и непонимающе переспросил:
— Шайками?..
— Я заметил, что в Бамберге спокойно по ночам. Тишина, никто не шатается по улицам; убежден, что вполне можно посреди ночи пройти из квартала в квартал неосвещенными улицами и не быть ограбленным. А также до меня доходили слухи о резне, которую кто-то устроил старейшинам бамбергского отребья; да и не только им.
— А-а, — кивнул Хальс, — вот ты о чем... Было дело. Около года назад разгорелась уличная война — подонки устроили передел города. То ли их старики слишком зарвались, то ли кто-то из молодых решил прибрать к рукам все, что те нажили непосильным трудом, деталей не знаю, но и не суть; суть в том, что резня была и впрямь знатная. Трупы находили ad verbum всюду.
— И ни магистрат, ни Официум не вмешались?
— А зачем? — передернул плечами Хальс. — Всякая шваль режет друг друга — и слава Богу, добропорядочным горожанам стало легче дышать. После первой волны смертоубийств на время наступило затишье, а затем — видимо, тем, кто остался, не по душе пришлись те, кто встал во главе после стариков; и пошла вторая волна. Вот с тех пор — ты прав, в городе по большей части тишь да благодать. Изредка что-то происходит, ясное дело, да и кражи не так чтоб совсем прекратились, но такого, как прежде, когда из дома ввечеру носу не высунешь — не стало... Давно ничего серьезного не приключалось, до этой ночи, — со вздохом присовокупил Хальс и, помявшись, уточнил: — Говорят, там то ли императорская любовница сгорела, то ли твоя?
— Кто говорит? — уточнил Курт, и инквизитор неловко пожал плечами, отведя взгляд:
— Слухи... свидетели... Одни говорят, что погибшая была императорской фавориткой, а другие — что ты уж больно ретиво суетился вокруг пожарища и все пытался её живой отыскать, а после остался там до утра и полез в еще дымящийся дом, дабы найти тело... Вот я и предположил. Соболезную, если что.
— Благодарю, — сухо отозвался Курт. — А кто это сделал — свидетели не говорят? Не нашлось тех, кто что-то видел, слышал?
— Кто и что мог увидеть и услышать глухой ночью? — скептически покривился Хальс, толкнув ладонью ворох исписанных листов на столе перед собою. — Вот, куча показаний, и все одинаковые: спал, проснулся от дыма или голосов, или засыпал, но увидел зарево и вышел посмотреть... Как и что случилось — неизвестно. Поскольку дело не рядовое, Гюнтер велел подсобить магистратским; да и мне самому, по чести сказать, не хотелось бы, чтоб впоследствии говорили 'Бамберг? А, это тот городок, где императорскую любовницу убили'. Или 'любовницу Молота Ведьм', даже не знаю, что для дурной славы скажется сильнее...
— Разумно, — холодно заметил Курт, увидев краем глаза, как брезгливо поджала губы ведьма. — Версии есть?
— С версиями я пока обожду, — уклончиво ответил Хальс. — Спешка — она сам знаешь, когда только нужна... Сейчас любое слово может отозваться дурно; ведь я все еще помню, для чего прибыл тот inspector и для чего здесь ты. Болтать при тебе лишнее, сам понимаешь, не хочется — кто знает, какие из моих слов ты после вывернешь против меня, Гюнтера или Официума, а тем паче — после гибели своей женщины. Молва о том, что Гессе Молот Ведьм ничего и никого не любит и ни о чем не страдает, конечно, добрела и до нас, но я не желаю проверять на собственной шкуре, в самом ли деле это так, или это происшествие сдвинуло тебе крышу и лишило здравого взгляда на реальность.
— Логика есть, — равнодушно согласился Курт, ни на мгновение не замявшись, и в глазах Хальса промелькнуло удивление пополам с внезапной неприязнью. — И все же, если будут новости — по этому ли происшествию, по пропаже Штаудта, просто ли вспомнится что-либо, о чем ты мне не сказал — скажи. Где я остановился, ты, полагаю, осведомлен; беспокоить меня можно в любое время.
— Учту, — кивнул Хальс и умолк, выразительно указав глазами на дверь.
— Неприятный человек, — шепотом заметила Нессель, когда дверь эта закрылась за их спинами, и Курт кивнул:
— Согласен, обер-инквизитор из него выйдет отменный.
— Я, вообще-то, сказала не так.
— Так, — серьезно возразил он. — Просто сказала иначе... Или ты рассмотрела в нем что-то?
— Не знаю... — неуверенно выговорила Нессель. — Он как железо. Непробиваемый, плотный...
— Как я?
— Нет, он не скрывает себя; не умеет и, видно, не желает. Просто так он глядится, так ощущается.
— Нам стоит составить ведьмо-инквизиторский словарь, — вздохнул Курт. — Но надеюсь, я понял тебя правильно; и если я понял правильно — наши выводы совпадают, и ты все ж сказала то, что сказал и я. Остается лишь полагаться на то, что мы оба не ошиблись... Будет обидно, если с парнем что-то не так.
— Почему ты спросил его об уличных шайках? Ты что-то узнал, понял что-то? Петер Ульмер сказал — магистрат считает то, что случилось, ограблением, ты с ним не согласен; это как-то связано?
— Пока не могу сказать... Я вчера узнал, что в Бамберг однажды явились какие-то люди, которые вырезали всех, кто представлял собой хоть что-то более-менее серьезное в здешнем преступном сообществе. По виду похожи на наемников; условий не выдвигали, требований не предъявляли, просто перерезали большую часть старшин — и исчезли. Сейчас тут довольно скромно, если сравнивать с иными городами, существуют несколько мелких шаек, которые ни на что серьезное не замахиваются. И примерно в то же время пошла волна арестов Официумом и магистратом простых горожан... Я не знаю, как это связано и связано ли вообще, но единовременность этих двух событий не может не насторожить. К слову, сегодня вечером нам предстоит еще одна встреча с местными подонками; поскольку ты теперь от меня ни на шаг — тебе придется идти со мною.
— Думаешь, там я буду в большей безопасности? — усомнилась Нессель, и он уверенно кивнул:
— Со мной — да.
* * *
Увидеть в трапезном зале трактира Ульмера в компании братьев Ван Аленов Курт, надо признать, не ожидал. На долю мгновения застопорившись у порога, он прошел к столу, за которым разместилась троица и, придвинув от соседнего стола два табурета — себе и Нессель — молча уселся, так же без слов вопросительно воззрившись на молодого инквизитора.
— Как хорошо, что вы быстро вернулись, майстер Гессе, — облегченно произнес Ульмер, понизив голос и исподволь оглядев зал. — Майстер Нойердорф отослал меня с поручением, и...
— К аптекарю; я знаю, старик мне сказал, — кивнул Курт, и тот осекся, уставившись на него растерянно и почти с испугом.
— Вы уже знаете... — произнес Ульмер, наконец, со вздохом и неловко передернул плечами: — Но вы ведь не станете подавать прошение об отстранении его от должности обер-инквизитора? Он вполне справляется, и...
— Это я тоже знаю; сей вопрос мы обсудили и с ним самим, и с Хальсом. Сейчас здравие обер-инквизитора Бамберга меня беспокоит в последнюю очередь, если это не связано с моим расследованием. Давай вернемся к тому, что ты намеревался сказать.
— Да, — спохватился Ульмер поспешно. — Я допустил некоторое своеволие; у аптекаря я еще не был, потому что сделал крюк к сгоревшему дому и забежал в магистрат, дабы переговорить с городскими дознавателями и уточнить кое-что. Я не ставил об этом в известность майстера Нойердорфа, дабы лишний раз не тревожить... Не могу сказать, что у меня есть какие-то точные сведения, какие-то выводы, но мне не нравится то, что я узнал. Вы говорили, что не верите в версию магистрата — 'ограбление и случайный пожар'. Нет-нет, я не хочу сказать, что я вам не поверил, но сами понимаете, я не мог не проверить и... Словом, я побеседовал с теми, кто осматривал дом, и сам заглянул туда.
— Не томи, — подстегнул его Ван Ален, и Ульмер нахмурился:
— Я просто пытаюсь объяснить майстеру Гессе...
— Я понял тебя, — оборвал его Курт. — И вовсе не оскорблен твоим желанием выяснить все самолично; напротив, всецело одобряю его. А теперь говори, что узнал.
— Дом остыл, и магистратские смогли добраться до второго этажа, где нашли тела трех слуг: двух мужчин и женщины. Женщина была в постели, а мужчины — на полу. То есть, выходит, они не спали, когда приняли смерть. Но почему они не спустились, чтобы помочь своей хозяйке, почему вообще она оказалась внизу одна, наедине с грабителем? Почему хозяйка сама пошла проверять, что это за шум внизу, а не послала кого-то из слуг? И то, как они погибли... Если они задохнулись от дыма — то почему они вне постелей? Если они были в состоянии проснуться, стало быть, были и в состоянии идти, но почему-то остались на месте. Я подумал, их хватило на то, чтобы проснуться, но не осталось сил выйти... Но — у всех троих? Все трое лежали посреди своих комнат, и это значит, что все они проснулись одновременно и одновременно же задохнулись, сделав одинаковое количество шагов к выходу? Так не бывает. Люди различаются выносливостью, по-разному просыпаются...
— Значит, их убили до того, когда пожар разгорелся, и все, что они успели — это сделать несколько шагов, вскочив с постелей, когда убийца вошел в комнату, — предположил Лукас, и Ульмер многозначительно поднял палец:
— Именно! Или их обездвижили — например, ударили и вышибли сознание; об этом более точно сказать не могу, тела я не осматривал. Но это подтверждается еще кое-чем: свидетели, которые видели самое начало пожара, говорят, что полыхнуло сразу. Они не видели, как именно все началось, но когда уже началось — горело сразу мощно и всюду. Если бы пожар завязался с нижнего этажа, как утверждают магистратские, то лестница выгорела бы первой, выгорела бы полностью, а по ее остаткам еще умудрились подняться на второй этаж сегодня. И перекрытия выдержали, и второй этаж — такой же горелый, как и первый, ничуть не меньше; и все утверждают (и вы, майстер Гессе, в том числе), что пламя во время пожара там было таким же густым.
— Если б это было потому, что туда поднялся огонь с первого этажа, — продолжил Ян, — то, опять же, выгорела бы эта чертова лестница. И первый этаж сгорел бы целиком, хрен бы его так просто потушили, и туда уж точно было бы не войти после пожара — перегорели бы и рухнули балки. Словом, дом не прогорел насквозь, но при этом почему-то выгорел изнутри полностью. То есть...
— То есть, его именно подожгли, — подытожил Ульмер. — В нескольких местах, чтобы наверняка.
— Ты сказал о своих выводах магистратским? — спросил Курт, и тот мотнул головой:
— Нет, для того я и ждал вашего появления, майстер Гессе: хотел спросить совета. Должен ли я делиться этой мыслью с ратом или с Хальсом, или с обоими, или не делиться ни с кем из них? Что мне делать?
— Пока не говори ничего. Никому. Запаникуют и наделают глупостей.
— Понял, майстер Гессе, — кивнул Ульмер с готовностью. — Быть может, хотя бы Хальсу?
— Он здравомыслящий парень, — вскользь улыбнулся Курт. — И когда придет время ему стать вашим обером — пророчу, пожалеть об этом вам не придется... Но все же пока не стоит. Просто поверь мне на слово.
— Если он замешан в темных делишках, — скептически заметил Лукас, — решение вполне верное. За всем этим не стоит забывать, что кто-то укокошил вашего служителя, который должен был проверять благонадежность своих собратьев.
— А вы здесь какими судьбами? — не ответив, спросил Курт. — Петер хотел рассказать о своих выводах, а вы?
— А мы хотели узнать о твоих, — пожал плечами Ван Ален-старший. — Ну, и есть кое-что из новостей...
— У меня выводов пока никаких. Разрозненных и неведомо как связанных сведений множество, наметок уйма, но выводов нет... А у тебя что за новости?
— Не знаю, насколько это связано с твоим или нашим делом, — заговорил Ван Ален неуверенно, придвинувшись к столу ближе, — и связано ли вообще, но кое-что есть. Помнишь, я сказал, что этой ночью был...
— У свидетельницы, — подсказал Курт, когда охотник замялся, и тот неловко кивнул, исподволь скосившись на Нессель:
— Да... Я знаю, что ты подумал... и правильно, в общем, подумал... Но это неважно, важно то, что она и впрямь свидетельница — подружка Катерины Юниус.
— Подруга дочери Юниуса? — нахмурился Курт. — Как зовут?
— Франциска Йенсен.
— В протоколе о ней не упоминалось.
— А кто составлял протокол? — уточнил Лукас, вперив пристальный взгляд в Ульмера, и тот смятенно отвел взгляд, замявшись.
— Кристиан Хальс, — вымолвил он, наконец, неохотно. — Но я и сам о ней впервые слышу; что за свидетельница, свидетельница чего?
— Вполне возможно, — с расстановкой ответил Ван Ален-старший, — что свидетельница неблаговидных деяний судьи, каковые и привели его к столь плачевному финалу.
— И что сказала твоя Франциска?
— Чего сразу 'моя'... — буркнул Ван Ален недовольно. — Просто процесс опроса несколько затянулся и...
— Ян, — многозначительно произнес Курт, и тот кивнул, запнувшись:
— Да. Так вот. Судейская дочка была у нее незадолго до папашиного ареста и вообще всей этой шумихи с отравленным лавочником — приходила поплакаться. Рассказала, что отец прошлым вечером явился домой поздно и во хмелю, а дома еще и усугубил как следует. Усугублял весь вечер, покуда не свалился почти буквально: дочка еле успела довести его до постели. Так вот, по ее словам, судья был мрачным, пил угрюмо, все время что-то бормотал и на кого-то бранился, а потом усадил дочку напротив и стал ей пороть какую-то проповедническую чушь.
— В каком смысле? — нахмурился Ульмер, и охотник неопределенно помахал рукой:
— Нес что-то насчет возмездия. Прочел ей проповедь о том, как важно быть добродетельной и блюсти заповеди, что люди могут никогда и не узнать о грехах, таящихся в душе, но Главный Судия все равно все видит и рано или поздно воздаст. А в конце концов заявил — 'так нельзя больше'. Просекаешь, Молот Ведьм, что это может значить?