Англии капец!

Атланты придумали для французов план с дурацким названием 'Шанель, Гуччи, Дольче и Габбано'. Бургундия уже обратила на себя внимание как законодательница европейской моды. Ха! Жалкие, никчемные слабаки! Неудачники и дикари — они склонятся перед мощью французской моды — Зубриков и Валуа станут родоначальниками Ренессанса! Против судьбы не попрешь — Париж станет великим центром красоты, царством эстетической власти, благородной, сильной своим коварством — 'Красота страшная сила!' — Святой Фаине надо собор построить. 'Интересно, — отвлекся от высоких размышлений Лешка. — У них собор Парижской богоматери уже стоит? Вау! Надо срочно культ святой Фаины организовывать! Там детали продуманны: табак! О, табак страшная зараза — пусть европейцы чахнут — и не над золотом, золото они сдадут в погреба атлантов! Мы вам еще дадим табака понюхать'.

Валуа наслаждалась, наблюдая за спокойно молчащим графом, который словно не обдумывал новые слова для смущения, соблазна, утверждения своих целей и целей атлантов, нет — мессир стоял и молчал. И королева поняла — он один из них! Только они могли так оскорбить — она была для них всего лишь дочерью славного дома. Одного из многих. Она не была для графа королевой, точнее... Катрин вдруг поняла, что этому итальянцу нет никакой разницы королева она, или графиня, или герцогиня, или баронесса — он оценивает ее по своим меркам. Это бесило ее неимоверно!

И вдруг она услышал слова на родном языке, песню на родном языке. Итальянец пел странным, высоким тоном, и слова поражал Катрин в самое сердце: 'Non! Je ne regrette rien Ni le bien qu'on m'a fait'.

Она медленно повернула лицо к этому дьяволу, теперь она точно знала, этот итальянский граф не просто смог наладить знакомство и пришелся по сердцу атлантам, ведь он продал душу дьяволу, иначе откуда? Как он мог узнать самое потаенное? Как он может петь, так пронзительно петь о самом родном, пережитом, так ранить ее душу. Слова песни заставляли ее задыхаться от волнения:

'Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем

Ни о хорошем, сделанном мне, ни о плохом —

Все это мне безразлично!

Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем...

Это оплачено, выброшено, забыто.

Меня не волнует прошлое!

Из моих воспоминаний я разожгла костер,

Мои печали, мои радости — они мне больше не нужны!

Выброшены влюбленности с их тремоло,

Выброшены навсегда, я начинаю с нуля...

Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем

Ни о хорошем, сделанном мне, Ни о плохом —

Все это мне безразлично!

Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем

Так как моя жизнь, мои радости

сегодня начинаются с тобой!'

Лешка очень любил творчество Пиаф. С большим удивлением однажды он узнал, что эта великая песня имеет историю вовсе не романтичную, это вообще песня воинов. Она была посвящена Иностранному легиону и стала полковой песней 1-го иностранного полка парашютистов, десантников, расформированного за участие в неудачном путче генералов. Навсегда покидая свои казармы, легионеры пели 'Я ни о чём не жалею'.

* * *

Их беседа приняла более светский характер, Валуа решила посмущать своего нового рыцаря, и провела на него атаку с самых неожиданных направлений. Но граф ДиКаприо не тушевался, на все ее колкости и хитрости он отвечал бодро, уверенно и с юмором. Даже когда она перешла на опасную дорожку и пожаловалась на злые языки англичан, недовольных ее внешностью, мессир держался молодцом.

'Женщины, имеющие длинный нос живут дольше, чем мужчины, обратившие на это внимание' — успокоил Валуа граф, и пояснил, что носик у его королевы самой достойной длины — она всех распознает. Королева будет в восхищении уже сегодня! Как? Королева не знает о славной ярмарке в Бристоле? Знает. Тогда, где предвкушение восторга в глазах? И граф ДиКаприо начал посвящать Катрин в прелести доктрины 'ГарунАльРашидства':

— Королева должна знать свой народ. Королеву не запачкает грязь. Рядом со мной королева может ни о чем не беспокоиться — сегодня же мы посетим одно славное местечко! Бои! Бои лучших бойцов всех соседних графств. Я обязательно должен принять участие, моя королева, — захныкал жалобным тоном мессир ДиКаприо, и состроил мордочку 'кота из Шрека'.

Ну, это только он воображал, что у него получался 'котик из Шрека', на самом деле он больше напоминал Джима Керри, с приступом диареи. Но жалобный вид часто срабатывал на дикарях, и Катрин попалась:

— Какие еще бои? Граф! Ты же рыцарь — это же грязные скоты. Английские скоты!

— Верно, все верно, моя королева! Неужели ты не хочешь посмотреть, как твой верный рыцарь — поставит на место этих грязных неумех и недотеп? Я учился у атлантов тайной борьбе, — Лешка стукнул себя в грудь кулаком.

Потом он исполнил перед удивленной королевой диковинный поклон, тотчас изобразил классический вежливый поклон-приветствие Рэй, сопроводив его возгласом 'Осу!'

Катрин поняла, что этот граф ненормальный. Но он был совсем как его господа — атланты, непонятен и... 'А кому он будет служить, мессир Леонардо ДиКаприо? Ей или Атлантиде?' Валуа закрыла глаза. Ей стало нехорошо. Она почувствовала, что ее уже заманили в ловушку. У нее остался только один выход. Не открывая глаз, он негромко приказала: 'Оставь меня, граф'.

Лешка почувствовал: что-то пошло не так! 'Месячных у нее нет сегодня, — головкой не страдает, не в папу дочка, — что с ней? Она... Испугалась!'

И к этому был готов Зубриков. Против лома нет приема, если нет другого лома. Лечи подобное подобным! 'Ah, mieux vaut repartir aussit?t qu'on arrive Que de te voir faner, nouveaut? de la rive, — негромко сказал он Катрин, потом повторил. — Счастлив тот, кто чуждый брег покинет, Пока еще он полон новизны'.

— Катрин Валуа, моя королева, я не хочу убивать тебя. Позволь мне показать тебе новое, позволь мне стать твоим рыцарем. А не убийцей.

Она не испугалась еще больше, куда уж больше. В сердце стало зарождаться знакомое чувство — гнев. Она еще посмотрит — кто кого! Женщина слаба, но яд силен, он не щадит ни хрупких, ни крепких, ни слуг, ни господ. Она улыбнулась графу:

— Ты убьешь меня быстро? Мне не будет больно?

— Нет, моя королева, ты будешь довольна, и еще поблагодаришь меня с того света.

— Хорошо, — Валуа кивнула ему. — Но я тебе не доверяю, слуга атлантов.

— Хорошо быть слугой двух господ, видел я одного ловкача из Бергамо, все у него сложилось славно по жизни. Не доверяй, подозревай, смело смотри вперед моя волчица!

И этот мерзавец запел одну из своих любимых песенок:

'Хитри, отступай, играй, кружись,

сживая врага со свету.

А что же такое жизнь?

А жизнь — да просто дуэль со смертью.

Pourquoi pas, Pourquoi pas, почему бы нет?

Pourquoi pas, Pourquoi pas, почему бы нет?'

— Ты дьявол, Леонар, — в который раз поразилась она его искусству морочить голосу, выводить из себя и быть очень занятным собеседником и компаньоном. — Значит, новое развлечение, которое ты мне хочешь предложить, это — переодеться в костюм простой горожанки, и окунуться в грязное болото города?

— Да, моя королева! Пройдем по грязи, прикоснемся к терниям, в дерюге, и, страдая от неудобства — мы станем как Он! Хм, — вдруг смутился Зубриков. — Это я что-то слишком не туда подумал.

— Хм, ты точно ненормальный, атланты свели тебя с ума, — согласилась с ним королева. — Но в твоем предложении есть привлекательность. Ты умеешь заинтересовать женщину, граф.

Валуа с насмешкой посмотрела на него и решила пошалить:

— С дамами ты также мощен и крепок, как и с мужчинами?

— Я не сплю с мужчинами. Я их бью, — мессир улыбнулся ей дерзко и добавил то, что ее интересовало в первую очередь. — Дамы не жаловались. Последний раз их было двенадцать. Сразу. Одна за другой. Было весело.

Катрин не знала, что ответить на такую бесцеремонную и неделикатную прямоту. Но все же решилась продолжить и спросила: 'Двенадцать?' 'Девственниц. Моя королева, это были девственницы. Жуткий ритуал. Кровь, самоубийства, на глазах восьми тысяч человек', — мессир замолчал, вспоминая ту мартовскую ночь.

И вот теперь она даже рот приоткрыла в изумлении. Верить этому она не могла. Бред же... А мессир продолжал капать ей на мозги своими словами:

— Дикари! За мои заслуги, атланты позволили мне стать повелителем одного графства, можно даже сказать герцогства, для них это не важно. Им важно будет разобраться с Италией. Рим забыл о величии предков. Я нашел свое место в этой жизни. Атланты снисходительно принимают мои слабости, я учусь, это трудно. Иногда бывает неприятно. Дико неприятно. Как тогда. На тебя глазеют тысячи глаз, а надо, — и Зубриков с грустной улыбкой повторил. — Надо, Валуа, надо.

— Ты несносен, граф. Оставь меня. Мне надо подумать. Ты уверен в нашей безопасности?

— О! Моя королева, все будет исполнено к полному твоему удовлетворению. И моему тоже. 'Миавракара омдо' — люблю подраться, как говорит один народ дикарей

Скромно похвалив себя, Лешка раскланялся перед королевой и отправился проверять готовность своих подручных к вечеринке. Настроение у него было замечательное. День задался. День вообще был славный. Предчувствиев полна и приключений ищет задница, ведь вновь пришла она — конец недели — пятница! Атланты жили по семидневке, впрочем, это было вполне в духе европейских традиций.

После весеннего равноденствия отношение корнуольцев к атлантам изменилось. Атланты не стали для них своими. Корнуольцы просто приняли в свою жизнь перемены. Это было хорошо. Ребят уже ничто не держало в Англии. По итогам кампании они выделили легионеров достойных для продвижения по службе. Не все же самим тащить? Пусть привыкают к административной работе, подростки. Зубриков воображал, как он поедет в Париж, поиграется в 'Дартаньяна'. И миледи этой еще устроит бяку! Испортила такой шикарный пурпуэн, приходится в плащ закутываться, что за женщины пошли? Чуть что, сразу за ножи хвать — и норовят до печени достать.

Лешка кивнул Николаю и Алому, дел предстояло много. Вывести королеву на вечеринку, где весь дресс код — навозом пахнущих народ, дело суетное. Зато будет весело.

* * *

Катрин лежала в постели, не могла заснуть, стоило закрыть глаза, как еще ярче вставали перед глазами события этого вечера. Сначала граф предложил ей одеть народной платье. Она была готова устроить скандал, но стоило прикоснуться к тонкой шерстяной ткани, как слова возмущения сменились восторгом. Платье было простейшего кроя, но его прикосновение к телу было нежным, мягким, ласкающим теплом и пахло от платья свежим запахом трав и цветов. И простой плащ с капюшоном, и плат на волосы, все было из отличной ткани, из такой она бы с удовольствием заказала и себе пошить наряд. Граф тоже был одет невзрачно, скромно и просто. Она вдруг поняла, что его взлохмаченные волосы совершенно скрывают его происхождение среди простолюдинов. Лохматый какой-то обаятельной взъерошенностью, зубоскалящий, мессир чувствовал себя как рыба в воде среди горожан. Он громко выкрикивал похабные шутки, насмехался, колотил по плечам встречных, без меры пил из их кувшинов пиво, сам всех угощал своим пивом. Болтал о всякой всячине. Катрин вдруг поняла, что этот граф очень хорошо знает жизнь простых англичан. Он отплясывал с ними дикие поскакульки, которые нельзя было назвать приличным словом 'танец', горланил дурацкие песни и сам завел парочку таких, что народ похохатывал, а у нее покраснели щеки от смущения. 'Ой, не надо меня называть подлецом, не виноватый я, не виноватый я! Все бабы раком для меня на одно лицо, одинаково и не лохматое!' Ругался он страшно, обидно, но дерзил так хитроумно, что обиженные не всегда понимали, что их оскорбили. Граф даже сыграл с бродячими менестрелями на виоле, и громко потом возмущался качеством инструмента, о чем-то спорил с музыкантами, писал им слова новых песен и помечал нотами.

Любые поползновения в ее адрес пресекались сразу же, строго и недвусмысленно: 'Мою девочку не трожь, не то получишь в брюхо нож!' Особо непонятливым сразу добавлял: 'Не буду спорить с дураком — готов выдать кулаком' — и выдавал пару ударов, после которых нахалы укладывались в грязь, обдумывать свое дерзкое поведение. На большой поляне, ярко освещенной светом факелов, происходили бои. Сразу несколько пар дрались так, что у королевы глаза загорелись от радости. Однажды они с мужем смотрели на драку горожан, но там ей не понравилось, все было грубо, дико, быстро. А сейчас... она затаила дыхание, когда граф, обнаженный по пояс, в простых штанах и босиком вышел на первый поединок. Его соперником был шотландец, рыжий здоровяк, намного крупнее мессира. Но насмешник сразу установил свои правила боя, громко проорав на всю толпу: 'Чтоб не спрашивали, а везде ль они рыжие, шотландцы носят юбки бесстыжие!' Шотландцев англичане не любили, дружно стали хохотать, а здоровяк бросился бить насмешника. Только ничего у него не вышло: граф ловко увернулся от ручищ, тоже густо заросших рыжиной, и быстро пробил пару раз по телу шотландца. Никто ничего не понял, но уже через несколько мгновений боец, скривился, и замедлил движения, и ловкий англичанин, еще добавил пару ударов, после чего рыжий здоровяк упал на землю. Толпа осталась недовольна тем, что мало крови, быстро все закончилось, но зато шотландцам наваляли! А всем представляющийся как Джеймс, славный парень, Джеймс из Бондов, принялся дальше распивать пиво и эль, таскать Катрин поближе к дерущимся бойцам, чтобы кровища прямо в лицо летела из разбитых носов, и везде он вел себя как у себя дома. Катрин вручили простую деревянную фляжечку, но вино в ней оказалось вкусное, крепкое. Она быстро захмелела, тоже что-то кричала оскорбительное англичанам, чуть не сцепилась в драке с какой-то наглой ведьмой, красотка чуть было ей в волосы не вцепилась, но мужчины не дали потешиться народу, со смехом разошлись с подругами в разные стороны. Между делом, получив несколько крепких оплеух в двух поединках, Леонар позволял и серьезные слова в обращении к некоторым старикам, и даже постоял несколько минут с тремя валлийцами, к которым никто не лез. Потому что знали — купцы почтенные, добрые, такого тронь — сживут со свету потом свои же, городские, за потерю клиента. Ярмарка — дело тонкое. Не обошлось и без смертей, граф нарвался, на него накинулись сразу несколько человек. Вот тогда Катрин увидела хороший бой, словно из воздуха в руках у мужчин появились длинные ножи, короткие мечи и завертелась резня. На сторону мессира сразу выступили два невысоких паренька, с короткими мечами и народ с удовольствием посмотрел, как троица быстро прирезала пять человек, а шестому дали пинка, чтобы больше не портил людям удовольствие.

Валуа засыпала, вспоминала полуобнаженное тело графа и не сомневалась — она его заполучит. А гадкий легат пусть идет в зад, как говорит граф ДиКаприо.

* * *

А гадкий легат, он же граф Леонардо ДиКаприо, засыпал спокойно. Скоро они покинут эту сырую, вредную страну.

Англия окончательно убила в попаданцах сносное отношение к европейцам. Ребята старались не дурковать, не катить на бедных, глупых людей бочку — это ненормально, обвинять дикаря в том, что тот дикарь, а у тебя крутой мобильник. Все в свое время Европа откроет, достигнет и превозможет! Но сейчас, в начале пятнадцатого века — жуть была страшная. Чума на все дома Европы! Люди не верили в жизнь, они еще не очухались — жили беспросветно, быстро, жестоко и тупо. Серые и невкусные. Даже в Италии, на юге Португалии, Арагонском и Кастильском королевствах царили серость, жизнь в бурых, неярких, блеклых тонах. Были проблески изящного, блестящего и красивого — но очень редкие. И церковь не приветствовала. И купцы еще не набрались наглости и запасов золота достаточных, чтобы раскрасить жизнь цивилизации — городскую жизнь — в яркие, смелые цвета и идеи. Зубриков как-то рассмеялся: "У этих дикарей нет никакого Ренессанса, а у нас уже есть — вот сидит — собственной персоной, Заново Рожденный, Ринатус!" Ренессанс был необходим. Все было просто: европейский ренессанс, это полезно для атлантов — стройте дворцы, а не бастионы, отливайте статуи, а не пушки. Атлантида — хранит тайны древних наслаждений и вершин эпикурейства и эстетизма. Париж станет законодателем мод! Ведь в Лувр собиралась нагрянуть грозная сила: Зубриков и Валуа! В свою звезду Лешка верил — ха! — он попаданец, неизвестно как, зачем, и почему появившийся в этой Европе, совсем другой Европе, вовсе не той, историю которой он учил в школе и университете. Но он был здесь — бессмертный друг своих умных друзей, надежных друзей, грамотных друзей, женатых друзей — а Лешка был готов крутить романы, и вдарить романтикой 'дартаньянства' по всей этой серой Франции. И он долго приглядывался к наследнице Капетингов. Катрин была годной девочкой, крепкой девочкой — натуральной ведьмой, которую никто не смел обвинить в низком и греховном, но все в Англии знали — она ведьма, и добра от нее не будет. Пусть так! Сидите в своей туманной Англии и жуйте свою овсянку, и Бэрримор с вами, сопливые дикари. А ему ведьма сгодится. Лешка закрыл глаза и улыбнулся, перед мысленным взором металась рвущаяся в драку пьяная, взлохмаченная ведьма с темно-золотыми волосами, и горящими от злобы серой сталью глазами — Катрин была бесподобна. Он мысленно поздравил себя с отличным выбором кандидатуры для организации нового порядка — через интриги, убийства, отравления и все мерзости борьбы за корону — Катрин выдержит все. 'Моя Валуа всем наваляет!'