Руки и ноги Алана ныли от многочасового сидения за рулем но, ожидая встречи с легендарным Опоссумом, он не обращал внимания на усталость. Точнее, это Берковичу казалось, что он не обращает...
— Какая жалость, во всей Украине нет ни одного магазина "Маркс энд Спенсер", — раздался сзади ровный приглушенный голос. — Во всяком случае, я не нашел.
Алан вздрогнул, выброшенный из подкравшейся полудремы, и повернулся. Перед ним стоял коренастый широкоплечий мужчина с плотно сбитой фигурой боксера и невыразительным лицом. Несомненно, это и был тот самый человек, фотографию которого показала ему с монитора Люси.
— Зато говорят, здесь неподалеку есть салон по продаже "Майбах" и "Крайслеров", — от неожиданности Беркович едва смог припомнить дурацкий отзыв.
Они пожали друг другу руки, ладонь у пришельца оказалась широкая, сухая и в меру крепкая.
Алан не знал, как начать разговор. На языке у него вертелось: "Как долетели?", "Где устроились?", но пока Беркович напрягал мозги, пытаясь придумать вопрос, более соответствующий ситуации, Опоссум взял инициативу на себя.
— Может быть, пройдем туда, где можно спокойно поговорить?
— Не желаете ли чего-нибудь выпить? — схватившись за предложение, как утопающий за спасательный круг, тоном доброго босса предложил Алан.
Опоссум все так же невозмутимо кивнул.
Они покинули лабиринт торговых кварталов и спустились по эскалатору в большой круглый зал, расположенный метрах в двадцати от поверхности земли. Там находилась сеть фаст-фудов с общими столиками, а за винтовой лестницей был устроен большой полутемный бар. Они заказали напитки, Алан — апельсиновый фреш, а Опоссум водку со льдом.
Уединились в дальнем углу на низком диванчике. Беркович, как того и требовала инструкция, занял место спиной к стене, напротив входа. Опоссум же неожиданно поступил как полнейший дилетант. Недовольно скривившись на табличку "No smoking", он окинул цепким взглядом зал, эскалатор и винтовую лестницу, и сел к выходу боком. Алан хотел было сделать ему замечание, но решил на первых порах не злоупотреблять своей властью.
Опоссум поднял высокий стакан в символическом тосте. Чокаться, похоже, он и не собирался. Алан, потянувшийся было за фрешем, кивнул и отдернул руку.
— Зовите меня Айвен.
— Тогда для вас я Алан. Алан Джи Беркович.
— Не удивляйтесь, Алан, — Опоссум говорил негромко, довольно быстро, но очень четко выговаривая слова, почти без всяких эмоций. — Я не нарушил местную традицию. Просто у русских не принято чокаться безалкогольными напитками, не чокаются они и ... на поминках. Теперь, пожалуйста, введите меня в курс дела.
Алан, всеми силами стараясь выглядеть солидно — то есть не размахивать руками и не склоняться конспирации ради через стол, шепча на ухо собеседнику — начал рассказывать обо всем, что произошло, начиная с того самого злополучного дня, когда умер Сербин.
Вечер вступал в права, и бар начал понемногу заполняться. Но все прибывающие посетители старались занять места подальше — постоянные нервические наклоны Берковича со стороны очень походили на поцелуи, и собеседников принимали за геев. Несмотря на то, что сомнительные ценности западной демократии все глубже проникали во все слои украинского общества, в Киеве до сих пор брезгливо относились к представителям сексуальных меньшинств, совершенно нетолерантно называя их пидорасами и уебками. Соседний столик заняли было парень и девушка, но Опоссум, продолжая слушать Берковича, слащаво улыбнулся и, незаметно для Алана, провел по его рукаву кончиками пальцев. Со стороны это выглядело как нежное поглаживание, и парочку как ветром сдуло.
Внимательно выслушав Берковича, Айвен чуть заметно поморщился и покачал головой.
— Вы поторопились, — вымолвил он все так же ровно и спокойно, с тенью легкой, почти отеческой укоризны. По крайней мере, так показалось Берковичу. — Прежде чем организовывать устранение, следовало провести в домах квалифицированный обыск и форсированный допрос.
— Время работало против нас, и я принял решение не рисковать.
На самом деле, Алан был в ужасе от произошедшего. Убийство свидетеля организовали без его санкции по распоряжению Котельникова местные бандиты, у которых в этом деле были какие-то свои интересы, связанные с махинациями с недвижимостью и страховками. Ничего не оставалось, как ссылаться на непреодолимые обстоятельства, надеясь, что это выглядит не слишком беспомощно.
— Как бы то ни было, вы сильно усложнили задачу. Вот что, Алан, у меня есть дела здесь, в Киеве, поэтому сейчас мы расстанемся и встретимся в этом же баре, время я уточню. Отправимся ... на местность, вы введете меня в курс дела и покажете район вероятного нахождения объекта, чтобы я мог спланировать следующие шаги.
Беркович важно кивнул, намекая этим жестом, что он в курсе всех дел и ничуть не удивлен новыми для него планами.
— Где вы остановились? — все же решился он задать начальнический вопрос
— Это не имеет значения, — вежливо, но вполне однозначно отрезал Опоссум.
Алан обиженно засопел. Ничего, подумал он, в Русе мы эту вольницу быстро ликвидируем. Там-то я дам понять, кто к кому прикомандирован.
Перед тем как попрощаться, вопреки предыдущей мысли и намерениям показать, кто здесь начальник, Беркович решил немного польстить собеседнику.
— Вы говорите по-русски совсем без акцента и выглядите как настоящий русский...
— Вообще-то я и есть русский, — ответил Опоссум, сведя на нет тщательно продуманный Аланом комплимент.
Приезжий агент не стал уточнять, что его отец, выходец из питтсбургской русской диаспоры, где с начала двадцатого века хранили традиции исторической родины, воевал во Вьетнаме. В числе прочего — распылял над джунглями печально знаменитый "Оранж". Дефолиант, от которого четырнадцать процентов территории страны превратились в выжженную пустыню, а три миллиона местных жителей, в основном женщин, стариков и детей, погибли или стали генетическими уродами.
Самолет отца был сбит зенитной ракетой комплекса С-75, которую направил расчет, состоящий из русских "советников". Катапультировавшимся летчикам не рекомендовалось сдаваться в плен живьем, в случае, когда их "принимали" пострадавшие от "Оранжа", летчиков ждала воистину ужасная смерть — разъяренные вьетнамцы были особо изощрены в пытках. Будь прокляты косоглазые, хотя, глядя на фотографии пораженных детей, их можно было понять. Но, конечно, нельзя простить.
Позже, уже работая на ЦРУ, Айвен Рудин — сын бесследно сгинувшего отца — получил доступ к секретным архивам, которые в 1989 году были переданы американцам по приказу Горбачева. К одному из отчетов советских наблюдателей были приложены фотографии казни пленных пилотов, среди которых оказался и числившийся пропавшим без вести лейтенант Алексис Рудин. Казни очень долгой и страшной. Именно после этого Айвен превратился в безжалостного Опоссума, которого командование ценило, прежде всего, за полное пренебрежение к человеческим жизням.
Опоссум получил точные и недвусмысленные инструкции относительно этого нелепого мальчишки, по недоразумению именующегося "оперативником". А потому смотрел на Берковича, как на говорящую куклу — нельзя позволять возникнуть эмоциональной связи с приговоренным объектом, это мешает работе.
— Меня беспокоят оставшиеся члены экипажа, — перед тем, как попрощаться, настойчиво, почти требовательно произнес Беркович.
На сей раз Рудин чуть заметно усмехнулся.
— Не беспокойтесь, Алан! О них уже позаботились ...
24. Звонок другу
Мила встает раньше меня, о чем сообщает густой кофейный аромат, который во мгновение ока поднимает из постели и влечет на кухню. Окончательно просыпаюсь, лишь приложившись со всей дури к дверному косяку. Девчонка смеется. Оказывается, пока я беззастенчиво давил на массу, она успела выскочить к близлежащему магазинчику и приготовить завтрак. Хозяйственная девка. Ей бы повзрослеть годков на пять... И внушить, что прежде, чем куда-то нос высунуть, надо спросить разрешения.
Девчонка в своем вчерашнем наряде, и меня снова начинает глодать воспоминания о той ночи. Вернее, даже не воспоминания, а мысли. Было или не было?..
Покончив с мойкой посуды и ее вытиранием, Мила садится напротив. Явно ждет от трезвого и отдохнувшего меня умных мыслей, ценных указаний и прочих откровений. Впрочем, разочаровывать девчонку я не собираюсь.
— Значит так! — изрекаю тоном, не допускающим возражений. — Сейчас строимся на подоконнике...
Мила непонимающе смотрит.
— Шучу! — очень серьезным тоном произношу я. — А если серьезно, то слушай меня сюда...
Даю ценные указания в стиле профессионального выживальщика.
Для начала — закупка, затарка, она же — новомодный "шоппинг". Нам сидеть здесь не один день, поэтому запастись нужно основательно.
Здоровенный сарай-гипермаркет в пятнадцати минутах ходьбы. Это если туда. Обратно бредем не меньше получаса. Мила вошла во вкус... Пачка денег, взятая с собой, изрядно худеет, но если верить девчонке, у нас теперь есть все необходимое. В принципе, готов согласиться — минимум пару недель в осаде мы протянем. Назначения половины покупок вообще не понимаю, похоже, пока я ставил рекорды по литрболу, в индустрии питания и вообще потребления произошла очередная революция.
Ставлю многочисленные пакеты в коридоре.
— Разгребайся, а я до вечера исчезну. Звони если что. Если не что, тоже звони. Цвета телефонов помнишь?
— Ага! — отвечает из недр закупленного "нефорша". — Пока приготовлю чего-нибудь...
На всякий случай быстро экзаменую насчет сотовых и их цветового распределения, выхожу на дорогу, ловлю таксиста-частника и еду на авторынок. С двумя целями. Убить время, естественно, и обзавестись колесами. Транспорт такая штука, что всегда пригодится.
Долго брожу, задалбывая продавцов. Но все же нахожу, что мне надо, и через два часа становлюсь счастливым обладателем темно-красного "Опеля-Астра". У этой машины два огромных преимущества. Во-первых, Опель совершенно не бросается в глаза, и уж тем более не вызывает завистливых взглядов. Не зря же по гаишной статистике — одна из самых неугоняемых машин. Второе преимущество — сугубо техническое. Астра, если верить ребятам из отдела боевой подготовки моей бывшей конторы, это единственная машина с механикой, у которой при "полицейском развороте" не выбивает рычаг переключения передач. Хрен его знает, что нас ждет в будущем. И возможность гонок исключать никак нельзя.
Сразу после улаживания формальностей, которые представляют собой расписку "сумму в качестве предоплаты 100% за автомобиль марка — номер кузова — регистрационный номер получил. Владелец имярек не возражает против пользования автомобилем до момента переоформления генеральной доверенности", загоняю "немца" на полное ТО. Стопроцентной гарантии от дорожных поломок это не дает, но чувствую себя намного спокойнее...
Денежная пачка опять худеет. Утешаюсь тем, что все это нужды первоочередные и неотложные, дальше можно будет экономить.
По дороге домой, уже на колесах, кручусь по переулкам, проверяясь на момент слежки. Если нас и пасут, то, скорее всего на таком уровне, что обнаружить не смогу. От радиомаячка или жучка где-нибудь под карнизом не убережемся, но и элементарные меры применять стоит. Вне зависимости от лени.
Вроде бы никого. На всякий случай, все же, выезжаю за город и мотаюсь по окрестностям. Могут ведь и машины менять. У серьезной конторы это запросто. Возвращаюсь. Чтобы полностью удостовериться в отсутствии наблюдателей, полчаса сижу в Опеле, не выходя и не опуская стекол. И снова никого и ничего подозрительного.
Вызываю лифт, а сам неторопливо поднимаюсь по лестнице. "Студентов, прогуливающих пары с пивом" или "бомжей, зашедших погреться" тоже нет. Хорошо...
Запах еды слышен уже на площадке. Желудок начинает колотиться о ребра, спеша к соблазнам. Два длинных, один короткий. Слышу быстрые шаги. Дверь открывается. Милы не видно. Умница девочка, все как говорил! На цепочку закрылась и из прямой видимости ушла. Цепочка, конечно, случись что, выдержит недолго, но иногда и двадцать секунд решают многое.
— Свои!
— Свои дома сидят! — моя хозяюшка справляется с замками и распахивает дверь.
Нет, не умница. Умницы не разгуливают по квартире в одной короткой футболке перед чужим мужиком...
Обхожусь без нравоучений, проскальзывая на кухню.
— А руки?!
Бедный Витя Сербин... Я бы с таким контролем не то, что пить бы начал, но и к "Моменту" пристрастился. Захожу в ванную, мою руки, вытираю свежеповешенным полотенцем. Хмыкаю. Времени Мила не теряет.
На кухне меня сбивают с ног запахи. На холодильнике громоздится стопка кулинарных книг. Взгляд скользит по пестрым козырькам, натыкается на "100 рецептов крепких алкогольных напитков". Не удержавшись, снова хмыкаю. Мила обижено сопит и лезет в холодильник.
Рядом с тарелками появляется запотевшая бутылка голубой текилы.
— Вот, купила тебе, — вроде как оправдывается, — пишут, что от нее голова утром не болит. Даже если выпить много... Стоит, правда, дорого.
Беру бутылку, мельком просматриваю этикетку. Возвращаю и почти без сожаления произношу:
— Обратно поставь. Я же вроде как за рулем теперь.
Чего больше в глазах у Милы, радости или удивления, разобраться не успеваю. Девчонка кидается обратно к холодильнику, прячет бутылку. Пусть там и лежит. Счастливое дите, думает, что я встал на путь исправления от вредных привычек. Не рассказывать же, что по опыту работы в подпольном разливочном цеху, от подкрашенной гадости, которую она купила, голова болит гораздо сильнее, чем от казенки...
Впрочем, насчет бухла Мила отчасти права, я действительно становлюсь трезвенником. Принудительно, поскольку в нашем положении выживание зависит от трезвой головы, соответственно, между стаканом и смертью дорожка самая короткая. Выпить хочется просто зверски, но жить хочется еще больше. Мрачно бычусь, надеясь, что больное выражение физиономии сойдет за думы о сложностях жизни.
* * *
Три дня проходят по стандартной схеме. Едим, спим в разных комнатах, бездумно таращимся в телевизор, который то и дело сбивается на местные новости по поводу Майдана. Веселье там пошло на очередной виток. Из-за чего вся буза я, если честно, так и не понимаю. Мила пытается разъяснить, но, увидев бессмысленность, обзывает меня "застрявшим в политическом анабиозе" и машет рукой. Не до того. Утром и вечером катаюсь проверять связь по компьютерным клубам. Хорошо, что их в Киеве много, можно не повторяться. Однако в "левый" ящик кроме вездесущего спама ничего не приходит. И ведь фильтр не поставить, так можно и полезное письмо прозевать.
В принципе, как раз в задержке ничего опасного нет. Даже наоборот. Встретились мы в субботу вечером, в воскресенье Серега мог думать, прикидывать. Возможно, с кем-то встречался неофициально, перед тем как дать делу законный ход. Машину госбезопасности он мог запустить только в понедельник, не раньше. А машина та — она тяжелая на подъем. Пока "входящие" исполнителям распишут, пока те, перестраховываясь сто раз, исполнят докладные записки, даже с пометкой "срочно" как раз дня три и пройдет. И тут уж непременно потребуют меня-хорошего на ковер...
