— Как... странно, лорд.
— Словно вы глядите в реку, — продолжал Илгаст, хмурясь все больше, — и обнаруживаете, что река глядит на вас. Или камень возвращает вам внимание. Будто взгляд видит глаз в земле или в песке. — Он яростно потер лицо. — Скажу вам, тогда смотрящий замирает, словно в мгновение ока мир стал не существующим, его прелести оказались ложью и, будучи в одиночестве, мы играли перед молчаливым зрителем; словно разум наш, облекающий мыслью всякое действие, мыслит совершенно иным образом.
Он заметил, что Калат Хастейн отвел глаза и смотрит в огонь.
— Простите, командир, — резко рассмеялся Илгаст. — Целительство меня утомляет. Есть слово у трясов, описывающее это чувство... словно мириады природных объектов внезапно обращают острейшее внимание на вас, и душу пробирает дрожь страха.
Калат кивнул, не отводя взора от пламени. — Денал.
— Да-да.
— Однако монахи говорят о своего рода экстазе. Моменте духовного откровения.
— Но если откровение принижает вас? Какой экстаз тут возможен?
— Думаю, экстаз беспомощности.
— Командир, я не люблю беспомощность.
— И потому ведете войну при помощи Денала.
"Возможно. Да, возможно увидеть и так". — Ее раны хорошо исцеляются. Отрава изгнана. Она не потеряет ног, последние всполохи лихорадки излетают из губ. Капитан вернется к вам здравая телом и духом. Через несколько дней.
— Благодарю вас, лорд.
Илгаст чуть вгляделся в командира и спросил: — Этот Витр... перед вами вызов. Что можно вывести из слов капитана? Неужели чужаки пересекли враждебное море?
Калат улыбнулся: — Что же, значит, вы слушали. — Потряс головой. — Признаюсь, я не склонен ей доверять. Жидкость пожирает камень. Дерево крошится через пару мгновений контакта. Плоть горит, даже воздух над морем обжигает дыхание. Какой сосуд выдержит столь враждебные воды?
— Она не говорила о сосудах, о кораблях. Сказала, чужаки выходят из моря. Сказала, хотя поверить трудновато, о лежавшем на берегу демоне, о твари, которая лишь казалась мертвой.
— Эта ночь, — подтвердил Калат, — принесла лишь вопросы.
— Есть ли теории происхождения этого Витра?
— Вы знаете мое твердое мнение, что море представляет большую угрозу Куральд Галайну. Оно уничтожает сушу. С каждым ударом волн частица нашего мира пропадает навеки. Бури налетают, словно разверстые пасти, их клыки рвут камни и глину. Утесы слабеют и рушатся, скользя к забвению. Мы наносим на карты...
— Командир, я лучше выслушал бы ваши теории.
Калат скривился. — Простите, лорд, но тут я в тупике. Где легенды о Витре? Не среди нас они ходят. Возможно, у Азатенаев есть старые истории, но я ничего не знаю. Джагуты также могли делать замечания о Витре в своих хрониках: нет, в их трудах могут быть ясно изложены все...
— Но труды эти были уничтожены руками самих Джагутов...
— То есть руками Владыки Ненависти? Именно его доводы сокрушили фундаменты Джагутов, и они не могли доверять тому, на чем стояли. Потеря их великой учености ударила и по нам тоже.
Илгаст Ренд хмыкнул: — Никогда не разделял вашего уважения к Джагутам, командир. Мне они напоминают отрицателей, так же отвернулись от будущего — словно желая умыть руки. Но мы должны встречать лицом дни и ночи, ибо лишь они нас и ждут. Даже Джагуту не войти в прошлые дни. Даже бредя без цели, мы идем вперед.
— Владыка Ненависти с вами не согласился бы, лорд. Вот отчего он выбрал неподвижность. Чтобы не делать шагов.
— Однако время не склонилось перед пустившим корни упрямцем, — прорычал Илгаст. — Оно просто течет мимо. Он поклялся забыть и был забыт.
— Он убил их цивилизацию, — сказал Калат Хастейн, — и, сделав это, провозгласил, что всякое знание есть прах. Вот отчего я ощущаю, лорд, что впереди нас ждут зияющие провалы. По вине Владыки Ненависти.
— Потеряно лишь написанное, командир. Не будет ли полезным искать совета Джагутов? Полагаю, все они пропасть не могли. Кто-то еще живет в старых крепостях и оплотах. Я намерен отыскать хоть одного.
— Но нынче Джелеки заявляют права на заброшенные земли.
Илгаст пожал плечами. — Пусть хоть на небеса заявляют права, смысла будет не больше. Решившего сидеть в башне Джагута не изгонишь, и дуракам-Солтейкенам нужно бы это понять. — Он фыркнул. — Как не лупи собаку, она быстро забывает урок. Возвращается торжествующая глупость.
— Хунн Раал поутру отправит весть в Харкенас, — сказал Калат Хастейн.
Илгаст невозмутимо смотрел на командира.
Следуя за женщиной, которую назвала Т'рисс, Фарор Хенд видела, как кончаются высокие травы. Впереди, потрепанные и безжизненные, лежали нагие холмы. До самого Нерет Сорра. Солнце миновало зенит, сонный воздух дрожал от жары.
Они выехали на пустой простор, и Фарор крикнула, прося остановки.
Путь сквозь Манящую Судьбу оказался лишенным происшествий, но утомленная Фарор начала думать, что они заплутали и могут никогда не найти выхода из бесконечности шуршащих, покрытых паутиной трав. Но наконец-то Судьба оказалась позади. Она спешилась; ноги чуть не подвели. — Нужно отдохнуть, — начала она. — Готова спорить, твоя лошадь не знает устали, но моя не такова.
Женщина соскользнула с плетеного создания и отошла в сторону. Имитация жизни стояла неподвижно — плетеная скульптура, слишком большая и грубая, чтобы казаться изящной. Слабый ветер породил в угловатой форме целый хор свистов и шелестов. Красные и черные муравьи, подхваченные из какого-то гнезда в корнях, бегали по шее.
Фарор Хенд сняла с упряжи тяжелый мех с водой, развязала горловину и поставила, чтобы животное могло пить. Сама напилась из меньшего бурдюка и предложила Т'рисс.
Женщина приблизилась. — Витр?
Фарор удивленно покачала головой. — Вода. Против жажды.
— Что ж, попробую.
Фарор следила, как женщина пьет — вначале осторожно, потом с жадностью. — Не так много и быстро, иначе станет плохо.
Т'рисс опустила бурдюк, глаза вдруг засияли. — Боль в горле утихла.
— Догадываюсь, что Витр тут бы не помог.
Женщина нахмурилась, оглядываясь назад, на лес высокой травы. — Избыток жизненной силы, — сказала она, — может сжечь душу, — и снова посмотрела на Фарор. — Но ваша "вода" мне приятна. Воображаю, каково было бы погрузить в нее, холодную, руки и ноги. Скажи, воды у вас хватает?
— Кое-где да. А кое-где нет. Холмы на юге были некогда зелеными, но когда срубили последние деревья, почва умерла. Там остается единственный родник, к которому нам и ехать. Но есть риск. Тут водятся преступники, ставшие проблемой еще во время войны. Мужчины и женщины, не вступившие в легионы, но увидевшие возможности в отсутствии солдат. Ополчения, которые могли выставить города и деревни, были слишком мелкими и не могли заходить дальше своих окраин.
— Эти преступники владеют родником?
— Как и мы, они зависят от него. Если воспользоваться источником подходит отряд Хранителей или хорошо охраняемый караван, они прячутся. Но мы вдвоем, и они увидят в этом приглашение напасть.
— Они захотят нас ограбить, Фарор Хенд?
Хранительница глянула на травяную лошадь. — У них будет повод засомневаться. Или же нам придется защищаться.
— Хочу видеть этот родник, обильный источник воды. Ты отдохнула, Фарор Хенд?
— Нет. Накормим лошадей, потом поедим сами.
— Хорошо.
Фарор Хенд поглядела на нее. — Т'рисс, похоже, нынешняя форма тебе в новинку. Тело и его потребности. Вода. Еда. Ты знаешь, где была прежде?
— Сегодня, — ответила Т'рисс, — я буду грезить о воде.
— Ты понимаешь, о чем я?
— Грезы в Витре... неприятны. Фарор Хенд, я начала понимать здешний мир. Чтобы создать, прежде нужно разрушить. Использованная мной трава уже теряет жизнь — и в коне, и в одежде. Мы обитаем в сердце разрушения. Вот природа вашего мира.
— Ты поистине чужая, — заметила Фарор. — Гостья. Ты пришла с какой-то целью?
— А ты? — отозвалась Т'рисс. — Ты знала все в миг рождения? Ту цель, о которой спрашиваешь?
— Живя, начинаешь понимать, что нужно делать.
— Значит, всё, что ты делаешь, служит цели твоего существования?
— Нет, — признала Фарор. — Не всегда. Извини, но я увидела в тебе вестницу горя. Созданную кем-то или чем-то неведомым, ради некоей цели — и прибывшую к нам не просто так. Но ты бросила мне вызов и устыдила. Никто не знает своего предназначения — зачем мы рождены, зачем нас поместили именно сюда. У любой жизни много смыслов, но ни один не избавляет от холодного вопроса: зачем? Мы спрашиваем у Бездны, но слышим лишь эхо своего крика.
— Я не хотела вызова, Фарор Хенд. Твои слова заставляют о многом задуматься. Я не помню времени, что было раньше.
— Но узнала азатенайский.
Т'рисс лишь наморщила лоб. — Какой азатенайский?
Фарор Хенд моргнула, глаза сузились. — В тебе таится знание, Т'рисс. Оно скрыто с намерением. Отгоняет мысли, желает, чтобы ты осталась не ведающей.
— И зачем бы это?
"Могу придумать лишь одно объяснение. Ты опасна" . — Не знаю, Т'рисс. Пока что я везу тебя в Харкенас. Твоя проблема — не моя компетенция.
— Витр — ваш враг.
Фарор уже отвернулась покормить лошадь, но тут метнула на Т'рисс взгляд из-за плеча. — Неужели?
Однако лицо странной женщины было безмятежным, большие глаза невинными. — Думаю, я голодна.
— Поедим и поскачем дальше.
Т'рисс влюбилась в пищу так же, как в воду; она съела бы все, не предупреди ее Фарор. Хранительница хотела было расспрашивать гостью и дальше, но не знала о чем. Детская непосредственность в ней казалась островами, их окружало глубокое, бездонное море. Каждый отысканный остров оказывался бесплодным, а в мятежных волнах Фарор начинала тонуть. Одно лишь стало ясным: Т'рисс потеряла память, как бы пораженная болезнью вроде "ущерба железа". Или, может, новое тело — юная, стройная как мальчик дева — предполагает детское невежество. На месте отсутствующего является что-то новое, что-то жадное до прелестей жизни.
Они вернулись в седла и поскакали дальше. Местность вокруг была ровной, лишь кое-где торчали колючие кусты; почва потрескалась и стала мертвой от засухи — так было, еще когда Фарор впервые поступила к Хранителям. Иногда ей думалось: не питается ли Манящая Судьба окрестными землями, вытягивая живительные силы, как речная пиявка сосет теплую плоть? Нельзя ли счесть море черной травы мелководьем Витра, свидетельством распространения его яда?
Взор Фарор Хенд упал на спутницу, что ехала впереди. Конь под Т'рисс трещал, до сих пор роняя песок, пыль и насекомых. "Не она ли истина Витра? Не это ли послание мы должны были узнать, смотря на нее, не ведавшую о нас и равнодушную к нашей возможной гибели? Таков ли глас природы — речь без смысла, действие без причин?
Но если это верно, зачем нужны посланники? Витр вполне ясно показывает свою истину, день за днем, год за годом. Что изменилось?" Фарор щурилась на Т'рисс. "Она. Из глубин выброшенная на берег. Рожденная только что — и нет. Одна. Но Финарра рассказывала о других, о демонах".
День утекал, холмы стали ближе. Они не встретили других всадников; не заметили признаков жизни, кроме низких кустов и бессмысленно летающих мошек. Небо без облаков, жара ужасающая...
У Фарор болели глаза — сказывался недостаток отдыха. Загадка Т'рисс казалась разуму скомканным листом пергамента. Куда-то пропали запретные желания, и даже тревога за участь капитана и Спиннока Дюрава смазалась и потухла, забытая во тьме.
Она наконец заметила дорогу, что прорезала грубый склон давно высохшей речки. Т'рисс тоже явно ее увидела и повернула туда скакуна.
— Осторожнее, — заметила Фарор.
Женщина оглянулась. — Мне поднять армию?
— Что?
Т'рисс показала рукой: — Глина и валуны, мертвые корни внизу. Оружие — куски камня. Еще глубже в глине есть кости и панцири огромных насекомых. Такой чудной раскраски.
— Ты можешь сделать что угодно из земли?
— Если мне придется, — ответила она, натягивая удила, — я могла бы сделать стражу из травы, но только в знакомых формах. Коней или таких, как я и ты.
— Однако ты создала меч, защищая себя, еще до нашей встречи.
— Верно... Не могу объяснить, разве что я уже видела такое оружие, но забыла. Разве память моя не испорчена?
— Думаю, да.
— Если нас много, преступники будут держаться в стороне. Ты сама говорила.
— Да. — Фарор помедлила. — Что за силу ты привлекаешь, Т'рисс, создавая такие существа? Она от Витра?
— Нет. Витр не создает, он уничтожает.
— Но ты пришла из него.
— Мне там были не рады.
Что-то новенькое. — Уверена?
Т'рисс на миг замолчала, потом кивнула: — Он нападал на меня. Век за веком я сражалась. Не было мыслей, лишь борьба, и борьба, кажется, пожрала всё, чем я была прежде.
— Но кое-что возвращается.
— Те вопросы, которые ты не станешь задавать, породили во мне много мыслей... нет, я не читаю твой разум. Я могу лишь догадываться, Фарор Хенд, ибо ясно вижу битвы, ведомые вопросами против твоей души. Даже утомление не ослабляет тревоги. Я помню боль Витра; она осталась словно призрак, еще готовый поглотить меня целиком.
— Так откуда исходит твоя сила?
— Не знаю, однако она несет боль вашему миру. Мне это не нравится но, если потребуется, я буду пользоваться силой.
— Я отсоветовала бы, Т'рисс. Мир и так терпит много боли.
Т'рисс кивнула.
— Теперь мне кажется, — продолжила Фарор, — что ты Азатеная. Что ты вела войну с Витром или пыталась выведать его истоки, его цели. В битве ты потеряла многое, даже память.
— Если это правда, Фарор Хенд, тогда моя цель — только моя, никто мной не руководит и не пытается меня использовать. Чувствуешь облегчение? Я — да. Как думаешь, я верну себе былое?
— Не знаю, но надеяться стоит.
Т'рисс отвернулась и послала коня вскачь.
Фарор Хенд поехала следом.
Дорога была набитой; не так давно по ней ехало десятка два подкованных лошадей — прискакали с запада вдоль линии холмов. Свежие отпечатки вели в ту же сторону, которую выбрали женщины.
— Думаю, у родника мы встретим целую компанию, — сказала Фарор, оказавшись рядом с Т'рисс. — Но это не преступники.
— Друзья?
Фарор осторожно кивнула. — Думаю, воинский отряд. Возможно, ополчение из Нерет Сорра или Ян-Тряса, что на юге.
— Увидим.
Путь извивался между оврагов, постепенно поднимаясь, и наконец вывел на гребень первой линии холмов. Впереди развалины ворот обозначали перевал. С одной стороны виднелась одинокая казарма с просевшей крышей; две стены обвалились, являя взорам мешанину камней и прогнивших балок. Осколки черепицы затрещали под копытами осторожно шагавшей лошади Фарор; она заметила, как животное насторожилось, раздувая ноздри и двигая ушами. — Уже недалеко, — сказала она тихо.
За воротами они пересекли остатки мощеной дороги. Кое-где мостовая провалилась, в других местах брусчатку заволокла белая, в тусклом свете почти серебряная грязь. А вскоре они заметили родник — пруд с каймой зелени, в полуокружении деревьев с блеклой корой. Там двигались силуэты, виднелись и лошади, привязанные к длинной веревке между двумя железными столбами.
