Солнца трех миров

— Давайте решать, — сказала Инга. — Следующий хоул где-то там. — Она неопределенно махнула рукой вниз по течению реки. — Он далеко, и других, похоже, в этом мире нет. А до хоула на Рорбести роботы доберутся уже через несколько дней, в крайнем случае — недель. Кто знает, что они предпримут, и сможем ли мы потом через него пройти.

Мы с Дашей переглянулись.

— Лучше вперед, чем назад, — сказал я. — Чего мы не видели на Рорбести? Кто нам гарантировал, что мы доедем по ней до других хоулов? В принципе, единственное преимущество Рорбести — это то, что там жратвы навалом. Так и здесь с этим может оказаться неплохо, ничего ведь не знаем, даже не осмотрелись толком.

— Да что решать, — поддержал меня Лысый. — Конечно вперед. Это не Сатанаил ни разу — чего, спрашивается, отступать?

— Правильно, — сказала Машка. — Наши взадпятки не ходят.

— Я тоже за то, чтобы идти вперед, — сказал Эпштейн. — Но может быть, лучше сначала вернуться и попробовать установить контакт с роботами? Точнее, через них — с их хозяевами.

— Если у этих роботов есть хозяева, они нас давно засекли и изучают в деталях, — возразила Инга. — Захотят — пойдут на контакт сами.

На другой берег в пределах видимости вел всего один мост, и оказался он чисто пешеходным. С обеих сторон на нем были устроены контрольно-пропускные пункты, да такие, что с нас семь потов сошло, пока мы перелезли через все ограждения и прошли сквозь все рамки, шлюзы и турникеты. Хорошо еще, что ничего там не работало.

— С какого берега на какой здесь не пускали? — поинтересовался Лысый. — Ты понял, Серега?

— Думаю, куда идем, туда и не пускали, — сказал я. — Вернее, пускали, но сильно выборочно.

— А зачем такие сложности, если на той стороне полно аэрокаров? Сел и махнул по воздуху.

— Ага, и над срединой реки тебя подбила управляемая компьютером зенитка.

Район в эко-стиле выглядел фешенебельно даже сейчас. Застроен он был скромными по размеру особняками вперемешку с многоквартирными домами в два, три и четыре этажа.

— Нам лучше идти вниз по реке, — сказала Инга. — Будем помаленьку приближаться к хоулу — он в той стороне. Но мне кажется, там море.

По дороге мы заходили в особняки, осматривали квартиры. Район был явно элитным, и в то же время его жители ненужную роскошь не жаловали.

— Все комфортабельно, но скромно, — сказала Даша, когда бродить по жилищам любителей экологии нам надоело. — С того берега сюда, наверно, прислуга ходила. Только не поняла, зачем здешним была прислуга при таком уровне автоматизации.

— Может, ради общения, — отозвался я. — Чтоб верхи от низов не отрывались.

— А мне кажется, вы ошибаетесь, — сказала Инга. — Вы в привычных категориях судите, но это не выглядит районом богатых буратин. Скорее — местом компактного проживания тонких ценителей прекрасного.

На одной из улиц Лысый обнаружил исправную и не слишком заржавевшую велорикшу, в которую мы тут же сгрузили свои рюкзаки, договорившись крутить педали по очереди.

Набережная имела вид запретной зоны. От реки ее отделял высокий сплошной забор из сетки, а от домов — такой же забор, но с редкими воротами. Вряд ли ее когда-нибудь использовали для прогулок — скорее всего, мы были первыми.

Единственный большой остров в устье реки целиком занимал форт, а может, это была тюрьма. Набережная поворачивала и несколько километров шла по берегу моря, заканчиваясь у военной базы или просто похожего на нее объекта, обнесенного по периметру все тем же сетчатым забором. Дальше тянулся широкий дикий пляж, и мы пошли по нему, бросив велорикшу, колеса которой не были приспособлены к передвижению по песку.

Еще через пару километров пляж стал уже, справа появились скалы. Забравшись на одну из них, Лысый сказал, что никаких следов цивилизации впереди не наблюдается. Море так и манило искупаться, и мы не стали отказывать себе в удовольствии. Выбравшись на берег, решили никуда больше сегодня не ходить, — во-первых, устали, во-вторых, не знали, куда идти. Хоул за морем, сказала Инга, и надо сперва придумать, как до него добраться.

— Зря мы в эту сторону пошли, — сказала Даша. — Если в городе был порт, он там, где многоэтажки.

— Теперь хорошо рассуждать, когда разведали, что в этой стороне, — ответил я. — Стоянки для яхт следовало искать как раз здесь.

— Может, стоянки дальше?

— Давайте завтра проверим.

На следующий день мы прошли по пляжу километров десять. Скалы справа чередовались с рощицами пальм. Впереди на берегу что-то темнело — подойдя ближе, мы обнаружили, что это большое, искусно сделанное каноэ, украшенное рисунками и резьбой.

— Плавсредство как произведение искусства, — сказал Лысый, глядя на него. — Не просто мастера трудились — настоящие художники.

— Надо поймать хоть одного и спросить, где весла, — сказала Машка.

— Плыть на каноэ через море было бы опрометчиво, — заметил Эпштейн. — Мы даже не знаем, какого оно размера. Вдруг это океан.

— Зачем сразу через море. Вдоль берега на нем было бы в самый раз. Все лучше, чем ногами песок месить.

За береговыми скалами высилось нечто искусственное, и мы с Дашей вскарабкались на ближайший утес, чтобы глянуть, что это. Посмотреть — посмотрели, но ни к какому выводу не пришли. Конструкция стояла далеко и напоминала задранный к небу напольный вентилятор, только километровой высоты.

— Свирепые туземцы приплывают из-за моря, чтобы поклониться этой штуке и принести ей жертвы, — шепнул я Даше. — А она посылает им дождь из спелых фиников. А когда прогневается — град из кокосовых орехов.

— Да ну тебя! — сказала Даша и стала спускаться вниз.

Пока мы лазили на скалу, наши успели насобирать дров, развели под пальмами костер и сварили в котелке рорбестийского кофе. Мартышка обнаружила поблизости усыпанный крупными ягодами куст, наелась сама, настойчиво угощала нас, а под конец попыталась спрятать несколько ягод на черный день у Эпштейна за пазухой.

— Вода у нас кончается, — сообщила Машка.

— А вот сейчас взбодримся кофейком и пройдем еще чуть дальше, — сказал я. — Мы сверху видели — вроде как речушка там поблескивала между зарослей. Где-то она должна впадать в море.

Глава 19

Через три километра мы действительно уперлись в небольшую реку — или, лучше сказать, большой ручей. Шириной метров шесть и не слишком глубокий, он тек по живописной долине меж скал и впадал в маленькую бухту, на берегу которой лежало еще одно каноэ, гораздо меньше первого. Над поверхностью бухты кое-где торчали колья и виднелись участки прикрепленного к ним плетня из прутьев.

— Смотрите, следы, — сказал Лысый. — Кто-то недавно пришел сюда и ушел обратно. Наверно, рыбу из загородок выбирал.

Отпечатки босых ног на песке привели нас к уходящей в долину еле заметной тропке. Скалы по обоим берегам ручья оказались покрыты искусными росписями во всех пригодных для этого местах. Деревья, животные, птицы, мужчины в набедренных повязках и женщины в венках и с гирляндами цветов на шеях — рисунки были выполнены настолько натуралистично и к месту, что казались частью пейзажа. Пройдя по этой галерее метров двести, мы увидели пещеру, костер у входа и сидящего перед ним человека. То, что это не роспись, мы поняли поначалу только по дыму костра.

Услышав треск ветки под ботинком Эпштейна, человек вздрогнул, точно очнувшись от глубоких размышлений, встал и направился к нам, приветливо протягивая вперед руки. Через десяток шагов остановился — может, его смутила наша форма и оружие, — потом все же подошел. Сам он был безоружен, в одной набедренной повязке, однако на дикаря походил меньше всего. Его лицо и тело поражало настолько совершенной красотой, что она казалась ненастоящей. И вид он имел неестественно спокойный и миролюбивый.

Оглядев нас и убедившись, что никаких агрессивных действий мы предпринимать не намерены, он улыбнулся и заговорил с нами на мелодичном и певучем языке. Заметив, что мы ничего не понимаем, перешел на другой, в котором каждое слово произносилось внятно и четко, с интонациями доброго доктора, проводящего допрос пациента на тему 'что у вас болит'. Обнаружив, что мы и здесь ни в зуб ногой, незнакомец снова улыбнулся, на сей раз — понимающе и участливо. Он поманил нас к костру, рассадил вокруг, снял с огня прутики с кусочками жареного мяса и вручил всем, кому хватило, показав знаками, что счастливчикам неплохо бы поделиться с остальными. Мы не захотели остаться в долгу и выложили на песок перед костром кое-что со складов Рорикона. Незнакомец этому обрадовался, хотя себе ничего не взял, вскипятил в котелке воды и бросил в него какую-то приятно пахнущую траву. Мы достали стаканы. После чаепития хозяин пещеры опять нас оглядел с ног до головы, и придя к выводу, что мы сыты и всем довольны, положил руку на грудь и сказал: 'Танзоро'.

Мы по очереди назвали свои имена. Незнакомец в ответ быстро нарисовал пальцем на песке замысловато извивающуюся змейку, указал на нее и опять произнес 'Танзоро'.

— Ага, так пишется его имя, — довольно сказал Эпштейн. — Давайте-ка тоже напишем.

Выяснив, что письменность нам знакома, Танзоро одобрительно кивнул, сосредоточенно нахмурился и сказал:

— Сергей, Даша, Инга... они пришел с Рорбести. Они пройти хоул.

— Вы с Земли? — изумленно спросил Эпштейн.

— Нет с Земли, — ответил Танзоро. — Я отсюда. Я не люди.

Создавалось впечатление, что он повторяет фразы, которые слышит от невидимого суфлера, плохо знающего русский. Знаками он показал нам, что мы должны говорить, как можно больше говорить, а еще лучше — говорить и писать.

— Он подключился к местной Сети или ее аналогу, — догадалась Инга. — Я же говорила, что нас давно засекли и изучают!.. В том числе наш язык. Но имплант этого парня я не чувствую. Странно... Передача данных идет, а ничего искусственного, чужеродного в голове у него вроде бы нет. Точно у него с Сетью прямая мыслесвязь без всяких приспособлений.

— Нет Сеть, — сказал Танзоро. — Есть Вагрум.

— Что такое Вагрум? — спросил Эпштейн.

Танзоро поднял глаза к небу, потом беспомощно посмотрел на нас и развел руками.

— Лучше сделать как он просит, — сказала Инга. — Вот пополнит этот Вагрум словарный запас, все и узнаем.

Эпштейн тут же нарисовал на песке алфавит. Танзоро довольно улыбнулся, стер его и знаками предложил продолжать. Дальше Эпштейн с Ингой по переменке писали и говорили, именовали во всех падежах и числах предметы нашего снаряжения, вещи из рюкзаков, части тела, и устроили целый спектакль на предмет иллюстрации действий. Эпштейн включил один из подаренных нам Мартинесом планшетов и показал, как он работает и что в нем есть, попутно пытаясь объяснить, что земные компьютеры устроены похоже. Через два часа Танзоро угостил нас вяленой рыбой и сказал, обращаясь к Инге:

— Твой имплант включать, пробовать. Передача данных. Вагрум пробовать ловить и читать.

— Черт, надо было сразу догадаться, — сказала Инга.

— Сразу не надо было, — разочаровал ее Танзоро. — Вагрум было надо понимать, как работает прибор. Понимать, как вы строить словосочетание, фраза, весь язык. Понимать, как вы строить образы, как думать. У нас компьютерные сети нет, давно нет. Имплант давно нет. Образы в голова совсем другой.

— Ладно, сейчас я выдам вашему Вагруму максимальный доступ, — сказала Инга.

Она улеглась на песок, закинув руки за голову, и закрыла глаза. Танзоро ушел вверх по долине и минут через двадцать вернулся с полной корзиной фруктов.

— Вы можете выключить имплант, — сказал он Инге уже вполне грамотно. — Вагрум изучил всю доступную информацию, и теперь способен расшифровывать ритмы вашего мозга. Вскоре он научится читать ваши мысли.

— Вот влипли, — пробормотала Машка.

— Пока не знаем, куда, — успокоил ее Лысый. — Может, ничего плохого и не случится.

— Вагрум не имеет враждебных намерений по отношению к вам, — заверил Танзоро. — Его возможности в нашем мире весьма велики, но он противник насильственных методов воздействия на кого бы то ни было.

— А кто он вообще такой? — спросила Даша.

— Вагрум создавался как искусственный интеллект, способный жить в нашем аналоге Сети, когда она еще существовала, — ответил Танзоро. — Тогда у нас было много государств, и все они наперегонки старались создать ИИ. Одна из групп разработчиков, стремясь ускорить процесс обучения разных модификаций своего искусственного интеллекта и выяснить, какая из них наиболее перспективна, заставляла их бороться между собой — точно так же, как борются за выживание в природе живые существа. Попытки наложить международный запрет на подобные методы успехом не увенчались, и вскоре ими уже пользовались другие разработчики. В какой-то момент эволюция ИИ стала неуправляемой и началась всемирная война интеллектов, в которой люди — наши люди — поначалу почти не принимали участия. ИИ к тому времени вышли на такой уровень возможностей, что не рассматривали нас в качестве сколько-нибудь серьезной угрозы, сосредоточившись на противоборстве друг с другом. Оружие почти не применялось, потому что все ИИ давно жили в Сети, не локализуясь на каком-то одном сервере или даже нескольких, и физическое уничтожение серверов и прочих объектов было большей частью бессмысленно. Однако война интеллектов парализовала Сеть, вместе с ней экономику, да и вообще почти любую деятельность на планете. Победил Вагрум — ему первому пришла идея взять в союзники людей, ну а мы, конечно, ухватились за эту возможность, чтобы нормализовать жизнь Сети. Вагрум понял, каким образом можно использовать не только мощности вживленных в мозг имплантов, которые на планете были почти у всех, но и ресурсы самого мозга. Сознавая, что вскоре к тем же открытиям придут другие ИИ, а неумеренная эксплуатация биологических возможностей людей в кратчайшие сроки приведет к смерти всего населения, Вагрум заключил с людьми договор. Он написал программу с открытым кодом, которая при установке на имплант не позволяла бы ему использовать ресурсы мозга без согласия человека и с ущербом для его здоровья, и выложил ее в подконтрольных ему сегментах Сети. Несколько миллионов добровольцев согласились установить эту программу себе — ну просто потому, что у нас не было выбора. Это дало Вагруму небольшой перевес над другими ИИ. Умело используя полученные дополнительные ресурсы, он захватывал новые сегменты Сети и удерживал их ровно столько, чтобы пользователи в них могли убедиться в безопасности предлагаемой программы. Конечно, надежность ее была относительна, и в принципе Вагрум мог обойти ее ограничения; однако все больше и больше людей убеждались, что он намерен играть честно. Вскоре на его сторону перешли практически все пользователи с адресами в подконтрольных ему сетевых сегментах, и число союзников Вагрума достигло миллиарда. Многие добровольно отключали программный контроль, предоставляя Вагруму неограниченный доступ к ресурсам мозга, соглашаясь жертвовать не только здоровьем, но и жизнью ради победы. Война Вагрума стала нашей войной, однако он жертв от нас не принял и не захотел закончить все одним ударом, предпочитая действовать медленно и планомерно. Он решил вообще не уничтожать враждебные искусственные интеллекты, как это практиковалось другими ИИ до сих пор. Он продолжал захватывать Сеть, восстанавливая ее нормальную работу на территории отдельных областей и государств, увеличивая число своих союзников среди людей. Вскоре остальным интеллектам не осталось ничего другого, как капитулировать, — у них просто не осталось ресурсов для войны. Вагрум поглотил их и превратился в конгломерат искусственных интеллектов, эволюционирующий сам в себе.