Орбита для Сталинских соколов

Хотя тут сразу и не скажешь, кого они увезли, какого профессора? Русского? Немецкого?

Хотя какая разница...

Кем бы он сейчас ни был, он жил там и работал на большевиков. Когти точил большевистскому медведю. Так они и без того, пожалуй, острые... Если большевики свою орбитальную станцию отремонтируют, то плохо придется Западу. С орбиты до любой столицы рукой подать. Это они уже Западу доказали...

А привезти его сюда — объективная польза... После того, что они собираются сделать, война обязательно начнется. Обязательно... Ну не могут вынести большевики такой пощечины. И если нужно будет ракеты для Антанты сделать, то никто лучше профессора с этим не справится... У американцев что-то своё конечно есть только это все не то... Получается, прав доктор — вытаскивать обратно профессора нужно. Вытаскивать и превращать немца в русского. Не дай Бог опоздаем — большой кровью для союзников его изобретения обернуться могут.

К тому же и еще более скверный вариант просматривается — сойдет там профессор с ума и вообще тогда Запад останется без летательных аппаратов.

Размышляя об этом, князь в задумчивости стучал пальцами по столешнице в такт едва слышной военной музыки. Его визави морщился, но терпел. Наконец он прекратил играть пальцами и резким движением разгладил льняную трехцветную, цветов национального флага, скатерть.

— Доктор! Время играет роль?

— Решающую!— с жаром отозвался тот. — Он может прийти в себя любой момент! И вот тогда...

Князь вопросительно поднял бровь. Доктор покачал головой, поймав себя на мысли, что горячится как дитя.

— И если я не окажусь там, рядом с ним, то неизвестно на что он может решиться.

Князь помолчал еще немного. Доктор понимал, что товарищ по организации не отыскивает возражения, а принимает решение, взвешивает все "за" и "против". Хоть князь и не мог понять его беспокойства, но ведь доверял же... Доверял!

— Хорошо, доктор... Вам лично там быть обязательно?

— Да!

Он улыбнулся.

— Если время так дорого, то до Москвы я вас подброшу... Скоро случится оказия. Безопасности не гарантирую, но быстроту обеспечу.

СССР. Свердловская пусковая площадка.

Октябрь 1930 года.

...Заметку об открытии советских ученых "Ленинградская правда" поместила в рубрике "Мир науки". Не на первой странице, конечно, а ближе к концу, там, где печатались разные занимательные, и полезные для ума заметки.

— Читали? — Спросил Ульрих Федорович. — На Луне золото нашли и алмазы...

— Много? — по-хозяйски поинтересовался Дёготь, водя пером по бумаге.

Профессор посмотрел на него поверх газетного листа.

— Корреспондент осторожен в оценках, но если они обнаружили месторождение за 350 000 километров от Земли, то, наверное, не маленькое...

— Вот и польза практическая от астрономии, — заметил коминтерновец. Он отложил карандаш и недописанный отчет об испытаниях. — Слетаем туда, и будет у каждого советского бойца золотая винтовка с золотым штыком и алмазной мушкой!

— А в казармах — золотые унитазы! — добавил Федосей, что-то считавший на логарифмической линейке. То ли пошутил, то ли классика процитировал.

Профессор покачал головой.

— Молодежь, молодежь... Зря вы над этим смеётесь. Вы недооцениваете силы благородных металлов.

— Почему же недооцениваем? Полезная вещь золото. Не ржавеет, блестит красиво. Правда, плавится легко.

— "Все мое!— сказало Злато. Все мое! — сказал Булат. Все куплю! — сказало Злато. Все возьму! — сказал Булат"

— неожиданно продекламировал Федосей.

— Это вы написали? — воодушевился профессор. Хоть и был герр Вохербрум человеком, безусловно образованным, но вот в части русской литературы в его образовании зияли пробелы.

— К сожалению нет. Пушкин успел высказать эту мысль раньше меня.

Ульрих Федорович одобрительно покачал головой.

— Сильно сказано. Сильно и справедливо. Что сталь, что золото, это серьёзные силы. Если вы не сомневаетесь в силе оружия, то не стоит сомневаться и в силе золота. Наш Бисмарк говорил, что все проблемы в этом мире решаются железом и кровью. По золото он ничего такого не говорил, но это же очевидно! Золото — кровь экономики!

— Очевидно? — Федосей пожал плечами. — К счастью не для всего мира... Стихи-то еще дореволюционные. Бог знает когда сочиненные. Хотя на Западе это еще и возможно...

Он улыбнулся легкомысленно.

— Но это и к лучшему. Привезем с Луны золото и скупим у буржуев всю Европу и обе Америки!

Немец промолчал, но как-то демонстративно, а потом все же сказал.

— Золото, молодые люди, это новые заводы, фабрики, машины...

Дёготь стал серьёзным, убрал улыбку.

— А вы знаете, Ульрих Федорович, в этом есть смысл.

Глядя на портрет Сталина, профессор отозвался.

— Я тоже так думаю. Есть смысл... Поэтому мне кажется, что Луна и есть наше ближайшее будущее.

— Это как?

— Один неглупый человек когда-то сказал "Внимательно смотри на видимое и увидишь невидимое".

— Путаник вы, Ульрих Федорович. Какое видимое? Какое невидимое?

Немец постучал по газете.

— Вот это видимое. А невидимое очень скоро станет видимым. Запомните мои слова. Вскоре мы получим команду готовить корабль к полету на Луну.

— Ну и полетим.

Федосей посмотрел на Дёгтя. Тот кивнул.

— Слетаем, конечно. Тут же вроде недалеко? И все время по прямой?

Немец усмехнулся.

— Ну, вообщем-то недалеко. По масштабам Вселенной совсем рядом. Только ведь локоть еще ближе.

— У нас проблемы? — уже серьёзно спросил Федосей. — Какие у нас могут быть проблемы? Корабль есть. Люди тоже...

— Корабль есть, а двигателя пока нет. А не будет нового двигателя — не будет и Луны.

В профессорском голосе слышалась недовольство. Поводов для этого хватало. С новым двигателем не ладилось, как не старались.

Как не торопились люди, а к Октябрьским не успевали. Хоть и в три смены работали — все одно не успевали. Не складывалось.

Обидно, конечно, что не все шло, как задумывалось, но не особенно. Профессор, поначалу и вовсе спокойно к этому отнесся. В ответ на просьбу парторга пусковой площадки постараться как-то успеть к годовщине Великого Октября он вежливо, но непреклонно ответил.

— Я, товарищ Андреев, привык работать на совесть, обстоятельно и в понуканьях не нуждаюсь.

Это он еще в хорошем настроении был. А случись у него меланхолия — не сдержался, наговорил бы дерзостей. Хороший человек, а не понимает еще, что парторг-то все это из самых лучших побуждений говорит.

Хотя, честно говоря, прав профессор. Новый двигатель требовал доводки.

Сопротивлялась природа, зубы показывала. То одно всплывало, то другое... Устраняли, конечно, чинили, ремонтировали и таскали его раз в три дня на стендовые испытания.

Новый двигатель приходилось выкатывать к стенду всей бригадой — тяжелый оказался, зараза. Зато и силушки в таком против прежнего — вчетверо! Можно бы радоваться, только радость оказалась преждевременной.

Глядя на помрачневшего профессора, Федосей припомнил утренние испытания.

... Из окопчика как раз видно было третью модель профессорского детища. На черной-черной, спекшейся земле, упершись головой в бетонный куб, стоял прибор новой конструкции. От него, пригибаясь как солдат под обстрелом, бежал к окопчику профессор. Мог бы и не торопиться — все равно без него не начали бы, но видно и самому хотелось поскорее узнать, что получилось в этот раз.

— Давай!

Веселый голос у профессора, азартный. Оно и понятно — борьба с Природой вещь веселая.

Он крутанул рукоять машинки. Электрический ток побежал по проводам к двигателю, и мощный гул заставил степь вздрогнуть. Дёготь машинально затянул ремешок шлемофона. Если б не прокладки уже давно бы оглохли все. Парторг, сидя рядом, зажимал руками кожаные наушники. На нового человека это действовало.

Профессор привстал, глядя на свое детище с надеждой. Как и в прошлые разы.

Над двигателем задрожал воздух и вытянувшийся в линию лепесток фиолетового пламени испарил воду, оставшуюся от прошлого пожара. Краем глаза Федосей заметил, как Ульрих Федорович беззвучно открывает рот. И в прошлый и позапрошлый раз все шло точно так же. Федосей и сам начал считать.

— Один, два, три, четыре...

На восьмом счете рев изменился.

Это стало сигналом к тому, что "этот" раз становился "прошлым" разом. Наученные горьким опытом они попадали друг на друга, на дно окопчика.

Двести метров это не так уж и много. Там где стоял двигатель, зачмокало, словно лопались большие пузыри, рев перешел в визг. Земля задрожала и с бруствера змейками поползли песчаные струйки. Парторг попытался выскочить, тушить — народное же добро горело, но Дёготь прижал его к земле неслышно разевая рот. Парторга в коллективе любили и лишним его тут никто не считал. Над окопом уже летели куски железа и камней. Потом грохнуло так, что всех отбросило к противоположной стене, а потом шум утих. Теперь это был не механический рёв, а просто гул пламени, в котором что-то шипело и лопалось. Содрав шлемофон, товарищ Андреев спросил неизвестно кого.

— Опять?

Смотрел он на остатки двигателя. Третьего двигателя.

— Опять, — согласился профессор.— Третий раз...

— Да. Третий.

— Может быть тут саботаж? — шепотом сказал парторг. — Враги народа? Диверсанты?

Профессор отрицательно покачал головой.

— К сожалению нет.

— К сожалению? — парторга покоробило. Он даже подобрался весь, готовый дать оценку профессорскому политическому легкомыслию.

— Конечно к сожалению! — опередил его немец, разглядывавший грязную шляпу. Он взвесил её в руке, бросил на землю и застучал руками по полам пальто — выколачивал пыль.

— Саботажника можно поймать. За руку или за шею. А тут — закон природы.

Прищурившись, он оглядел парторга, словно прикидывал, как будет смотреться у того в руках закон природы. Приняв его молчание за озадаченность, объяснил:

— Ну, это примерно как решение ЦК — не обойти, не обскакать, постановлением не урезонить...

Он кивнул, указывая на оплавленный кусок металла, что лежал в пяти шагах от бруствера.

— Никаких врагов, никаких диверсантов. Металл слаб. Дрянь металл. Течет. Плавится. Горит...

Германия. Берлин.

Октябрь 1930 года.

Когда за Эрихом Мильке закрылась дверь, Отто Штрассер еще несколько секунд сидел за столом не двигаясь и не говоря. Это не было хитростью или желанием дать гостю подальше уйти и не услышать разговора, а следствие ошеломления услышанным. То, что предлагали коммунисты, могло перевернуть историю Германии как горшок с супом. Хотелось бы верить, что Адольф понимал это не хуже него.

Через стол, напротив, сидел второй человек в национал-социалистической рабочей партии Германии — Адольф Гитлер. То есть Отто считал его вторым, хотя объективно вторым-то теперь стал он сам, и он это понимал. Приходилось признать, что Гитлер на сегодняшний день оказался популярнее него. Так вот сложилось.

— Что думаешь Адольф?

Гитлер, на лице которого лежала печать усталости, отозвался, вертя в пальцах красно-синий химический карандаш.

— Это или провокация или...

— Или шанс! Он обещает помощь России!

— Скорее всего, это все-таки провокация, — повторил товарищ по партии, так и не назвав альтернативы. — Обещания это только слова...

Только час назад он вернулся с митинга в Мюнхене и еще не отошел от напряженной атмосферы схватки с социал-демократами.

— Мы поднимаем восстание, Брюинг прихлопывает нас, а коммунисты и социал-демократы на следующих выборах получают большинство.

— Ты пессимист.

— Я — реалист. Посмотри на Россию. Где политические попутчики русских коммунистов?

— Да, — одобрительно кивнул Отто. — Этому у них можно поучиться. Нам тут тоже попутчики не очень нужны.

Гитлер скептически усмехнулся, а Штрассер серьёзно сказал:

— Реалист должен думать и о деньгах....

Разговор, куда бы он ни повернул, не мог изменить главного — финансового положения партии. Да, они имели популярность в среди немцев, да их митинги собирали тысячи сторонников и сочувствующих. Только этого оказалось мало. Партия нуждалась в деньгах. Они тратились на агитационные и пропагандистские материалы, на знамена и коричневые рубашки для охранных отрядов. Членские взносы, к сожалению, не могли дать столько, сколько необходимо. А впереди маячили выборы. Возможно, они дадут им все, но только в том случае, если им удастся до них дожить. Именно это и было сейчас проблемой.

Финансовое положение партии таково, что они могли и не дотянуть до выборов, намеченных на следующий год. Их подписи стояли под определенными соглашениями с банками, хоть и не щедро, но как-то финансировавшими партию, и после выборов, в случае неудачи им пришлось бы бежать из страны или садиться в тюрьму. Ни то ни другое их не пугало, но оба понимали, что после этого движение умрет. Никому не захочется быть членом партии-банкрота.

Коммунисты предлагали третий выход — захватить власть до выборов, силой.

Гитлер вздохнул.

— За ними Коминтерн, — продолжил Штрассер. — А за ним — СССР. Ты понимаешь, что это значит? Два красных знамени, две партии товарищей...

Гитлер покачал головой.

— Красное знамя должно быть одно. Наше. Со свастикой, а не со звездой. Незачем нам заигрывать с коммунистами.

Штрассер посмотрел на товарища с удивлением.

— Ты называешь их предложение "заигрыванием"? Они предлагают нам союз и власть!

— Союз — это не власть... Это только половина власти, -поправил его Гитлер.— А в этом случае и того меньше. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии.

— На счет союза ты, конечно, прав. Половина. Но прав и я. Сперва половина, а потом и вторая половина. За нами большая часть нации!

Гитлер поморщился, словно ребенок выпивший касторку.

— Сталин лицемер. Нельзя заключать союз с лицемером. Предлагать нам такое, когда всего несколько месяцев назад, в июне, Советы продлили договор о ненападении и нейтралитете...

Остановив раскрытой ладонью слова, рвавшиеся с губ товарища, Штрассер продолжил без тени иронии или насмешки.

— Сталин и не станет нападать на Германию. Он просто поможет нам поднять и победоносно завершить восстание. Ему нужна лояльная, предсказуемая Германия. Если б ему хватило бы для этого коммунистов, можешь не сомневаться, он не обратился бы к нам. Но коммунистов меньше, чем нас и мы нужны Сталину. Мы. Именно мы. Он прекрасно понимает, что за нами "Стальной шлем" и вообще весь "Харцбургский фронт". Коммунисты у него и так в кармане, а социалисты... Он не любит социалистов. И я его понимаю. Безрукие болтуны не нужны никому.

Штрассер закурил, и Гитлер помахал ладонью перед лицом — он не любил табачного дыма.

— Ты хочешь сказать, что у социалистов нет боевых отрядов, а у нас и коммунистов они есть?

Отто зеркальным движением тоже разогнал ладонью дым перед лицом.

— Это одно и то же. Наших с коммунистами общих сил вполне хватит, чтоб свалить правительство Брюинга.