— Вспомнил! — Субар радостно потер руки. — Смерд этот говорил, что в Чудовом Бору есть баба-знахарка. Едем! Тут недалеко совсем.
— Вот это дело, — Лихоня медленно, со смаком допил мед. — А то вы все кричите и руками машете. И лошадь у меня теперь с седлом будет, от этого бедолаги наследство. Поднимай этого смерда, или бросим его?
— Нужен он нам, дорогу покажет, — Субар помог раненому встать на ноги, осторожно повел к двери.
— Вставай, раб Божий! — Лихоня пнул скулящего Жилу. — Повезло тебе, пока не прирежем. Столько народу монголы побили, а такой, как ты жив. Несправедливо!
Липка, стараясь не встречаться взглядом с предводителем разбойников, сухопарым раскосым половцем, склонилась над раненым, осмотрела рану, попыталась ощупать отек вокруг. Раненый застонал, но в сознание не пришел. Медленно, чтобы хоть как-то выиграть время, девушка начала мокрой тряпицей обтирать уже засохшую кровь на плече и груди Узуна.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Субар. — Что скажешь, девка?
— Рана глубокая, — ответила Липка, с трудом выговаривая слова. — Плохая рана.
— Я знаю, что плохая! — Половец схватил девушку за подбородок, глянул ей в глаза. — Жить будет, спрашиваю?
* Руда — кровь
— Если заражение не начнется, — произнесла Липка.
— Так сделай, чтобы оно не началось! — Субар выпустил девушку. — Доставай свои снадобья, делай что-нибудь!
Липка не слушала разбойника. Она думала о Хейдине. Когда трое вооруженных людей ворвались в дом, она сначала даже не испугалась, а обрадовалась, что ни Хейдина, ни Заряты нет дома. Теперь же все ее мысли были об ортландце. Только он спасет ее. Только он защитит ее и Заряту от этих людей.
— Шевелись, девка! — прикрикнул Лихоня, который уже облачился к кольчугу Хейдина и сидел за столом, с аппетитом уплетая горячие пирожки. — Ходишь, как неживая.
Липка действительно все делала машинально, как во сне. Поставила в печь горшок с водой, достала из сундука новую холстину, разрезала ее на бинты. Из туесков набрала сухих трав, кореньев и прочих снадобий, чтобы приготовить отвар. Она даже не заметила, что ее нарядное платье уже забрызгано кровью Узуна. Она думала о Хейдине. Только бы Хейдин пришел поскорее. Никто не спасет, кроме него...
— Хорошее хозяйство, — сообщил вошедший в дом Анбал. — Заглянул я и в овин, и в погреб. В овине десяток овечек и коз, во дворе кур с дюжину, в амбаре сена для коней вдоволь. В погребе и солонина есть, и грибы сушеные, и зелень, и мука, и сало. Еды на десять человек хватит.
— Так и займись обедом, пока хозяйка наша раненого пользует, — распорядился Лихоня. — Пироги хороши, но и похлебка с мясом не помешала бы.
— Тогда пойду, кур поймаю, а хозяйка их ощиплет, — предложил Анбал и вышел вон.
— Субар! — Узун очнулся, застонал. Половец немедленно склонился над раненым, взял его за руку:
— Видишь, меня слышишь?
— Болит, — сказал Узун еле слышно. — Где я?
— У знахарки. Сейчас тебя полечим.
— Болит шибко!
— Ничего, пройдет, — Субар повернулся к Липке, растиравшей в ступке травы. — Шевелись быстрее, девка, не то кнут возьму!
— Не грози знахарке нашей, — посоветовал Лихоня, — не то она обидится и сородича твоего какой-нито отравой напоит.
— Не напоит! — Субар зловеще ощерил в улыбке зубы. — Слушай меня, холопка: если помрет Узун, я тебя сам к конскому хвосту привяжу и проедусь до Селигера и обратно.
Липка не отвечала. Ей было нечего ответить. Пусть себе грозятся. Девушка думала о Хейдине. Поскорее бы он пришел, выгнал бы этих...
— Не грози ей так, Субар, — Лихоня будто прочел ее мысли. — У нее, видать, мужик есть. Боевой мужик. Кольчуги такой добротной я в жисть не видал. Мыслю, боярин какой к ней любиться-миловаться ездит, а мы его нечаянно спугнули. Взгляни на нее, нарядная-то какая! Холопки в таких платьях каждый день не ходят.
— Плевать на ее мужика! — злобно ответил Субар. — Чума на него и на всю эту собачью деревню! Узуна подлечим, возьмем припасов в дорогу, и что нам потом ее мужик?
— Так ведь, девка? — Лихоня словно и не слышал слов половца. — Говори честно, боярин у тебя хахаль, или нет?
— Нет у нас тут бояр, дяденька, — сказала Липка.
— А кольчуга чья?
— Родственника моего. Он ее в прошлый приезд на хранение оставил.
Надо сбить их с толку, подумала Липка. Пусть думают, что в этом доме им ничего не грозит. Пусть успокоятся. Когда придет Хейдин, ему будет легче с ними справиться. Только он почему-то не идет. Где он, почему его до сих пор нет?
Вода в котелке закипела ключом, и Липка бросила туда готовые бинты. Всыпала в воду целебный травяной порошок. По горнице поплыл терпкий запах ароматных трав.
— Кто тебя врачевать научил, дочка? — спросил Лихоня.
— Мамка, — ответила Липка.
— А где она сейчас?
— Померла.
— Стало быть, ты сирота?
— Лучше помогите раненого раздеть, — ответила Липка.
Ей даже не пришлось ничего говорить раненому: Узун и сам понял, что процедура будет болезненная, кивнул головой — мол, лей, я стерплю.
— Рана колотая, — сказала девушка, — Шить я ее не буду. Только промою. Подержите его кто-нибудь, больно будет.
Узун завопил так, что Афанасий Жила на улице испуганно перекрестился, а Анбал упустил только что пойманную курицу. Но Липка действовала уверенно. Умело наложила повязку из прокипяченного бинта на раненое плечо. Часть отвара, разбавив водой, дала выпить Узуну.
— Если к вечеру жар сильный не поднимется, значит, быстро поправится, — сказала она, закончив перевязку.— Отвар ему еще раза три-четыре пить надобно.
— Мы здесь подождем, — сказал Субар.
— Лучше бы убраться побыстрее, — заметил Лихоня. — Как бы заступники не нашлись.
— Кто, холопы? Саблей по голове, и весь разговор. Теперь поесть бы. Эй, девка, у тебя мед есть?
Липка молча кивнула, пошла за медом. Узун успокоился, дыхание у него стало ровнее, губы перестали подергиваться; видимо, рана стала меньше болеть. Субар подошел к постели раненого, пощупал его лоб — жара не было.
— Молодец девка! — прошептал он.
Громко топая, в горницу ввалился Анбал, неся в каждой рук по курице. Он уже успел свернуть им шеи.
— Барана позже прирежу, — пообещал он. — Запасем ествы на дорогу, и в путь. Эй, девка, куры ждут, когда их ощиплют и сварят.
Липка вернулась с кухолем меда, поставила на стол. Торчин улыбался ей, а она смотрела на мертвых кур. Это были совсем молоденькие несушки, только прошлой осенью начали нестись.
— Чего смотришь? — спросил недовольно Анбал. — Ощипывай их и вари похлебку. Пузо от голода сводит.
— Не ори, лучше меду выпей, — Лихоня налил из кухоля торчину, Субару и себе. — Эх, хорошо смерды стали жить, выстоянный мед пьют! Так, глядишь, скоро начнут в золоте-серебре ходить.
— Я и гляжу, больно деваха нарядная, — отозвался Анбал. — Прямо боярыня, ягодка садовая. Чего разоделась-то, хорошая? Не для меня ли?
— Не для тебя, — непослушными губами ответила Липка.
— Что-что? Не для меня? — Анбал отставил ковш с недопитым медом, ладонью вытер рот. — А чем я для тебя плох? Неказист, али рожей не вышел? Или ты только с хозяином своим по сеновалам шалаешься?
— Анбал, оставь ее, — сказал Лихоня. — видишь, девка справная, не надо ее обижать.
— Справная? — Анбал встал, подошел к Липке, схватил за локти, привлек к себе. — Справная, верно, да вот только мной брезгует. Не про меня ленту в косу вплела, платье нарядное надела. Ну, ничего, мне без платья милее будет.
Липка как со стороны услышала треск разрываемой ткани — и потом свой крик. Анбал зажал ей рот, опрокинул на стол, разбросав пироги к неудовольствию Лихони.
— Ты что, собачий сын, творишь? — спросил козлянин, впрочем, без особого гнева. — Никак, снасильничать девку удумал?
— Не боись, тебе оставлю, — прорычал Анбал. — У меня бабы давно не было, не пропускать же случай.
— Ну-ну! — сказал Лихоня, налив еще меду.
Липка отбивалась, пыталась закричать, укусить вонючую ладонь, зажимавшую ей рот. Торчин ударил ее в лицо. Боль была страшная, и Липка почти лишилась чувств. Субар наблюдал, как Анбал сорвал с девушки остатки платья, обрывком льна завязал ей рот, чтобы не кусалась, потом развел ей ноги. Субар увидел крепкое нагое девичье тело, остановился взглядом на розовой складке тайного женского места под треугольником серебристых волос — и отвел глаза, устыдившись собственных мыслей. Ему захотелось ударить Анбала. Лихоня спокойно пил мед, наблюдая, как торчин лихорадочно развязывает пояс на своих шароварах.
— Хорошая девка! — повторял Анбал.— Сладкая девка! Как же такую пропустить, а, други? Глядите, покажу вам, как надо баб пользовать!
— Пока ты только треплешься, а дела не видно, — сказал Лихоня.
— Свиньи! — по-половецки выругался Субар.
— Сейчас! — Анбал, наконец-то, распустил пояс, полез на Липку, покрывая ее живот, грудь и плечи мокрыми жадными поцелуями. — Сейчас Анбал будет тебя любить, девка. Сейчас будет...
Он не договорил — в горницу ворвался Хейдин.
Ортландец недолго наблюдал за домом. Когда верзила, ловивший кур, ушел с добычей в дом, Хейдин решил действовать. Человек, возившийся с лошадьми, стоял к нему спиной, значит, эффект внезапности был обеспечен. Хейдин еще обдумывал, а не подобраться ли ему с заднего двора для пущей внезапности, когда услышал крики Липки.
Вытянув меч из ножен, Хейдин побежал к дому, влетел в ворота. Мимоходом заметил неприятную картину — мертвую собаку в луже крови. Тщедушный человечек, кормивший лошадей, все же услышал его шаги и звяканье блях на поясе, успел обернуться. Глаза его наполнились ужасом, и он открыл рот, чтобы закричать.
Хейдин заметил, что у щуплого нет никакого оружия. Но это было неважно. Ортландец на бегу коротко резанул разбойника по горлу. И Афанасий Жила умер, ничего не успев сказать.
Когда Хейдин ворвался в дом, Анбал был к нему спиной. Ортландец без предупреждения нанес колющий удар в затылок торчина, и насильник сразу обмяк. Два других разбойника, опомнившись, вскочили, набросились на Хейдина с воплями.
Лихоня, делая выпады топором, погнал Хейдина на Субара — половец заходил с левой руки, размахивая саблей. Хейдин сразу понял, что имеет дело с бывалыми воинами. Однако одного взгляда на Липку было достаточно, чтобы в ортландце проснулась бешеная жажда крови. Он решил, что эти двое должны умереть. И это должно случиться немедленно.
Хейдин заметил, что один из разбойников уже надел его кольчугу. Ортландца это не смутило. И Хейдин пошел на бородача в кольчуге. Тот попытался рубануть его топором. В этот момент раскосый воин с саблей завопил по-звериному и прыгнул на Хейдина. Хейдин разгадал обманную атаку в голову, потом отразил хорошо рассчитанный удар в шею, перехватил клинок раскосого своим кристаном и, обманув врага ложной атакой, подсек раскосому ногу. Субар с воплем упал на одно колено. В следующий миг Хейдин снес ему полчерепа.
Лихоня струсил. Когда Субар упал, он бросил топор и попытался выскочить в дверь. Хейдин нагнал его в сенях и сильно толкнул в спину. Лихоня вывалился на крыльцо дома.
Он еще попытался встать, но Хейдин уже стоял рядом.
— Не бей, я.... — И больше Лихоня ничего не успел сказать, потому что Хейдин рубанул его с разворота, почти отделив голову от тела.
В горнице остался еще один живой разбойник — он лежал в постели, и плечо его было перевязано. Увидев Хейдина, он сжался в комок, потянулся к лежавшему у постели поясу с коротким мечом. Хейдин отшвырнул пояс, приставил Блеск острием к горлу раненого и уже приготовился нажать на рукоять, но тут даже сквозь густой запах свежепролитой крови почувствовал душистый аромат трав. Повязку делала Липка, и Хейдин это понял.
Липка заплакала от стыда, когда он ее развязал. Хейдин набросил на нее одеяло из шкурок, которое забрал у раненого, но перед этим осмотрел девушку. К счастью, кровь на ней оказалась кровью Анбала. Кроме синяка на нижней челюсти и прикушенной губы, Липка никаких ран не получила. Однако лицо ее было белым, как воск, и глаза подернулись мутной пеленой. Хейдин в душе молился Оарту и матери богов Марсине, чтобы это прошло.
— Пришел, — повторяла девушка, как в бреду, — ты пришел, ты пришел!
— Здесь я, милая, я с тобой, — Хейдин прижал девушку к груди, гладил ее волосы, и так они сидели, пока в горницу не ворвались еще двое.
— Папка! — Зарята бросился к Хейдину, обнял его. — Папка, я так испугался, что ты...что тебя...
— Я же сказал тебе следить за ним, — с упреком обратился Хейдин к Ратиславу, который замер на пороге горницы, глядя на трупы расширенными глазами. — Он не должен был этого видеть.
Ратислав хотел ответить, но его стошнило. Хейдин оторвал от себя Заряту, отчаянно цеплявшегося за ортландца.
— Погоди, парень, — бросил ему Хейдин, — не до тебя сейчас. И вообще, вышли бы оба. Липке плохо.
Зарята попятился от Хейдина. Ортландец оставил Липку, которая продолжала в оцепенении сидеть на лавке, вытер окровавленный меч об одежду Анбала и обратился к Ратиславу:
— Лучше тебе?
— Все хорошо, дядя Хейдин, — парень весь дрожал, но старался казаться сильным. — Кто это?
— Ворье, мародеры, дезертиры — да какая разница? Надо позвать людей, чтобы помогли эту падаль закопать.
— Мне пойти? — спросил Ратислав.
— Аааааа! — завопил вдруг Зарята.
Хейдин повернулся на каблуках, молниеносно обнажил меч. Зарята слишком близко подошел к Узуну, и половец схватил мальчика.
— Дайте мне уйти! — кричал Узун, прикрываясь Зарятой, как щитом. — Выходите из дома, оба! Иначе я убью мальчика.
— У тебя правая рука не действует, — Хейдин шагнул к половцу. Узун так прижал предплечьем шею Заряты, что мальчик снова закричал.
— Отпусти ребенка, — сказал Хейдин, стараясь сохранить хладнокровие, — и я тебе обещаю, что тебя буду судить по закону. Если убьешь ребенка, пощады не жди. Я тебя на куски разрежу.
— Видишь? — Узун, морщась от боли, все же вытянул из сапога узкий длинный нож. — Мне терять нечего. Дай мне выйти отсюда и сесть на коня, и мальчик будет жить. Ты воин, и я воин. Мы договоримся.
— Ты не воин, — сказал Хейдин. — Ты жалкая трусливая крыса, которая не знает, что такое честь и доблесть. Такие как ты воюют только когда вас десять на одного. Вы нападаете врасплох и разбегаетесь, как тараканы, если ваш противник сумел собраться и оказать вам сопротивление. Вы прячетесь за женщин и детей, пытаясь спасти ваши гнусные шкуры от возмездия: если вас берут в плен, вы ползаете в ногах у врага и умоляете сохранить вашу презренную жизнь, валите все на своих сообщников. Такие вояки, как ты, никогда не сражаются честно, лицом к лицу, всегда норовят ткнуть ножом из-за угла или пустить стрелу в спину. Убить такого, как ты, означает совершить благое дело перед богами. Клянусь Тарнаном, я убью тебя медленно, если ребенок пострадает.
— Папка, убей его! — завопил Зарята.
— Заткнись, щенок! — Узун приставил нож к горлу мальчика. — У меня адски болит плечо, но сил воткнуть нож в эту куриную шею у меня хватит. Клянусь предками, сделаешь еще один шаг в мою сторону, ребенку конец. Бросай меч на пол!
