Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Согласен, — вынуждено признался я. — Линию партии следует учитывать.
Товарищ А. пропустил мимо ушей мой жалкий беспартийный лепет. С некоторых пор моя политическая подкованность его больше не касалась.
— Ты, Григорий, не прими мои слова на свой счет! Мне ли не знать, что жизнь человеческая способна заставить делать вещи и похуже! Я не в осуждение!
— Ну, что вы! — решил я подыграть. — Я и сам читаю только по долгу службы или за деньги!
— Понимаю, — сочувственно произнес товарищ А. — Хлеб, его же заработать надо! Так вот, самое неприятное в этих добровольных читателях — их потрясающее самомнение. Придумают что-нибудь, а потом ходят и говорят всем подряд: "Это я придумал, это я придумал..." Как будто кому-то интересно! Я лично, как это понимаю, — сделал табуретку, честь тебе и хвала. Она материальна, ее потрогать можно или посидеть на ней всласть. А мысли, они ведь только отражения... И кто их первый отразил, это без специальной комиссии не установишь. А кто станет по такому поводу комиссии собирать? Ну, отразил и отразил. Всего-то и делов... Никому не интересный вопрос кроме, разве что, самого отразившего.
Я внимательно слушал товарища А., но понять, куда он клонит, не мог. Очень уж непривычно витиевато он выражался. Пришлось дослушать до конца. Товарищ А. еще долго рассуждал о бедах, неизбежных в случае возможного засилья в управляющих органах читающих людей, а закончил свое повествование по-кремлевски коротко и четко:
— Все это я осознаю, но помочь тебе, увы, не могу! — товарищ А. явно разволновался, ему было неприятно лично сообщать мне печальную весть. — Придется тебе, Григорий, оставить службу в Кремле и перебраться на постоянную ставку в Институт долголетия. Кстати, нам там свой человек до зарезу нужен! Сообщать о ситуации будешь лично мне. Так что связь наша не прервется. Чем смогу — помогу, но ты, Григорий, сам выбрал свою судьбу, так что зла не держи! Зайдет мой человечек, так ты ему покажи, где какие бумажки у тебя запрятаны. Передашь дела, и начнется у тебя новая жизнь. Сочувствую, но ты правильно сказал, что каждый по своему на хлеб зарабатывает...
*
Как это часто случалось и прежде, ничего конкретного после, казалось бы, четкого уведомления о переводе на новую работу не последовало. Раньше бы я переживал, нервничал, наводил справки, сейчас я уже был не способен на столь ревностное отношение к своей службе. Опыт, полученный за последний год, подсказывал, что человечек от товарища А. может прийти и через пару недель, и через пару месяцев. Разве кто-нибудь торопится? Может быть, у этого Института долголетия еще и стены не готовы. Кто знает? Однако приятно было сознавать, что задержка в исполнении решения произошла не по моей вине.
Уж и не припомню, сколько раз моя жена Елена уговаривала меня подать в отставку. Будь на то моя воля, — сам бы сторонился товарища А. и его собратьев по партийному руководству страной. Я лучше других знаю, что интеллектуальные игры с ответственными работниками рано или поздно заканчиваются печально. Нам, техническим работникам, судьбой предначертано проигрывать своим облеченным властью покровителям, поскольку правила устанавливаем не мы, да и играем на чужом поле. Но приходится терпеть. Бросать работу в Кремле страшновато, мне ли не знать, что в любом другом месте Союза ССР я буду защищен от превратностей судьбы еще меньше.
Было, впрочем, во всей этой слаботекущей переориентации и хорошее — работы у меня поубавилось. Наверное, товарищ А. решил, что так будет лучше. Хотел, надо полагать, чтобы вспоминал я о нем на новом месте с любовью и признательностью. А может, решил, что мне нужно отдохнуть, как следует, перед дальней дорогой.
*
Через несколько дней после памятного разговора в дверь моего кабинета робко постучали.
Я насторожился. Неужели началось?
Но посетитель явно пришел по своим делам, далеким от секретарско-референтской деятельности.
— Разрешите войти? Меня прислал товарищ А., — с волнением сказал он. — Здравствуйте, товарищ Корольков! Моя фамилия — товарищ Гиппер, ответственный представитель... — В заключение фразы была произнесена некая короткая труднопроизносимая аббревиатура, запомнить которую я не смог, а потому не сумел и расшифровать.
— Чем могу?
— Можете, очень даже можете! — обрадовался представитель неизвестной организации. — Вы один и можете мне помочь! И товарищ А. так сказал!
— Ну.., — против силы вырвалось у меня. Честно говоря, пока еще я не научился отказывать людям, которые вежливо просят меня о помощи.
— Так я занесу? — со слезой в голосе произнес товарищ Гиппер.
— Ну...
— Пожалуйста... Я быстро!
Не встретив в моем взгляде решительного отказа, он просиял и метнулся к двери.
— Заносите, ребята, — крикнул он в коридор.
Тотчас в мой кабинет с трудом протиснулись четверо красноармейцев с носилками. Вместе с ними появился некий компактный, но, судя по всему, ужасно тяжелый предмет, прикрытый сверху попоной.
— Вот результаты моего творческого труда! — с гордостью сказал товарищ Гиппер. — Эту прелесть мне удалось изваять буквально за месяц. А все потому, что я успешно вжился в образ, честное слово, вжился. Мне удалось!
Я промолчал.
— Сдирайте! — приказал товарищ Гиппер.
Красноармейцы стащили попону...
Давно я не испытывал такого эмоционального потрясения. Скульптура, а это была именно скульптура, изображала здоровенного муравья неизвестной мне породы, гордо попирающего своими лапами поверженную тлю.
— Ну как?
— Усики как настоящие! — признался я.
Товарищ Гиппер просиял.
— Моя работа — есть всего лишь часть общесоюзной акции по пересмотру роли диких муравьев в прогрессивной жизни советского общества.
— Кто?.. Кто... — мне хотелось узнать, какому умнику пришла в голову столь чудовищная идея.
— Акцию возглавил лично товарищ А., — с воодушевлением заявил товарищ Гиппер. — Временный коллектив, состоящий из философов, научных работников, писателей, поэтов, художников, скульпторов и агитаторов из общества "Знание", готовы выполнить поставленную партией задачу — на высоком уровне вести пропаганду жизни здорового муравьиного поголовья!
Я застонал.
— Оставляю на ваш справедливый суд это произведение искусства. Понимаю, что для принятия окончательного решения вам понадобится время. Так что, не буду мешать. Останьтесь с моей скульптурой наедине, вызовете у себя чувство сопереживания, насладитесь грациозностью и функциональной целостностью отдельных частей муравьиного тела. От вашего решения будет зависеть, в каком месте нашего великого Союза ССР будет установлена пятиметровая бронзовая статуя муравья-победителя тлей, отлитая по данному образцу.
У меня не было слов.
Скульптор со своими подручными покинули мой кабинет. А я сидел, уставившись на скульптуру, и с грустью думал:
"Зачем я связался с этими погаными муравьями? Если рассудить серьезно — большей гадости и не найдешь!"
Но муравьи, конечно, были не виноваты. Мне ли не знать, что любое дело оказывается искореженным, если за него берутся мои кремлевские сослуживцы, какими бы прекрасными намерениями они ни руководствовались.
*
Через полчаса позвонил сам товарищ А..
— Это я тебе, Григорий, подарок сделал. Про муравьев твоих в ЦК словечко замолвил. Цени.
— Спасибо, конечно. Но я ничего не понял.
— Сейчас объясню. Партия поставила перед нами задачу — отыскать какое-нибудь животное, само существование которого подчеркивало бы огромное преимущество социализма над прочими формациями.
— Извините, не понял.
— Возьмем, например, муравьев.
— Зачем?
— Не перебивай... В истории партии появилось неприятное противоречие. При написании монографии "История Союза ССР с древнейших времен до конца ХIХ века" выяснилось, что появление марксизма каким-то образом связано с Карлом Марксом, у которого прописка — германская! Германский подданный, представляешь! Ничего себе подарочек!
— Ну? — не понял я.
— У него не оказалось русских корней!
— А вы разве не знали?
— Мне в свое время показалось странным, что на первой странице "Капитала" было написано — перевод. Но я не придал этому значения... А вот враги — придали! Троцкисты об этом прямо пишут в своих газетках!
— А я, товарищ А., беспартийный, — на всякий случай напомнил я. — А потому участвовать во фракционной борьбе не могу.
Товарищ А. довольно засмеялся.
— Ошибаешься, Григорий! Ошибаешься!
И он подробно рассказал мне о потрясающей интеллектуальной операции, которую затеяли неутомимые идеологи партии. Решено было доказать, что Россия, а, следовательно, и Союз ССР, является наидревнейшим обществом в истории человечества. Уже объявлено, что прокоммунистически настроенные славяне бродили по свету задолго до появления питекантропов, англичан и тем более немцев пузатых. Для окончательного подтверждения столь жесткого заявления недоставало малого, — необходимо было срочно подыскать какое-нибудь полезное животное, которое бы олицетворяло непреходящие коммунистические ценности, заложенные в основу всего живого. Как бы самой природой, и при этом, чтобы Родиной этого полезного животного являлась бы именно Россия. В качестве зародыша Союза ССР. Без глупостей.
Я решил промолчать. Затеянное идеологическое нововведение по своему размаху явно превосходило назначения на должности героев гражданской войны. Впрочем, по моему мнению, было делом столь же бессмысленным и бесперспективным.
— Вижу, что ты потрясен! — товарищ А. был доволен. — Как сказал поэт: "Люблю я планов наших громадье"! И ведь ничего не возразишь, правда?
— Подождите, но при чем здесь я?
— А притом, что исполнилась твоя сокровенная мечта. Муравьи отныне официально объявляются главными революционно настроенными животными, носителями чистых коммунистических идеалов в фауну.
— Абсурд! — не выдержал я. — Неужели ЦК не смогло найти себе друзей повесомее?
— Иногда я просто отказываюсь тебя понимать, Григорий, — обиделся товарищ А. — Все тебе не так! Не ты ли часами просиживал вечерами, пытаясь написать правдивую монографию о жизни диких муравьев? Твоя любовь к этим полезным карапузикам наконец нашла понимание в ЦК. Цени. Впрочем, и сами муравьи постарались на славу. Их самоотверженность при свершении трудовых подвигов, склонность к бригадному подряду, завидная социальная организация, преданность заветам, подконтрольность сверху донизу, беспрекословное выполнение приказов вышестоящих товарищей, не могут не восхитить ценителей! Это же, если вдуматься, демократический централизм в действии. Нарочно не придумаешь!
— Ненавижу муравьев! — вырвалось у меня.
— А вот когда мы установим пятиметровую статую муравья, попирающего побежденную тлю, на Красной площади в Москве или на Дворцовой в Ленинграде, смотришь, любовь к тебе и вернется. Еще спасибо скажешь!
— Ненавижу муравьев! — решительно повторил я. — Лучше бы вы слонов для этого дела выбрали!
— Ну, слонов, так слонов. Мне без разницы! Капризным ты стал, как я посмотрю!
*
Я вернулся домой опустошенным и деморализованным. Кремлевские профессионалы вновь показали свою впечатляющий мозговой потенциал. Здравый смысл в очередной раз позорно проиграл. Лена, по обыкновению, встретила меня улыбкой. Но, наверное, меня подвели глаза, она немедленно почувствовала неладное.
— Что-то случилось? Мы опять попали в беду?
— Разве у них поймешь...
Лена налила мне стакан самогонки. Я выпил, обрадовавшись сладковатому обжигающему вкусу, показавшемуся мне неожиданно таким желанным. Должно же хоть что-то в этой жизни оставаться постоянным! Зачем я пообещал кремлевским жителям бессмертие? Кто тянул меня за язык? Неужели всерьез верил в то, что опять смогу извернуться? А если они получат свой товар? Боже мой...
— Да, — сказала Лена. — Звонил товарищ А.. Просил передать, что через пару недель к тебе обратится за отзывом профессор Великосветский, он подготовил к защите докторскую диссертацию по теме: "Россия — Родина слонов". Товарищ А. просил не придираться по пустякам и не слишком ругать этого Великосветского, поскольку работу свою тот написал по заказу ЦК.
— А он не объяснил, причем здесь я?
— Нужна твоя резолюция. Сказал, что без твоего одобрения защита не состоится.
— А сам он, значит, про слонов подписывать не собирается? — разозлился я.
— Товарищ А. уезжает сегодня ночью... В Сочи открылся закрытый санаторий. Он попал в первый заезд.
*
Начались мои "золотые" денечки. Предоставленный самому себе, я быстро пошел на поправку. Мне удалось зализать свои душевные раны, разделаться с облепившей мою душу коркой чуждого и гадкого. Я почувствовал, что начинаю оживать, ко мне вернулась способность радоваться и находить смешные черточки в самых прискорбных ситуациях. Но главное — я снова был готов ради спасения собственной жизни лгать, притворяться, угождать и за презренные медяки продавать свой ум... И если какой-нибудь ревнитель морали укажет мне на непорядочность подобного поведения, я немедленно задам ему встречный вопрос: "Неужели товарищ А. больше, чем я, заслуживает счастливой и безопасной жизни"?
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, — вот и отпуск товарища А. подошел к концу.
По заведенной традиции, в первый же день после возвращения из отпуска руководители проводят совещание, на котором они проверяют, не избаловались ли служащие без должного надзора во время их отсутствия, а потом разъясняют, как тем следует себя вести впредь, чтобы исправиться и заслужить прощение. По-моему, в том, что все до единого сотрудники — виноватые, никто не сомневался: ни начальники, ни подчиненные.
И вот товарищ А. приказал мне явиться к нему на собеседование в одиннадцать часов утра. Я был точен. Не могу сказать, что скучал без его распоряжений и указаний, но так уж повелось, — если утром мне удавалось услышать его жизнеутверждающее причмокивание, это лучше любого другого знамения вселяло в меня уверенность в начинающемся дне. С некоторых пор я уверился, что мы связаны с товарищем А. невидимыми, но прочными нитями взаимной ответственности. Если он полетит в неизвестность, то и мне не сносить головы... А потому, раз он весел — мне можно какое-то время не волноваться за свою судьбу.
Отдых явно пошел товарищу А. на пользу. Был он загорел, свеж и улыбчив. Не приходилось сомневаться, что товарищи, стоящие на служебной лестнице выше его, поставили ему в санатории хорошую клизму. И она пошла ему на пользу. А как еще прикажите объяснять чудесную метаморфозу, происшедшую с его мозгами! Во время его наставлений мне пришлось быть крайне внимательным, чтобы заметить противоречия в его установках. А ведь совсем недавно, он за такими пустяками и вовсе не следил.
Наконец-то я получил подробные инструкции, касающиеся моего дальнейшего существования. Чего-то подобного я ожидал. По плану, утвержденному на самом верху (когда товарищ А. намекал на это, он бросил на потолок красноречивый взгляд, преисполненный неподдельного почтения), я должен был трудоустроиться в Институте долголетия, заслужить среди руководства авторитет своей ударной работой, оставаясь с первого дня штатным соглядатаем ЦК. Подлым сексотом, если уж быть до конца откровенным.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |