Небо и земля

Но Эммалиэ отказалась:

— Не суетись. В последние годы каждую весну так мучаюсь. Чаем крепким с рябиной отопьюсь, не впервой. Денек-другой, и выправлю здоровьишко. А Люне дам альбом с карандашами или клубок ниток, пусть балуется.

— Оставайтесь дома, а я схожу на опознание, — сказала Айями решительно. И на слабое сопротивление Эммалиэ, мол, нелегкое это дело — провожать мертвых в последний путь, напомнила о пережитой процедуре в комендатуре.

Согласилась Эммалиэ, скрепя сердце.

— В храме не задерживайся, Хикаяси* не молись. Погляди на мертвых и сразу уходи, — наставляла, повязав траурный платок на голову Айями, как полагается, и освятила напоследок.

— Мам, а можно нам с тобой? — мешалась под ногами Люнечка, завидев сборы.

— Нет. Без вас схожу, — ответила строго Айями. — Маленьким девочкам в храме делать нечего. А ты будь умницей, не надоедай бабуле, ей нужно отдохнуть.

— А почему мне делать нечего? А тебе можно? И бабе можно? — засыпала вопросами Люня.

— Пойдем, посмотрим в окно, заодно и расскажу. — Эммалиэ взяла дочку за руку. Пусть с четвертого этажа и не видны храмовые ступени, зато фасадом помпезное строение выходит на улицу, и храмовая труба заметна издалека.

Сегодня Айями торопилась добежать до храма и вернуться обратно, и потому, быть может, не прониклась таинством упокоения. Отметила затхлость воздуха и плотный полумрак из-за малого количества зажженных свечей, отсутствие фанатиков, отбивающих поклоны у ног богини, крайнюю изношенность одеяния служителя и его напыщенный вид. Айями успела забыть его согбенную фигуру, похожую на закорючку, и иссеченное морщинами лицо.

Тела лежали на полу возле изваяния Хикаяси, накрытые пологами. В головах и ногах покойников дрожали крохотные огоньки свечных огарков в плошках.

Айями не разбиралась в аспектах веры и не знала, что делают в таких случаях: говорят ли какие-нибудь слова или совершают предписанные ритуалы, поэтому подошла молча. За души убитых помолится служитель Изиэль, он же и будет просить богиню о милости.

Откинула первый полог и, не сдержавшись, сдавленно охнула, прикрыла рот рукой, сглатывая, сдерживая рвотные позывы. Несвежий покойник без милости хику* выглядит малоприятно.

Обошла Айями мертвых по очереди, отдернув каждый полог. Прищурилась подслеповато, разглядывая в полумраке убитых — троих мужчин с перекрещенными на груди руками и монетками на сомкнутых веках. И обмерла, увидев пробитую насквозь кисть, сжимавшую закоченевшими пальцами кисет, расшитый бисером. Видать, наживую прибивали кисет гвоздями к руке владельца, о чем свидетельствовали черные засохшие кровоподтеки. И мертвец узнаваем, несмотря на раздувшееся синюшное лицо.

Айями передала в дар служителю свечи, и тот с достоинством поклонился, принимая.

— Помолитесь за Диамала, пожалуйста.

Он бесславно жил и бесславно умер. И скорбной слезинки не заслужил, как и жалости. С жатвой, великая богиня!

Направилась Айями к выходу и в дверях храма столкнулась с группкой женщин, и Ниналини среди них. Они и посторониться не подумали, потеснив обратно.

— Ты по какому праву сюда пришла? — вперив руки в боки, спросила Ниналини. Она заплыла тройным подбородком и приобрела новое пальто необъятных размеров.

— По такому же, как и ты, — ответила Айями.

— Ты свое право потеряла, когда ноги под врагом раздвинула, — парировала Ниналини и на всякий случай оглянулась, вдруг услышат даганские уши. — У тебя, видно, совсем нет совести, коли пришла, чтобы по нашим мужчинам скорбеть.

— Одному даю, по другому плачу, — вставила её товарка.

— Сама решаю, что мне делать, и ваше согласие мне не нужно, — ответила Айями высокомерно.

— Посмотрим, как запоешь, когда супостаты проклятые сгинут с нашей земли. Гонору-то поубавится, — наседала Ниналини.

— За все ответишь, — добавила вторая подпевала. — За предательство будешь держать ответ перед честным народом.

"Это я-то предательница?" — возмутилась Айями. — "А кто для Сопротивления передавал припасы без счету? "

Открыла рот, чтобы ответить, да осеклась. Потому что обещала молчать про Зоимэль и про партизанское движение.

— Всего хорошего. — Айями внаглую растолкала женщин, работая локтями, и получила ответных тычков под бока.

Она не рассказала про стычку на пороге храма, незачем расстраивать Эммалиэ. Зато об опознании поведала. Не так уж и страшно смотреть на несвежих покойников, ко всему можно привыкнуть.

Эммалиэ сказала, выслушав внимательно:

— Значит, разошлись пути-дороги Диамала с его напарником. Каждый своей стезей направился, и теперь оба убиты. Что ж, во второй раз Диамал не воскреснет. Айрам все-таки его нашел и выполнил свою угрозу.

— Да, и теперь его в городе ничего не держит.

Диамал мертв, как и его безымянный напарник. В любой момент Айрамир с товарищем из отряда отправятся на север, как запланировали зимой.

— Уйдет и не попрощается, — сказала невесело Эммалиэ: — А-а, пусть бы и так. А то упрямцу как пить дать взбредет в голову забраться напоследок в центр города. А тут даганны на каждом шагу.

— Нам придется уехать, — помолчав, добавила Айями как бы между прочим. — Сначала в Алахэллу, а потом... в Даганнию, наверное.

Эммалиэ, как ни странно, не удивилась.

— Давно ждала, когда об этом скажешь. И начала присматривать необходимое, что можно взять в дорогу. Одного не пойму, зачем нужно ехать в столицу.

— Потому что... у него там дела, — сказала Айями через силу, застыдившись.

— Вот как. А я думала, соберем вещи, сделаем документы и сядем на поезд прямиком до Полиамских гор. Думаю, можно выбрать любой город в Даганнии, в котором для амидарейцев обустроено жилье. Помнишь, приезжала кинобудка и показывала фильмы?

— Просто... мы это не обсуждали, — растерялась Айями. — Я думала, вы спросите, почему не поедем на север.

— Так ведь его скоро не будет, — ответила Эммалиэ. — Что здесь, что там новые хозяева вступят в права. И чем чаще об этом задумываюсь, тем всё больше убеждаюсь, что Айрам зря туда рвется. Тамошнее Сопротивление протянет недолго, риволийцы не силою, так хитростью истребят любое недовольство и протест.

Куда ни кинь, всюду клин — и здесь, в городе, и на севере страны. Куда деваться парню с горячим сердцем и жаждой мести? Долго ли выдюжит, скрываясь по лесам, прячась по нежилым развалюхам? И в плен не хочет сдаваться, и врагов рвется мочить.

Нужно отказаться от предложения Веча о поездке в столицу. Неправильно это, неприлично — мотаться по стране с семьей в качестве любовницы вражеского офицера. Стоит посоветоваться с Мариаль и, заручившись ее согласием, оформить документы в миграционной службе, чтобы уехать скопом двумя семьями. К тому же, напарница предлагала держаться друг друга на чужой земле.

В любом случае пора собирать вещи. Потому как совсем не шутила Ниналини, угрожая жестокой расправой.

Перед сном вспоминала Айями всё, что рассказывали о своей стране Имар и Веч, и теперь перспективы не казались такими пугающими, нежели раньше. Вспомнила Айями и категоричность, с коей когда-то отрицала всякую возможность отъезда за Полиамские горы. А сейчас ворочается без сна и обдумывает, как облечь в словесную форму свое нежелание переезда в Алахэллу.

На следующий день Веч без долгих предисловий полюбопытствовал:

— Зачем ходила в ваш храм? Посмотреть на мертвяков?

Знать, донесли ему тем же вечером, куда отлучалась мехрем из дому и как долго пробыла в святилище.

— Да, — не стала отрицать очевидное.

— Опознала кого-нибудь? — спросил Веч с интересом.

Айями покачала головой отрицательно.

— Кого ищешь-то? Муж вроде бы погиб, или ты не уверена? — осведомился таким тоном, каким бы выяснял, сколько ложек меда Айями кладет в чай.

— Брата ищу, — ответила она и почти не покривила душой.

— Ты говорила, он давно в Даганнии.

— Я не знаю. Возможно, он в твоей стране, а, возможно, убит в войну и похоронен безымянным. — А, возможно жив и, как Айрамир, прячется зверем по норам, пытаясь уцелеть. — Как погибли трое амидарейцев?

— Их расстреляли. В упор. В назидание, — ответил Веч. — Вот видишь, ваши мужчины истребляют товарищей, не жалея. О какой солидарности ты говорила мне? С жаром доказывала, что вы стоите горой друг за друга. Ваши мужчины рвут глотки ближнему, думаешь, они пожалеют женщин и детей?

С еле уловимой насмешкой сказал, с превосходством и пренебрежением победителя.

Промолчала Айями, и не потому что не нашла ответных аргументов. Она думала о том, сколько же разобщенных и запутавшихся людей осталось в стране, брошенной на произвол судьбы. И у каждого своя правда, своя ненависть и своя боль.

______________________________________________________

Пери (даг. миф.) — прекрасная сказочная девушка, оберегающая от бесов и злых духов, покровительница стихий.

Хикаяси — божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст

Sahsh, сахш (даг.) — крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.

Бейрихен* — Новый год в Даганнии, отмечается с началом весны.

Нибелим* — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

Северный дед* — в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.

Мехрем (даг.) — содержанка, проститутка

Данакаш* (даг.) — игра в карты в большой компании в несколько колод.

Хику (на даганском — тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

48

Все-таки в их отношениях восстановилось хрупкое равновесие.

Веч и не требовал большего. Знал, что и постели мехрем не отрешится от своих тревог. И того достаточно, что отзывчива и нежна, хоть и печальна. Он верил, что в Доугэнне все изменится, и мехрем быстро привыкнет к новой жизни, уверившись в защищенности и надежности.

— Носишься с ней как с цыпленком, а она пользуется. Истрепала тебе все нервы и еще в два раза больше истреплет. Поставь перед фактом, и она вмиг соберет чемоданы, — поучал Крам, развалившись на стуле, ногами на столе.

Друг прав, так и следует поступить. Сказать, что машина уходит в амодарскую столицу завтра, и мехрем не пикнет, и беспрекословно упакует сумки.

— Потакаешь ей, а она и рада кровушку пить, — капал на мозги Крам. — Эдак распояшется и сядет на шею. Будет вить веревки.

Веч попивал вино и молчал. Наверное, потому что понимал страхи своей мехрем. Нелегко распрощаться с местами, где она родилась и выросла, непросто отпустить прошлое и отправиться в пугающую неизвестность. Он-то скоро возвратится на родину, а мехрем отправится в чужую неприветливую страну. Хотя неприветливой она покажется тому, кто упирается руками и ногами, не желая впускать в свое сердце благословенный край земной. Если мехрем не будет упрямиться и с охотой изучит традиции и обычаи его отчизны, проникнется богатой и древней историей, то вскоре Доугэнна станет её второй родиной.

Так что, по большом счету, Вечу следовало бы плевать на страхи мехрем. И колебания ее, и душевные метания выводили из равновесия день ото дня.

— Хочешь отправить её в свой церкал*? — поинтересовался Крам.

— Куда же еще?

— Там же нет амодарской диаспоры, — удивился друг. — Я думал, переправишь её в Кхаран* или в Беншамир*.

Ага, как же, в Беншамир, прямиком в лапы к родственничку. Ни за какие коврижки. К родственничку не подкопаешься, тот все условия соблюл и не дает повода для вызова на бохор*, но Веч нюхом чуял — надо быть настороже.

— Значит, организуем свою диаспору, — сказал беззаботно, а Крам хмыкнул.

Непростое это дело — строительство амодарского поселка. Требуется согласие старейшин клана, согласие Совета командоров, нужны финансы и материалы, необходимо увязать инфраструктуру церкала и поселка вплоть до мелочей. Словом, трудная затея, требующая немалого энтузиазма и активной поддержки всех семей. Клан Имара молод и скачет наравне с прогрессом, главы семей сделали ставку на рабочую силу в лице амодаров, на их знания и умения. А в церкале Веча царят консервативные устои, старейшин нелегко сдвинуть с места, и даже война мало что поменяла в их мировоззрении.

— К матери увезу, ее церкал подал заявку в Совет на строительство поселка.

Крам скептически поднял бровь. Ну да, пока заявку одобрят, пока начнется стройка, дри* успеет дважды отелиться.

— Чую, досюда заработаешь мозолей со своими амодарками, — заключил Крам, проведя по горлу. Под амодарками Веча подразумевались мехрем и её дочь с матерью. Весь амодарский табор.

Теперь Веч поменялся местами с мехрем: вымотавшись по службе, отрубался после кроватных утех, а она устраивалась рядом. Прикорнет на плече, но не дремлет, а думает, думает, поглаживая литые мышцы и изучая дорожки вен. Каждый шрам не на раз и не на два обведет пальчиками, обласкает мозолистую ладонь невесомыми касаниями. От такой нежности поневоле разморит киселем. И барс на спине выпускает когти, потягиваясь, прогибаясь в хребтине.

Давно распланировал Веч: сперва он сделает крюк из южного гарнизона в амодарскую столицу, а оттуда в числе последних доугэнцев отправится на родину. Оставались считанные дни до возвращения в Доугэнну, но нетерпение начало съедать Веча задолго до часа икс. Воспоминания терзали память, мечты будоражили кровь, сновидения волновали сердце.

— Представляешь, приснилась сегодня краля моя первая. Век о ней не вспоминал, а тут надо же, прокралась в сон, да так явственно. Рукою тронь — коснешься, — поделился он с Крамом.

— Сколь же их было, твоих краль? — поддел тот. — Пальцев не хватит, чтобы сосчитать.

Задумался Веч. Уж если загибать пальцы, то, пожалуй, за всю жизнь лишь дважды его цепляли женщины — намертво репьем прикрепившись, что не выдрать из сердца и из памяти. И уж если выдирать, как пришлось единожды, то глубоко, с мясом, чтобы без метастаз.

— Ну-ка, ну-ка, поделись, не слыхал я историю про первую и настоящую, — оживился Крам. — Что, действительно, не по сговору, а по сердцу была?

Была, но тут и рассказывать нечего. Давно выболело и зажило, оттого и поведалось скупо и немногословно. Да, завелась у Веча краля. Зазноба из отцовского клана, из другой семьи. И поощряла, и не против была, встречаясь тайно, и круглый дурак он оказался, потому что поверил. Сосватали любимую в соседний церкал, и Веч предложил ей бежать вместе. Вдвоем они свернут горы, думалось тогда, и выстроят мир заново. В ночь перед бегством предала любимая, испугалась гнева семьи и рассказала родителю. Тайного ухажера предали наказанию. Показательно. Порол отец, пороли дядья, пороли старшие братья, каждый взялся за кнут и на совесть прошелся кожаными плетеными хвостами по распаханной спине соблазнителя, чтобы показать оскорбленному отцу девушки — достаточно ли тот удовлетворен наказанием? Веч, едва оклемавшись, как с цепи сорвался, разных глупостей натворил, на родню окрысился, а потом и вовсе ушел из дома, подался к вольным наемникам.