Личный поверенный товарища Дзержинского, книги 4-5

— Мне всегда нравилось с вами работать, коллега Казен, — сказал Мюллер, протянув мне руку. — Вы точно уверены в том, что кремирование наших тел не приведёт к нашему исчезновению здесь?

— Абсолютная уверенность, — твёрдо сказал я, хотя совершенно не знал, что будет с переместившимся человеком в случае уничтожения исходного образа этого человека. Материализм не предполагает двоение или троение одного и того же человека. Ниоткуда ничего не возникает и в никуда не исчезает. Это ещё Менделеев говорил. Нет, не Менделеев, а другой химик, Ломоносов. Точно, Ломоносов.

Мюллер достал блокнот и своим характерным почерком, по-немецки, написал записку, о которой я просил. Даже подписался: группенфюрер СС Мюллер.

— Вот, коллега, ваша записка, а сейчас прощайте, я ухожу в новую жизнь. — Он пожал мне руку, повернулся и пошёл.

Глядя на него, у меня автоматически родились строчки о человеке, который вот так же хотел связать свою судьбу с еврейским народом, но побоялся сделать это.

Давно я счастье проворонил,

Себе не сделал обрезанье,

Она живёт сейчас в Хевроне,

А я всё так же — под Рязанью.

А вот Мюллер не побоялся. Похоже, он вообще ничего не боится. Не боится даже того, что и он может исчезнуть после моего возвращения в своё время.

Моё возвращение в свой мир произошло без помпы. Просто сидевший за столом и спавший человек вдруг проснулся и поднял голову. Охранявшие нас монахи встрепенулись. Напротив меня, положив голову на стол, спал Мюллер. Я подозвал к себе старшего из охраны и отдал ему записку.

— Сколько мы спали? — спросил я.

— Всего три дня, штандартенфюрер, — ответили мне.

— Нужно срочно организовать церемонию кремации тел группенфюрера и брата Алоиза, — приказал я.

— Штандартенфюрер, но они как живые, — попытался возразить мне старший охраны.

— Вы что, хотите, чтобы над фюрером и вашим шефом устроили показательный суд и казнили? — тоном большого начальника спросил я. — Немедленно отрядите людей для подготовки кремации по обычаям викингов. Сложите два костра и доложите мне. Я сам буду руководить кремацией.

Тело фюрера без особых эксцессов было изъято из часовни. Оба тела были доставлены в одно из укромных мест в горах, где были сооружены два навеса, на которые и положили тела. По моей команде зажгли собранный под навесами хворост, и в небо стал подниматься чёрный дым и запах жареного мяса, как будто где невдалеке готовили шашлык.

— Господа, — обратился я к собравшимся, — на этом закончилась история тысячелетнего Рейха. Все вы свободны, идите и живите до тех пор, пока не придёт новый фюрер и не призовёт вас на бой с мировым злом. Хайль!

Глава 31

Вернувшись в городок, я к своему удивлению застал деда Сашку в гостинице. Мой умудрённый годами друг крутил роман с одной жгучей креолкой и никак не мог остановиться, не потому что его деньги не кончались, а потому и не кончалась любовь его дамы.

Но я остановил эту романтическую связь, сказав, что мы продулись до последнего центаво. Креолка исчезла так же внезапно, как и появилась, зато прекрасная Изабель предложила мне немного денег в долг.

Чистая душа. Она ко всем относилась с чистой душой, и у меня даже язык не поворачивался сказать о том, что она мне изменяла. Она любила всех чистой девической любовью. Наоборот, я дал ей ещё немного денег, чтобы она, в конце концов, смогла открыть новую гостиницу или какую-нибудь забегаловку в надежде на то, что городок станет местом паломничества, и его будет захлёстывать приток туристов из всех стран.

Дед Сашка некоторое время дулся на меня за то, что из-за меня ушла его креолка, но потом его доброе сердце отмякло, и он снова стал тем же человеком, каким его я его знал. Я ему постарался объяснить, что опасность для него представляют не только блондинки, но и жгучие брюнетки, которые выпьют из него все соки и жизненные силы.

— Выбирай, — сказал я ему, — как тебе нравится погибнуть: либо от пули ревнивой блондинки, либо скончаться в порыве страсти на жгучей брюнетке?

— Кто его знает, Дон Николаевич, как оно лучше, — сказал дон Алехандро, — кому-то суждено от коня своего погибнуть, а мне видать так на роду написано — скончаться на женщине. Ты вот стихи пишешь, написал бы что-нибудь про меня, а я пока вспомню мою ненаглядную Кармелиту. Знаю, что за деньги была её любовь, но зато уж товар был качественный, не подделка какая-нибудь.

В дальней дороге, а дороги в то время все были дальние, нужно чем-то занять себя, чтобы и время быстро пролетело, и что-то полезное было сделано в это время.

Кто-то читает книги, кто-то играет в шахматы, кто-то в карты, кто-то тараторит без умолка, а я достал свою записную книжку и стал потихоньку описывать заболевание моего подопечного. Что получилось, судите сами, но дон Алехандро Гривас был в полном восторге, вырвал у меня страницу из блокнота и спрятал в своём потёртом бумажнике. Вообще-то, не дело вырывать листы из чужих записных книжек, но для друга можно сделать исключение.

— Дон Николаевич, — сказал он, — ты её описал так, что мне захотелось снова найти её и пуститься с ней во все тяжкие.

Я умру от пронзительных глаз,

Что встречают меня каждый раз,

Стоит мне лишь куда-то пойти,

Неотлучно они на пути.

Посетил я друзей-докторов,

Всё в порядке, я жив и здоров,

Но шепнул окулист,— в роговице

Вижу древней религии жрицу.

Эти жрицы красивы, как небо,

Эти жрицы податливей хлеба,

Эти жрицы страстны, как вулкан,

Сладким мёдом обмазан капкан.

Мне по нраву такое моление,

Дикой крови живое волнение,

И ловушка — большой достархан,

Оплетут по рукам и ногам?

Будь что будет, готов ко всему,

Пусть заманят меня на кошму,

Чтоб горячей любовью убить,

Расплетя до конца жизни нить.

Буэнос-Айрес жил своей жизнью, не подозревая о том, какие страсти кипят в провинциальных городках Аргентины.

По обусловленному каналу связи через посольство я передал сообщение о том, что мною обнаружены останки Мюллера и Гитлера. Вероятно, моя информация вызвала эффект взорвавшейся бомбы, потому что мне целую неделю пришлось ждать условного сигнала о том, что моё сообщение доставлено по назначению. Пешком они его в Москву оправляли, что ли? Затем через тайник мне была передана записка об ожидании представителя Центра.

В это время в СССР шла активная борьбы с пережитками культа личности и вытравливания всех сотрудников, которым пришлось работать вместе с Берия. Разведка была обезглавлена. Все опытные сотрудники либо были уволены, либо посажены в тюрьмы по статье об антигосударственной деятельности. Сделали статью, и объекты по этой статье стали сыпаться как из рога изобилия.

Какую статью ни сделай, всегда найдётся достаточное количество лиц, подлежащих суду по ней. Не верите? Попробуйте сами. Придумайте самую невероятную статью. Например, подача световых сигналов для установления преступной связи с внеземными цивилизациями. Для этих придётся строить дополнительные концлагеря. Или, ещё пример. О мысленном противодействии экономическим преобразованиям в СССР. И тут найдётся много виноватых. Хитрый взгляд — реализовал свои козни против экономики. Хмурый взгляд — готовит козни и так далее.

Глава 32

Мне казалось, что затяжка с информацией о встрече с представителем Центра связана с новым арестом генерала Миронова. Не везёт мужику. Есть такая категория людей, которые всегда и во всём виновны. Где-то даже стихи есть про таких людей, всё не помню, но вот два четверостишия врезались в память:

Всегда я в чем-нибудь виновен,

То встал не так, то взгляд не тот

И не по тем лекалам скроен,

И что душою не урод,

Что не маячу пред глазами

И не пою молитв богам,

Не куплен златом и щенками,

И каждый день я сам с усам.

Я как в воду глядел. В условленное время в условленном месте с оговорёнными опознавательными знаками прибыл неизвестный мне человек. Кто его знает, что это такое? Вдруг предательство и контрразведка враждебного государства с распростёртыми руками примет меня в свои объятия и выделит отдельную камеру в секретной тюрьме. Я не стал дожидаться приключений и покинул место встречи.

В этот же день по каналу связи передал информацию о вызове на встречу представителя Центра. Снова недельное ожидание и получение сигнала о том, что моя информация передана.

Ничего не сделаешь, советская система — всё бегом, скачками, перенапряжение сил и средств, получение результата и вдруг оказывается, что этот результат никому и не нужен. И это не только в разведке. Во всех отраслях. То вдруг бросаются огромные силы и средства для взятия ничем не приметной высотки. Положили две дивизии, десятки тысяч человек, взяли высоту. Доложили наверх о взятии высотки. Взяли? Ну и ладно. Для чего людей гробили? Никто не знает? Знают, решили сделать приятное верховному начальнику.

Или работают в три смены для выполнения плана по выпуску резиновых галош. К полуночи последнего дня месяца выполнили план и доложили о выполнении повышенных обязательств, а на следующий день собирается совещание по затовариванию складов не имеющей спроса продукцией.

— Социализм, едрит твою лять, — говорит дед Сашка, — всё делается по плану, даже глупости и те запланированы.

Сидим в Буэнос-Айресе второй месяц. В четверг наблюдаю со стороны — тот же человек, и информацию в посольство. Следующая неделя — повторение предыдущей.

Меня никто во времени не ограничивает, мне зарплату никто не платит и не попрекает тем, что я за копейки не работаю как за рубли. Удивляться ничему не приходится. Всех выдающихся людей Россия разогнала, новые таланты находятся под сукном, зато в чести те, кто каблучком щелкает, всегда с полупоклоном и на все вопросы отвечает: так точно, всегда готовы! Поэтому, куда ни ткнись, везде к мировым событиям и изобретениям причастны наши с вами земляки.

На днях мы с дедом Сашкой обсуждали вопрос нашей матери Родины.

— Слушай, дед, — сказал я, — времена в России нашей поменялись. Сталина и Берии нет, необоснованно репрессированных людей реабилитируют, вслух заговорили о перегибах, начали печатать писателей, о которых даже говорить публично нельзя было. Может, возьмём и поедем в Россию? Как ты думаешь?

— Я бы пешком в Россию пошёл, Дон Николаевич, — сказал дед, — да вот только у власти всё те же, что при Сталине были, а они ещё не скоро изменятся. Оттепель всегда сменяется холодом. Даже лето сменяется зимой и всё время нужно думать о том, как бы чего не сказать лишнего. А я, вишь ты, разбаловался по заграницам, что хочу, то и говорю. Могу любого президента и премьер-министра по матушке послать, если по делу, и никто мне ничего не скажет. Мне тогда по шапке дадут, если я на них напраслину возводить буду. А в России это можно будет делать? Вот ты мне как на духу скажи, когда-нибудь наступит такое время, что человек в России будет говорить обо всём свободно, не боясь, что за это он загремит на лесоповал?

— Ну, ты и вопрос задал? — усмехнулся я. — Знаешь ведь, куда стукнуть побольнее. Не верю я, что наступит такое время. Определённая свобода будет, цари будут демонстрировать демократию, а вот на местах местные князьки будут с этими свободами бороться не на жизнь, а на смерть и вся правоохранительная система будет на их стороне.

— То-то и оно, — сказал дед Сашка, — давай уж поживём здесь. Возможно, что потом мы больше пользы принесём и знаниями своими, и деньгами. Там все наши деньги отберут и сделают нас как всех — бедными. А вот наступит время, что людям позволят предприимчивость свою на деле реализовать, тогда-то и понадобятся инвестиции в экономику, и мы как раз пригодимся. А ещё, тоже важно, перед нами весь мир открыт. Куда хочешь, туда и езжай. А до войны-то за границу только начальники большие ездили, а народу выкуси с маслом. Сейчас ты кого-то из русских за границей видел? Не видел, одни эмигранты по всему миру мыкаются. И то они за границей не от хорошей жизни. Да и выпускать-то нашего брата тоже нельзя. Кто поедет за границу? Одни купчишки. Из грязи в князи. Мошну набил и ну весь мир на потеху публике покорять. Было и при царях такое, но потом на убыль пошло, потому что поняли, что в цене скромность и обходительность при больших барышах нужна. А шальные деньги как придут, так и уйдут.

Что тут скажешь? Прав дед на все сто. Как отгородилась Россия в 1917 году от всего мира, так она за забором и живёт. Сплошной лагерь, огороженный колючей проволокой на все шестьдесят семь тысяч километров государственной границы, на которой стреляют на поражение по всем, кто пытается её перейти.

Глава 33

Каждую неделю в условном месте торчал один и тот же человек с условным сигналом. Нужно сказать, что он каждый раз был в другой одежде, чтобы не привлекать к себе внимание. И каждый раз я по условленному каналу отправлял сообщение в посольство о вызове на встречу. Представляю, какая была кутерьма в Москве по этому поводу.

— Что это за хрен моржовый, — бушевал самый главный начальник (СГН), — который нам ещё условия ставит? Стукнуть его кирпичом по башке и дело с концом. Есть человек — есть проблемы. Нет человека — нет проблем.

— Стукнуть можно без проблем, — говорил начальник поменьше (НП), — да вот только при нем информация о Гитлере и Мюллере. Что потом будем говорить Первому?

— Кстати о Первом, — сказал СГН, — а ну как спросит, что это за источник нас информирует? Принесите мне его досье.

— А нет на него досье, товарищ СГН, — говорит НП, — и в списках его нет, есть только регистрационный номер, по которому ему присвоено звание полковника госбезопасности и произведено награждение орденом Отечественной войны первой степени. Его знают только в лицо.

— И сколько же человек знает его в лицо? — спрашивает СГН.

— Было два человека, — говорит НП, — остался один.

— Кто же это такие? — начал раздражаться СГН.

— Феликс Эдмундович Дзержинский, — торжественно доложил НП, — и генерал Миронов.

— Так, всех личных знакомых Дзержинского уже перестреляли, — процедил СГН, — а кто такой Миронов?

— Да, можно сказать — хронический зэк, — махнул рукой НП, — сколько раз в лагерях был, расстрельные статьи имел, а вот этот с номером его вытягивал из лагерей и возвращал к активной работе. Он же и генерала ему обеспечил.

— Ну-ну, — заинтересованно сказал СГН. Он пришёл в органы недавно из аппарата ЦК КПСС для укрепления органов и многого не знал, — и где же этот Миронов сейчас?

— Его судили одновременно с Судоплатовым и сидит он недалеко от него, — ответил НП.

— Так ты, именно ты, предлагаешь выпустить его и под твою же ответственность отправить его за границу для встречи с этим, который под номером? — иезуитски спросил СГН.