— Что «я»? — боль и усталость вновь трансформировались в раздражение. Я мечтал, чтобы меня оставили наконец в покое, и я смог отдохнуть, а не продолжать этот бесполезный трёп. — Отстань от меня! Я не хочу! Я просто не могу!..
— Что не можешь? Помогать мне вытаскивать нас из всего этого пиздеца? Напомню, Маки, ты нас в это втянул, и я…
— Не смей больше давить на чувство вины! — в глазах потемнело от ярости. Я схватился за ствол револьвера, еле сдерживая желание накинуться на Эрвина и настучать ему по голове. — Я в курсе, что виноват, в курсе! Но только попробуй снова напомнить об этом — и я тебе всё рыло размолочу!
— Так если ты в курсе, почему мешаешь нам выпутаться?! — оскалился напарник.
— Потому что ты не помогаешь выпутаться, а просто используешь меня!
— Ах, прости, приятель, — съязвил скаут, — Я забыл, что ты в таких ситуациях поступаешь благородно и не используешь друзей.
В голову не пришло никакого связного ответа, и я просто зарычал.
— Да, я тебя использовал, — пожал плечами Эрвин. — А ты использовал меня. И это нормально. Это естественный ход вещей, старый ты полудурок! Если ты слаб и потерян, если не знаешь, чего тебе надо от жизни, то вокруг сразу же появляется куча людей, которые готовы взять тебя в оборот и подсказать цель. Но ежу понятно, что это будет их цель, и поэтому я не пойму, чего ты так обижаешься. Боже мой, — передразнил он, — с замечательным старым мудаком не желают нянчиться за просто так. Миру плевать на тебя, Маки. А людям плевать друг на друга и на чужие проблемы. Удивлён, что ты так и не осознал этого за девяносто лет.
— Господи, да что ты вообще несёшь? — вскрикнул я. — Философ долбаный! Впрочем знаешь, вот продолжение твоей теории: я осознал, что ты меня используешь, стал сильнее и хочу теперь идти к своим целям вместо твоих.
— О, да неужели? И какие же они у тебя? — ехидно полюбопытствовал напарник. — Завалиться в очередной сифилитичный отель, напиться и застрелиться?
— А хотя бы и это, — парировал я. — Да, я не знаю, что буду делать. Да, у меня, похоже, депрессия, и я не вижу смысла жить дальше. Но лучше я перед смертью как следует отдохну от всего этого сумасшествия!
Скаут фыркнул:
— Депрессия… Нет никакой депрессии. Ты просто ленивый старый хуй, Маки. Ленивый и пассивный.
— Спасибо, доктор, — кивнул я, стискивая зубы. — Вы прекрасный специалист.
— Да не надо быть никаким специалистом, чтобы понять это! — всплеснул руками Эрвин. — Ты всё время ноешь, что устал, что хочешь умереть, что всё потеряло смысл… Но тем не менее ты до сих пор жив. И знаешь, что я вижу? Я вижу, что ты не хочешь умереть. Наоборот, ты цепляешься за жизнь, дерёшься за неё, каждый день находишь причину, чтобы жить дальше. Твои мысли о суициде — просто повод лениться и опускаться на дно. Типа, окей, я просижу на жопе ещё денёк, но когда-нибудь, когда всё станет совсем хреново, застрелюсь — и не надо будет ничего исправлять. Не надо будет стараться, работать, набивать шишки, выбираться из говна. И смысл ты тоже не потерял! Потому что если бы ты действительно понял, что всё бессмысленно, если бы ты впустил в себя это чувство и сроднился с ним, то вёл бы себя совершенно по-другому. Потому что такие люди не ноют, как всё хреново. Не чувствуют себя плохими. Не стараются стать лучше и что-то исправить. Они просто знают, что ни доброе дело, ни злое одинаково ни на что не повлияют. Все умрут, всё умрёт. Все наши дела и поступки забудутся, а даже если и останутся в вечности — кому через тысячу лет будет не похуй? Поэтому люди, которые потеряли смысл, просто веселятся. Получают удовольствие от жизни любым доступным способом. Коротают срок, отпущенный им на Земле, с максимальным комфортом для себя. Потому что нет хороших людей и плохих, нет хороших и плохих поступков. Нет ничего вообще, понимаешь? Есть лишь маленькие и короткие вспышки разума среди бесконечного пространства и времени. И все наши жизни, все смыслы, все понятия о хорошем и плохом — в этих искрах посреди нескончаемой темноты.
Я слушал очередной занудный монолог бывшего скаута и чувствовал, как дрожь от регенеративной сыворотки постепенно превращается в нервный тремор, а сознание цепенеет. То, что он говорил, было оскорбительно — и при этом совершенно верно. Его видение оказалось странным, но на удивление точным, и я будто взглянул на себя со стороны. «Что же я наделал?.. Что же я только натворил?.. Как мог до такого докатиться?»
— А знаешь, что? — я вскинул голову, дождавшись паузы в словоизлияниях напарника.
— Что? — с вызовом отозвался он.
— Ты совершенно прав! — я подошёл ближе, похлопал Эрвина по плечу и пошёл прочь, не оборачиваясь.
— Э… — скаут на мгновение застыл. — Да! В смысле да, я знаю, что я прав! Ну и куда ты? — крикнул он мне в спину. — Я прав, поэтому оставайся!
— Нет, — ответил я, ускорясь и оставляя несчастного мудилу стоять в полном одиночестве на пустой парковке. — Ты прав — и поэтому иди нахуй!
Двадцатью минутами позже я шёл по нижнему ярусу Корпа, стремясь держаться в тени и не привлекать внимания. Последнее удавалось особенно хорошо, ведь окровавленных оборванцев тут водилось в избытке. Револьвер пришлось спрятать под робу, и он приятно оттягивал рукав. В голове звучала какая-то бодрая песенка, под ритм которой я старался чеканить шаг. Сознание прояснилось, зуд утих, стало ощутимо легче. Красота. Просто красота. Никогда себя лучше не чувствовал.
Нужные мне люди стояли на углу возле железной бочки, в которой горело, нещадно дымя и чадя, что-то вонючее. Троица негров в грязных толстовках с капюшонами, банданах и светящихся кроссовках негромко переговаривалась, настороженно зыркая по сторонам. Усиленный слух позволил различить конец фразы:
— ...И тогда я говорю ей: либо ты берёшь это в рот, либо это берёт в рот твоя мелкая сестра.
«О, это и правда будет весело».
Шпана напряглась, когда заметила, как решительно я иду в их сторону. Разговор стих.
— Э! Что надо, дядя? — спросил меня центральный — с флуоресцентной племенной татуировкой на лице: завитушки, круги, ромбики.
— Пушку, — ответил я.
— Вали отсюда! — ломающийся голос левого негра заставил присмотреться к нему и понять, что это подросток. Причём вышедший из детского возраста совсем недавно.
Центральный прикрикнул на каком-то местном наречии — и мелкий замолк.
— Сперва деньги, — главарь обратился ко мне. — У тебя есть деньги?
— Есть. Пушку сперва покажите.
— Конечно, — в багровой темноте оскалились прекрасные белоснежные зубы. Центральный и правый, ухмыляясь, подняли полы толстовок и вытащили оружие. У мелкого у руках появилась исцарапанная бита с гвоздями.
— Посмотрел? — хохотнул центральный. — Теперь переводи всё и катись отсюда к хуям! — в воздухе повисло сочетание букв и цифр — номер счёта.
«Очень весело».
Быстрый шаг вправо.
Сектор обстрела центрального негра перекрывает правый. Но сам он не выстрелит, потому что я схватил его за кисть и согнул так, что она с громким треском вывернулась под неестественным углом. Крик бьёт по ушам. В моей руке появляется ржавый пистолет. Боже, эта штука вообще стреляет?..
Толкнуть правого негра на центрального, чтобы сбить обоих с ног. Получается удачно — вместе с ним теряет равновесие и мелкий пиздюк с битой. Удар ногой проламывает грудную клетку правого, выстрел разносит башку центрального. Вместе с кровью и мозгами по грязному тротуару разлетается светящееся вещество его татуировок.
Мелкий с высоким воплем бросается на меня и успевает замахнуться. Стреляю в него, но вместо выстрела слышу лишь щелчок осечки. Заслоняюсь левой рукой, предплечье пронзает боль. Рычу от ярости, с лёгкостью вырываю биту, отбрасываю пистолет. Тычок в грудь опрокидывает подростка, тот сучит ногами по асфальту, отползает, лепечет что-то на смеси языков. «Не надо».
Надо.
Когда-то давно, в другой жизни, у меня порвался пакет с арбузом. Огромная переспелая ягода выпала наружу и раскололась, разбросав вокруг сочную красную мякоть. Вспышка воспоминаний была настолько неожиданной, что я застыл на месте с повторно занесённой битой. Эта заминка могла бы стать роковой, но второго удара и не требовалось.
Улов: два пистолета в ужасном состоянии, десять патронов и банка со странными таблетками.
Неплохой стартовый капитал.
20.
Грязный подвал. Воздух плотный и тяжёлый от сырости. На трубах собираются капли влаги. Стены из серого бетона покрыты разводами и тёмными пятнами. Под потолком — пыльная лампочка на изогнутом в зигзаг проводе. В углу свалены старые пластиковые оконные рамы, тряпки, стёршиеся покрышки. У стены — длинный самодельный стол из неструганных досок, корявый, но массивный и добротный. На нём настоящий завал: куча пистолетов, тряпки, баночки с оружейным маслом, баллоны с краской и зелёный шуруповёрт. В небольшой картонной коробке и нескольких жестяных банках из-под кофе насыпаны патроны разных видов. Под столом — пустые и полупустые бутылки из-под алкоголя, а также два разбитых и выпотрошенных дрона. На столешнице главенствует разобранный и насквозь ржавый автомат Калашникова с гнилым цевьём. Ещё один, намного более ухоженный, висит на стене: точнее, на паре вкрученных в бетон крючьев. Рядом с ним дышащий на ладан дробовик, короткий пистолет-пулемёт кустарной сборки и обрез с чьими-то инициалами на деревянной рукоятке. В тёмном углу, похоже, кухня: там стоит белая канистра с водой и малюсенькая электроплитка, возле которой завалился набок пакет из супермаркета, доверху набитый протеиновыми батончиками. Пространство у плитки засыпано вскрытыми консервными банками, по мешку для мусора ползают жирные чёрные мухи. Повсюду разбросаны пустые алюминиевые ампулы из-под регенеративной сыворотки и наномашин.
На полу посреди подвала валяются разобранные картонные коробки. На них лежит оборванный, грязный и вонючий старик. Несколько дней… Дней? Может, больше. Да, скорее всего, больше. Не знаю. Короче, этот старик увлёкся своим крестовым походом и попробовал психостимуляторы, найденные на теле очередного барыги. И с тех пор плотно на них подсел. Кто же мог предположить, что эта хрень вызовет у старика моментальное привыкание и так повлияет на его башку? А, впрочем, пофигу. Или нет. Мне почему-то не должно быть пофигу, но я никак не могу вспомнить, почему. Старик — это я? Тогда почему я наблюдаю за ним со стороны? Ничего не понятно.
Лампочка на проводе едва слышно жужжит.
Вертолётные винты жужжат намного громче.
— Капитан, готовность пять минут.
— Есть готовность пять минут, — отвечает старик. Отвечаю я. Надо как-то собраться и думать, что это я. Фу. Кто пустил этого бомжа в вертолёт? Скауты брезгливо морщатся и отводят взгляд. Кто-то скалится и машет ладонью в тактический перчатке возле своего носа, отгоняя вонь. Кто это? Жаль, не различить лица под забралом, а то впаял бы после возвращения тысячу отжиманий за несоблюдение субординации. Тоже мне, чистюля.
— Мужик, иди помойся! — прекрасные белые зубы на уродливых чёрных рожах. «Откуда в этом вертолёте бандюки с улиц? — думаю я, и слышу ответ Майка: «Мы везём их в будущее».
Это всё объясняет. Но не отменяет того, что эти типы меня раздражают. У них за спиной отвратительная фиолетовая лампа, которая бьёт в глаза. А сами они смеются. Почему они смеются? Что мне от них надо?.. Вспоминай, старая башка, вспоминай. О! Таблетки помогут.
— Ты хочешь продать колесо?.. А, ты хочешь сожрать колесо. Ку ту! Ум-му, ру! Вача та мане! — негры хватают меня и тащат к двери вертолёта, за которой почему-то улица Корпа. Странно, мы что, не взлетали? Таблетка проясняет сознание: точно, мне нужна пушка. Но язык не слушается, я что-то бормочу, а проклятые негры ничего не понимают: толкают и пинают меня. Хохочут. Я тоже хохочу, игра мне нравится. Игра же? Мне же тоже должно быть весело. Я уверен, что должно. Нет, мне нужна пушка. Точно. И, наверное, ещё немного таблеток, а то голова опять в тумане. Объясняю — и снова безрезультатно.
— Ладно! — говорю я. — Сейчас покажу, — и лезу в карман. — Вот! Вот! Пушка! Мне нужна пушка! — лица негров меняются — наконец-то до них дошло. — Да-да! — в руках шпаны появляется оружие. — Именно это! Нет, не надо целиться! Не надо… А, чёрт.
Я хочу остановить собственные руки, но они действуют самостоятельно — наводятся, стреляют, наводятся, стреляют. Ноги уводят с линии огня, тело автоматически сгибается, уменьшая силуэт. Откуда старик это умеет? Нет-нет, откуда я это всё умею? Скауты смотрят на нас и аплодируют. «Я не хотел этого! — кричу в их чёрные лица-забрала. — Им надо помочь!»
— Ты уже помог, Маки! — орёт Майк, вскакивая со стула. — Понял, старый ты хуй?! Ты уже попытался! Отлично вышло, просто заебись!
— Ай, да бросьте, кэп, — Эрвин — молодой и свежий, только что воскрешённый Эрвин кладёт мне руку на плечо и страшно скалится. — Это всего лишь черномазые. Вспомните, что они сделали с нами, и расслабьтесь.
Что-то надо ответить. Что же?.. Я же помнил. А, да.
— Эта операция — не часть войны, — говорю прямо как тогда. — Это какая-то блядская резня.
Да, точно. Именно это я и говорил.
— О, а я обожаю эту блядскую резню, — лицо Эрвина оранжевое от огня. Огонь на его лице. Оно плавится, исчезает, трансформируется. — Обожаю резать этих черножопых. Никогда так не кайфовал. И вот что, кэп, вас не было в том подвальчике. Знаете, что они сделали со мной сначала? Они отхреначили мои яйца. Догадайтесь, чем?
Что-то такое я… Старик, ты помнишь? Старик помнит.
— Щипцами?
— Бинго! — Эрвин хохочет, будто отмочил отличную шутку. — Щипцами! Представляете?..
— Это были не они! — вонючий старик хватается за голову. — Это не они оторвали тебе яйца щипцами! Не эти дети, не эти женщины!
— Нет, ты точно больной, — скалится чёрный гангстер.
— Да, это были не они, — отвечает Эрвин, стреляя бандиту в голову и обшаривая его тело. — И что? Я вообще никогда себя лучше не чувствовал. Как будто нашёл себя! Блю Ай большие молодцы.
— Они используют нас! — возражает старик. Эрвин смеётся. Сейчас он ответит:
— И что? Сейчас наши интересы совпадают. Если они хотят провести акцию устрашения, я не возражаю.
Уличный агитатор — молодой парнишка с бледным лицом и пирсингом в щеках — смотрит на меня с ужасом. Рядом с ним бледнеет и оседает на асфальт молодая девчонка с зелёными волосами.
— Акцию устрашения?.. Послушайте, мы всего лишь...
За спиной парня портрет Юнгера с дырками от пуль во лбу. У головы агитатора пистолет. Он в чьей-то ладони. В ладони старика. Нет, в моей! Что он тут делает? Сейчас день?..
— Маки, очнись! — вскрикивает Эрвин над моим ухом. Снова огонь. Скаут в чёрной броне указывает на трупы за его спиной. — Да, они не стреляют в нас, но поддерживают этих уродов. Кормят, укрывают. Кэп, что происходит? Это у меня яйца откусили, а не у вас. Кстати, знаете чем откусили-то? Оборжаться можно!..
