Почему и нет? Часть вторая.

Гамлет. Принц датский...

Тихая мелодия, раздумье в музыке и такое же в тоне голоса. Начнем...

Не знать бы мне, с какой сорвусь струны,

Земную жизнь пройдя за середину,

Не спутать роль с преданьем старины

И шепот Музы — с песнями Эриний.

Быть иль не быть? Кто зеркало унес? -

Мы сквозь него так быстро пробегаем,

Что сам собой решается вопрос,

И псы луну выкатывают лаем.

Крепнет музыка. Да это не менуэт, и даже не галоп... Ах, рояльчик ты, эпохи рококо. Как же тяжело тебе вытаскивать трагические ноты эпохи иной. Но ты справляешься, родной, и с чеканным стихом Мирзаяна и с оживлением наяву гамлетовского образа в черном свитере таганковского лицедея.

Мир — слушай! А не хочешь — убирайся в тартар.

Сейчас и здесь моя Таганка...

Где мы сейчас? Уже не разглядишь,

Куда наш парус призраки задули...

Ревела буря, гром, шумел камыш,

Рыдала мышь и все деревья гнулись.

Теперь кругом — великая стена

И снег идет в холодном нашем храме,

И тишина — ты слышишь? — тишина

На много миль звенит под куполами...

Звенит мелодия. Моя. Созданная в этот миг и тут же обращаемая в музыку.

Шута хотели — вот вам шут. Не напугайтесь только...

Но нет, нигде нам не открылась дверь,

Хотя мы шли, сворачивая горы,

И чтоб от нас не скрылась наша цель,

Мы даже на ночь не снимали шоры.

Всегда к тебе, пленившая заря!

Кого твой луч не ослепил — за нами!..

Ударим в щит, и Дания моя

Пошлет данайцев с братскими дарами.

Тональность изменяется. Это уже не я говорю, а кто-то другой через меня поет хриплым голосом раздирающим душу в клочья. Вы этого не видели, не знали.

Я видел...

Знаю, что я лишь бледная тень великого поэта, но как могу... На сколько хватит сил...

Неправда, нет! Лишь музыка права.

За то, что ей одной служил упорно,

С таких глубин открыла мне слова,

Что наверху они мне рвали горло.

Все канет в нем: и говор наших лир,

И всей Европы призраки и вещи.

Я за тобой! На скандинавский мир

Одним безумьем больше или меньше...

Форте! Еще форте! Срываю голос, ну и черт с ним... Допою... на краю...

Я вижу всех, кто выйдет эту роль

Сыграть всерьез, того еще не зная,

Что их судьбу и злую нашу боль

Одним безумьем я соединяю.

Вот гул затих. Я вышел на помост,

И мне в слезах внимают фарисеи.

И свет софитов бьет меня насквозь,

И от него вокруг еще темнее.

Да, я хотел сказать: "Остановись,

Покуда сам не ощутил всей кожей,

Как дорога, как дорога нам жизнь!.." -

Когда открыл, что истина — дороже,

Что каждый шаг записан, как строка,

Где небеса свои расставят знаки:

Там высоко натянута струна

И предо мной — великий лист бумаги...

И снова тихо. Мелодия-раздумье, с которой и начал.

Глухая ночь течет за край листа.

Святые спят. Пустыни внемлют Богу.

Над головой колеблется звезда.

И я один вступаю на дорогу.

Рояль смолк. В зале — тишина. Я пуст, как выпитый кувшин. Такого просто не повторю, не сумею больше. Все. Выложился по полной, ведь ни разу не актер...

Но сцену надо доиграть.

— Шут или принц, панове..., а нужны ли разговоры? — Я оборачиваюсь к зрителям.

— Весь мир божественный театр, а все мы люди — лишь актеры.

М-да. Наверное, не стоило так-то... Мирзаян был непрост в восприятии и в мое время, а уж тут... Может, не надо было? Как-то оно само пошло, а я не стал сдерживаться. Зря? Или нет?

Они молчат. Все — ни слова.

С ума сойти... Чего-то я вытворил...

А они...?

Они поняли. Честно... Не ожидал...

Если не стих, то эмоции точно поняли. Вернее их накрыло ими, как волною в шторм. Неуправляемо.

У дам слезы в глазах, веера нервно сжаты пальчиками, лица шляхтичей бледны, сжатые до белых костяшек кулаки.

Конечно, они не поняли всех слов, да и русский у них не в почете. Но мой ответ на вызов их ошеломил. Трагедия шута...

Не ожидали?

А ведь хотели надо мной повеселиться, навязав мне роль Петрушки. Какой простор, для панского остроумия! Ведь я едва ли смог бы отшутится от двух острословов-Тодеушей, на кокой-то поступочек меня бы наверняка спровоцировали. Затейники... А тут, облом. Желанье устроить камеди-клаб за мой счет у них пропало напрочь.

И Анна...

Глаза на пол лица, а в них огненный шторм пожара высшей степени опасности. Стихия...

Да что ж вы эмоциональные-то все такие? Отомри!

— Браво... — шепотом женский голос.

— Браво!!! — а это что, овации...? Их ведь меньше десятка народа. Откуда столько шума?

Блин. Как бы смыться на воздух. Душновато что-то...

Скажу вам, ребята, тяжел хлеб лицедея. Лучше уж в каменоломнях. Не... Не мое это. На сцене надо уметь душу дозировать, а то и сгореть недолго. А я не обучен.

Вечер продолжился, но атмосфера вокруг меня изменилась. Враждебность не то чтобы исчезла совсем, но как-то отодвинулась, словно в растерянности.

И славно!

Дамы и кавалеры затевали еще какие-то развлечения, но я в них участия не принимал, да и у них чего-то не ладилось. Анна, хоть и исполняла роль хозяйки вечера, но тоже не слишком-то развлекалась. Просто сидела за роялем и наигрывала тихонечко какую-то мелодию создавая некий музыкальный фон в зале.

Испортил я ребятам развлекуху. И вечер хозяйке подпортил... Но — ничего. Она поймет. Ведь все могло быть хуже. И гораздо.

Я уже вижу в них врагов, я уже на поле боя. Я знаю будущее.

А со стороны это выглядит — 'вы полный псих мосье Горский'. Именно так и будут завтра говорить. Ну и флаг им в руки. Мнение врага мне не интересно

Свечи догорели до последней четверти. Вот и заканчивается вечер. Пора и честь знать. Ночь за окном.

Чем сходны все влюбленные?

Они нетерпеливы...

Вот не спалось мне этой ночью. Не помог даже стакан коньяку, который я маханул в своей комнате на совковый манер — залпом. Колотило нервное напряжение швыряя меня по ощущениям то в Арктику то на экватор.

Анна рядом, а я не должен к ней даже прикоснуться, поцеловать и пожелать спокойной ночи? А, гори оно все огнем, а все условности пусть сгинут в бездне. Не могу без нее...

Не сейчас. Не сегодня.

Я год шел к ней. Год..., трах-тибидох и тибидохом сверху! Сим-салабим и все волшебные слова русской речи!

Баста!

Ведь сейчас меня от нее отделяет не тысяча верст, а всего лишь темный коридор.

Ночь кругом, меня никто и не увидит... Она ведь совсем близко.

Вперед, Серега!

А, была, не была...

Темень, хоть глаз коли. Паркет чуть поскрипывает под моей ногой. Ничего. Дорогу я найду и с закрытыми глазами. Чу! Отсвет темноты, хоть как темнота может отсвечивать? Движенье портьеры от сквозняка, или...? Запах духов. Так пахнут... Анна? Почему ты здесь? А вот как бы вы сами себя почувствовали, если бы под сенью тьмы отправились к своей любимой тайком от всех, а в пустом дверном проеме ее комнаты столкнулись именно с нею? Невозможно же... Но, видимо, возможно. Так и происходит со времен Адама. Обыкновенно, как день и ночь, как сама жизнь. Просто моя женщина ждала меня...

И кто сказал, что чей-то запрет может стать нам помехой? Уж скорее наоборот.

С моей стороны это была в какой-то мере бравада и самоутверждение порожденное страстью, а вот со стороны Анна — поступок, или вернее Поступок.

Боже! Каким же нежными и осторожными вдруг стали мои руки. Они подхватили испуганно вскрикнувшую и сжавшуюся в темноте фигурку.

Моя смелая и безрассудная, как же ты...? Сколько простояла здесь?

— Моя...

И как эхо...

— Никому не отдам. Мой. Навеки... Kocham cię.

И была ночь.

И было утро.

И был серьезный, хоть и короткий разговор с Зигмундом Мирским.

Я держал ответ за свой ночной поступок. Ни минуты не сомневался, что о нем тут же станет известно князю.

Всегда думал, что легенда о том, что мужчины ставили свою жизнь за ночь проведенную с царицей Клеопатрой в залог — всего лишь легенда. Теперь так не думаю. Я действительно мог отдать сейчас жизнь, потому, что оно того стоило. Мог...

Но не отдам. Фиг вам, индейская изба!

Зубами вырву, выдеру у судьбы еще не одну такую ночь и не одно такое утро, которое осветилось улыбкой любимой раньше, чем солнечным светом.

Я, Сергей Горский, заявляю свои единоличные права на эту женщину!

... И пока смерть не разлучит нас. Аминь.

А кто имеет что сказать против — скажи сейчас, и сразу ховайсь. Пришибу. Так, что лучше молчи.

Не в ваших силах это, князь, уже — не в ваших, нас разделить. Мы, наконец, стали целым существом, каждый обрел утерянную во вселенной половину.

Да. Я уеду.

Да. На мне ваш гнев.

Да. Я все понимаю.

Да. Нарушил...

Хм. А вот кабы не нарушил...?

Вы сами-то князь, меня после этого уважали бы? Так бы и остался вовеки, мальчишкой в ваших глазах, да и в своих тоже. Будь вы на моем месте, как бы поступили? Кто говорил — любить, значит гореть? Вот я и горю, и плевать, что не титулован, мой род не менее древний чем ваш, а то и более. Так что мне ваш запрет до... уж простите.

Хорошо. Не появлюсь.

Согласен. Время решит.

Ладно. Не взыщу.

Конечно. Давно готов.

Нет. Не боюсь.

Нет. Не отступлю.

Как скажете. Немедленно, значит — немедленно.

Не позволяют поговорить? Что ж... Досадно, но у нас вся жизнь еще впереди — наговоримся.

Прощайте князь.

Все равно она вас любит, а я всегда буду почитать вас как человека, который вступился за мою любимую в трудный для нее час.

— Гаврила! Запрягай!

И снова дождь и размокшая колея.

Мы не спешим. Кони в запряжке идут мерным шагом. Дорога раскисла, и мне совсем не хотелось умучивать без нужды пару. Все-таки коляска с перегрузом. Трофей вышагивает в поводу за экипажем, заседланный и готовый принять в седло всадника. Пистолеты в кобурах при седле наготове, ТТ — под рукой, Дель Рей — у бока. Пара взятых с бою на Дунае отделанных серебром турецких тромблонов, этаких два пистолета-переростка или ружья-недомерка, заряженные добрым картечным зарядом, уложены у бортов коляски. Укрыты от дождя и не на виду. В ближнем бою вещь практичная и страшная по своим поражающим свойствам, а потому держим их в секрете, как туза в рукаве.

Я не напрасно так подробно об имеющихся у нас стрелялках. Каждый лишний готовый к выстрелу ствол — дополнительный шанс выжить. Здесь нет АК со сменными магазинами, совершенно иная тактика войны и иное отношение к оружию. Бой чаще всего ведут практически лицом к лицу. Как мне не хватает сейчас моей старой пехотной винтовки. С нею за сто шагов, а то и вдвое дальше, был бы спокоен. А так, придется как всем в это время — двадцать, тридцать шагов. До клинковой сшибки успеть перезарядиться шансов нет.

Грач верхом на сто метров позади коляски, а фельдфебель на такой же дистанции впереди. Вооружены по максимуму, с 'карамультуками' наготове в руках, их мы тоже переделали под капсюль, так что сырости они не боятся. Я был не склонен легкомысленно относиться к сказанным свистящим шепотом угрозам, которые сегодня утром услышал из уст князя. Уж лучше бы орал.

Отпустить-то отпустил, а дальше...? Кто знает, что ему в голову шибанет, какая блажь? Правда, мелькнуло у него сожаление, что у меня де покровители есть, а иначе я бы из маетка не ушел на своих ногах. Дед, наверняка, знает обо мне больше, чем говорит.

В шум леса вплелся перестук копыт. Справа виднеется тропка, вроде оттуда звук. Галопом кто-то...

Подтягиваю тромблон поудобнее.

Ну вот, кажется, начинается.

Трофей повернул голову и призывно заржал. В ответ ему откликнулось звонкое ответное приветствие.

Хюррем... Ее голос.

А ведь по моему приказу она была оставлена в конюшне, как прощальный подарок для Анны.

Вот и кобылка. Вынырнула из-за мокрых еловых лап, сбив с них небольшой водопад капель. А наездником на ней оказалась..., амазонка.

Ядвига, бедная шляхтянка, которая нашла приют в доме моей любимой и стала не просто компаньонкай, но именно подругой. Я не видел ее за весь вчерашний день ни разу и даже не вспомнил, что такая есть. Видно хоронилась где-то в доме. А ведь в прошлую нашу встречу, какую мне отповедь устроила! Огонь-девка.

Улыбается и машет рукою успокаивающе. Значит, не с бедою. Слава Богу.

— Пан СергИй, проше пана...

Всадница одета на мужской манер, сидит в седле как влитая, по-казачьи. Волосы скрыты под куньей шапкой, лишь челка выбилась наружу. Лицо раскраснелось от скачки, в глазах — мальчишеский задор. Вот это ей к лицу. Не то, что скромное серенькое платьице. Явно, девица в лесу себя чувствует комфортней, чем в доме в роли приживалки. Польский вариант Артемиды, чесслово, вернее литвинский.

Уверенно держит повод. Правит лошадью мягко, на зависть опытным наездникам. Славная амазонка! И куда только мужики смотрят?

Ага, а вот и есть один. Смотрит прямо на нее. Во все глаза и приоткрыв рот.

Грач, але, ты на посту... Отставить!

Заметил мой строгий командирский взгляд. Смутился. Перехватил поудобнее ружье. Эй, парень, молодая она для тебя. Впрочем...

Интересно... Любовь — это заразно?

— Что, Ядвига? Что-то с пани Анной? — Я перехожу на польский язык. Девушка с трудом говорит на русском, хоть и старается.

— Нет. Хвала Богородице, все хорошо. Ее заперли в комнате вместе с Кангалом, но у нее все хорошо. Он ее утешает и охраняет... Смешной. Рычит как взрослый.

Думаю это наказание ей ненадолго. Пан Зигмунд отходчив...

Но пани просила сказать: — Збышек Заремба взял семь человек. Плохие люди, не гайдуки князя. Наемники... Он хочет напасть на пана. Очень зол. Пусть пан будет осторожен.

А еще я подслушала у конюшни, когда они седлались. Сильно спорили, где пана убить. Старший из наемников у Янчиного болота хотел напасть. Его никак не минуешь, там в сторону Горок идет только одна дорога. А пан Заремба хотел пана еще в пути настичь и порубить.

Еще, оба Тодеуша тоже уехали, но отдельно от пана Зарембы. В Петербург. У князя Мирского там много друзей...

— Спасибо, Ядвига. Что-то еще? Тебе опасно быть с нами, лучше вернуться в маеток.

— Tak. Вот. Она передала...— Достает маленький сверток. Шарф. Невесомый, прозрачный, серовато-серебристый. В нем бумажным треугольным конвертиком сложен исписанный листочек, в который завернут локон, прядка волос. На счастье.

— Пани сказала, это — для ее рыцаря, как исстари велось, чтобы помнил.

А это, — Отстегивает от своего седла пару пистолетов в кожаных чехлах — сказала — для мужа. Пусть сбережет себя для нее. А они помогут...

Я оценил. Двуствольные пистолеты, причем не потайные, а полноценные и дальнобойные — редкость, а с нарезными стволами — тем более. Добрая работа. Что ж, лишнее оружие нам не повредит. Все-таки моя жена — умница. И где только раздобыла такое чудо?

Ну, да. Жена...

А что такого?

Ну, не венчанная, так это временно.

А слово, самое что ни есть правильное.

— Ты как узнала, какой дорогой мы поехали? — То, как Ядвига легко нашла нас, меня обеспокоило. Мы ведь почти сразу свернули с дороги на едва заметную тропку и по ней вышли на другую колею. Хоть и сделали крюк, но для нас сейчас важнее скрытность.