Почему и нет? Часть первая.

Каждый — за себя! Лох он для того и создан, чтоб его кинуть! Ты — Бог, остальные — уроды! Не будь героем! Родина — где платят! После нас — хоть потоп! Урвать побольше, все и сейчас! Добить лежачего! Прогнуться под сильного! — Твари.

Что-то меня понесло. Вот эти мелкие черточки отличия нашего прогрессивного и правильного времени от старого неправильного меня просто убивают. Это сколько же мы подрастеряли, а говоря честно, просрали. Грубое слово, зато точное. Вот с этого двухсотлетнего расстояния видно очень здорово. Большое видится на расстоянии. А у меня — дистанция в два века...

Ну вот, с этими эмоциями и настроение себе испортил. Разозлился неизвестно на что и на кого, а у меня еще дел куча. Нервы — в коробочку, Серега.

Бахмат, почувствовав мое состояние, толкнул головой. Дескать — ты чего? Все путем, давай поехали, а то застоялся. Ты прав, косматый, давай трогать.

Выезжаем за ограду, не из главных ворот, а из служебных, подальше от лишних глаз. Тришка машет лопатой, откидывая снег, даже голову не поднимает. А вон и Егор, занят тем же, только покрякивает, поддевая на лопату очередной сугроб. Вот заметил меня, рукой машет.

— Здорово, служба. Бог в помощь. — Подъезжаю к нему.

— Здорово, Сергей, мы — привычные, сами справимся. Уже едешь? — Замялся. — Ты, это... Я когда вещички твои относил, то по уговору пять кругляшей из кошелька вынул. Тришка сказал — ты, как есть, без памяти был. Звиняй, что без твоего пригляда, но так уговор же... Не серчаешь?

— Да нет, наверное. — Фраза, ставящая в тупик всех переводчиков. — Не сержусь. Уговор — дороже денег. Молодец, что сообразил. Я ведь обеспамятел совсем. Пластом сутки пролежал. За мной еще кабак, я не позабыл, но попозже. Опять дела образовались.

— Ну, служба — это святое. Свидимся еще, драгун!

— Свидимся, гренадер!

Крепкий куркуль этот Егор. Своего не упустит. Одно слово — жучара. Но жучара честный, этого не отнять.

Прибыв на территорию Второго Кадетского корпуса, сразу направляюсь в главное здание.

Директора училища уже убыл — будет только завтра. Предписание у меня принял дежурный офицер-преподаватель, после, сделав отметку в журнале, вернул. Завтра я сам вручу генерал-лейтенанту, как указано на конверте. Записал меня на прием на десять часов.

До утра мне предоставлялось место в казарме, а для бахмата — в корпусной конюшне. Поговорил с дневальным при лошадях, что за полтинник аванса он будет приглядывать за коньком хоть неделю, только после доплатить. Сервис, однако.

Мне выделили в казарме дощатый лежак без матраца и место в ружейной пирамиде для оружия и амуниции. А большего и не надо. Поесть можно и в трактире, да и на утро прикупить чего. Я ныне — птица вольная.

В дешевом трактире, расположенном недалеко от корпуса, было людно. В основном солдаты и кадеты, разбавленные цивильными простецкого вида. Офицеров не видать, похоже, заведение для нижних чинов, но приличное.

Это тебе не Смоленск, а совсем даже столица. Курить в трактире дозволялось с ограничением, если есть желание — пожалуйте в курительную комнату. Там уже горячее не подавали, а только выпивку с обильной закуской. Из хмельного — чего только душа желает, но и поесть можно неплохо.

Голод требовал свое, и я налег на гречневую кашу со шкварками, заедая ее бужениной и жареной колбасой. Вкуснотища!

Пиво тоже закажем, а потом и повторим.

Заканчивая вторую порцию пенного напитка, выхватил взглядом из толпы знакомое лицо. Смоленский мой знакомец, фанат фехтования и очень серьезный молодой человек, кадет Горяинов собственной персоной.

— Глеб! — Заорал я.— Глеб, я здесь! Вечно мы с тобой если не на манеже, так по трактирам встречаемся, и под пиво... Иди сюда. Подсаживайся. Есть хочешь? Может выпить?

Я ужасно обрадовался этой встрече. Каким ветром его сюда занесло, не знаю, но мальчишка мне импонировал. Видно радость была написана на моей физиономии крупными буквами, потому, что его нахмуренное лицо тоже расплылось в ответной улыбке.

— Горский, ты как здесь? Да ты, я гляжу, уже драгун...

Я так ждал тебя в манеже, но когда узнал за бунт этапа, что солдат из гарнизона побили, подумал, что это тебя. Обещался, а сам не приходишь... Я и мэтру о тебе так сказал. Вот и подумал...

Ты уж прости меня, Горский, за такие мысли.

— Брось, Глеб. Мы — люди военные, себе не принадлежим. Меня служба и на день не отпускала, а как в драгуны попал — совсем не продохнуть стало. Уж, какая учеба? Все думал, вот чуть свободней станет, так и вырвусь в манеж, да не случилось. Я и сейчас в столице по службе, а вот ты почему тут...?

Лицо Глеба потемнело. Мальчишка стал опять хмур. В глазах отразилась печаль и какая-то безысходность.

— По судейским делам я здесь. Тяжба у нас с бароном Вангенгеймом, соседом нашим. Уже год тянется. Я — в роду самый старший, мне и ответствовать. Истец настоял на заседании в Санкт-Петербурге, через три дня мне в судейскую палату идти.

В корпусе помогли. Фехтмейстер наш, Отто Генрихович похлопотал, и я аттестацию ранее срока сдал. С отличием и без поблажек. В юнкерах теперь при штабе первой армии числюсь, в отпуске ныне по семейным обстоятельствам. Чина ранее весны мне все едино не положено. Вот время на тяжбу и выкроил.

— А в чем тяжба?

— То длинная притча, еще со времен Петра Алексеича тянется. Мой прадед, по ложному доносу был записан в однодворцы, а земли наши были отобраны в пользу доносителей.

Отец же мой служил при особе Императора Павла хоть и простым капралом. Там и подал государю лично прошение о пересмотре дела, где представил и доносное письмо, по которому наш род в опалу попал.

На смертном одре доноситель, прадед нынешнего барона Вангенгейма, покаялся да отдал его вместе с собственноручно написанным покаянием. Те бумаги у нас в роду и хранились, да только как их в беспристрастный суд представить было? Ведь известно, что с сильным — не дерись, с знатным — не судись. Отец всю жизнь положил, чтобы у особы государя оказаться, да иметь возможность о справедливости молить.

Государь велел рассудить нас по правде. Так фамилия наша опять стала наследственною дворянской, род восстановлен в списке шестой части родословной книги Курской губернии, а земли у барона были отобраны и нам переданы. Отец при Императоре и голову сложил в день его кончины.

Поняв, что сказал лишнее, Горяинов бросил на меня настороженный взгляд. О скоропостижной смерти Павла I говорить было не принято. Я успокоил его легким кивком головы. Понимаю, мол. Глеб продолжил.

— Все было хорошо, да вот только нынешний барон год назад подал в суд иск на пересмотр дела. Нет, волю государя никто не оспаривал, речь шла только о неверной оценке земель отобранных у Вангенгеймов, хотя нам вернули едва половину прежних владений. А теперь крючкотворы повернули так, что нам надо отдать почти все назад, да еще и неустойку за пользование чужим имуществом выплатить. Не знаю, Горский, что и делать.

Может вызвать барона на дуэль? Так ведь он — офицер, а я — юнкер. Сам меня не вызовет, а я права такого не имею. Совсем духом упал я, Сергей, ума не приложу, как дальше жить. Матушка хворает, две сестренки младшие ...

Средняя сестра уж и в возраст входит, как ей без приданого? Я-то с чином не пропаду, а им как?

— А кто он, этот барон? Что за человек?

— Да как тебе сказать. Дрянной человек, это я не со зла говорю, а так и есть. Мот и понтер, но при этом и сутяга изрядный. Некоторые его кредиторы и рукой махнули на то, что он им должен. Судиться любит — страсть как. Сам служит в столичной крепостной артиллерии прапорщиком. Молод совсем, чуть за двадцать, а душа — пустая. Вот таков он и есть.

— Не грусти, Бог нас испытывает, значит — не забывает. Крепись и положись на волю Божью. Есть где спать? Нету? Ну, я так и думал. Пошли со мной, в казарме место найдется, я с фельдфебелем договорюсь. Вот ведь, Россия — большая, а нас судьба возьми да столкни. То — добрый знак, Глеб, точно тебе говорю. Пошли, пошли, утро вечера мудренее.

У меня никогда не было младшего братишки, но этот серьезный птенец вызывал во мне именно такое чувство — старшего брата. И еще, он все-таки очень похож на моего двоюродного брательника, вечного напарника по детским проказам и юношеским сумасбродствам. Правда, тот всегда в нашей компании выполнял роль старшего. Вот и этот щегол...

Взвалил на себя ответственность за всю семью и тащит. Правильный человек вырастает. Вот в лепешку расшибусь, а ему помогу...

С утра наскоро перекусив и накормив Глеба, отправился на прием. Глеб сперва отнекивался, мол, сыт со вчера, но получив шуточный подзатыльник рассмеялся и перестал чиниться. Этот деятель, имея в кармане всего пять (ПЯТЬ!) рублей, приехал на суд в Питер.

Детский сад — ясельная группа.

Оказывается, все деньги положенные на экипировку он отослал матери.

Заставил его взять в долг еще пять рублей, а чтобы не чувствовал себя обязанным, отправил прогулять моего бахмата. Пусть оба проветрятся.

Об Андрее Андреевиче Клейнмихеле, директоре второго кадетского корпуса, было два абсолютно противоположных мнения. Мнение тех, кто находился в стенах кадетского корпуса, и тех, кто эти стены уже покинул. Особенно, если сами уже хлебнули службы в роли обер-офицеров.

Все кадеты своего директора тихо ненавидели, а преподаватели просто боялись. Был генерал-лейтенант человеком старой, Гатчинской закалки, сторонник железной дисциплины и безукоризненной строевой выучки. У него на все два мнения — его и неправильное. Авторитетом ему служил лишь один человек — государь. Всех иных он просто посылал.

О том, как он гонял кадетов на плацу, ходили анекдоты. О его солдафонской тупости и тяжелом характере любили шутить в салонах. Но...

Приняв в 1799 году Шляхетский корпус, позже переименованный во Второй Кадетский в не самом блестящем виде он в кратчайший срок навел там порядок и оставался его неизменным директором до самой смерти.

В 1807 году под непосредственным руководством Клейнмихеля при Втором кадетском корпусе образовалось новое военно-учебное заведение — Волонтёрский корпус, принявший затем наименование Дворянского полка, давший армии дополнительный приток офицеров перед французской компанией. Смоленский кадетский тоже официально являлся филиалом Второго кадетского, и сама возможность посещения этого учебного заведения отчаянным самодуром генерал-лейтенантом, держала его руководство в постоянном тонусе.

Качество обучения было довольно высоким и люди, закончившие второй кадетский, в армии пользовались повышенным спросом. Пройдя такую жесткую закалку, офицеры умели руководить железной рукой. И, бывало, на совместных попойках не один из них поднимал бокал за 'чугунную башку', как они прозывали своего директора.

Ровно в десять часов одну секунду двери приемной распахнулись, и я строевым шагом вошел в кабинет Андрея Андреевича Клейнмихеля.

Тщательно отрепетированный подход к столу, отдача пакета, отступление от стола, строевая стойка выполнены были безукоризненно.

Первым делом генерал-лейтенант окинул взглядом меня, оценивая внешний вид, а только после посмотрел на пакет. Под его взором я понял, что если бы в моей воинской выправке и внешнем виде был обнаружен хоть малейший изъян, то вылетел я из кабинета быстрее собственного визга, невзирая на пакет.

Как-то я на охоте вышел на кабанье семейство. В стволах — утиная дробь, а напротив меня стоит секач и оценивает — потрошить, или отпустить. Вот этот взгляд — один в один. Мне тогда повезло. Сейчас тоже. Взгляд с моей личности перекочевал на бумагу. Читал, близоруко щурясь и сопя. После недовольно швырнул бумагу на стол и красными налитыми кровью глазками уставился мне прямо в лицо.

Ну, все ... По-моему, кранты. Но марку держу, взгляд — твердый. Надо было дурости подпустить во взор, да поздно. Стою, жду.

— С каким делом к князю Кочубею прибыл? Давно ли он тебя знает?

— Ваше превосходительство. — Стараюсь говорить четко и без интонаций. — Прибыл третьего дня. По приказу. До того князь меня не видел.

— Я, чай — не дурак, понимаю, что по приказу. Солдаты сами собой не ходят...Что за приказ? Отвечать! — Заорал вдруг, брызгая слюной директор. Ну и голосина. А ответить-то я не могу. Вот и внутренний голос ехидненько так выдает: 'Теперь точно, кранты'.

— Виноват, ваше превосходительство. Имею приказ об сем молчать. И рад бы сказать, да присяга не позволяет.

Еще несколько секунд, растянутых для меня в ..., в долго, короче, кабаньи глаза меряют мою фигуру. После генерал-лейтенант грузно осел в кресло и проревел:

— Свободен! Пошел вон! — и абсолютно неожиданно — Зачислен будешь сегодняшним приказом. Вечером — в канцелярию штаба за бумагами. По форме быть приказываю! А сейчас — ВОН!!!

Это чего? Сейчас так принято поздравлять с производством в офицеры? Ну и дядечка, я теперь понимаю кадетов. Он, видно, согласует свои решения со своей левой пяткой, а приказы отдает исключительно под настроение. Фух. Второй раз я в этот кабинет не хочу.

Хотя, вполне может быть, что это — искусная маска, весьма удобная на занимаемом посту и со временем ставшая частью его натуры. Да ну их, дурные мысли. Подальше от начальства — первое армейское правило, вот ему и последуем.

А ведь вечером мне по форме надо быть. Мама дорогая, это за что же и когда же...?

Так, тихо, без паники. У тебя в ладанке бумага на кучу денег на предъявителя лежит, забыл? Времени есть еще целый вагон, сейчас только пол-одиннадцатого. Все успеем. Бегом!

Подлетаю к конюшне в наспех накинутой шинели. Глеб как раз вернулся с прогулки, подъезжает к воротам. Отлично, не нужно седлать. Достаю все свои рубли, оставив лишь парочку, и сую ему в руку.

— Юнкер Горяинов, слушай команду! Живо метнулся к фельдфебелю, отдашь ему рубль за хороший совет, где можно приобрести на вечер обер-офицерский мундир с полковыми знаками Иркутского драгунского полка. Каску и офицерский шарф, горжет, лосины и ботфорты... Все, что нужно полностью. Мне быть по форме надобно к пяти на представление чина. Подпоручик я ныне. Опозориться без мундира — никак нельзя. Я попробую денег добыть, а ты уж озаботься... Радоваться после будем. Давай, Глеб, поторопись ... — Это уже вскакивая в седло. Бахмат погнал в сторону Коммерческого банка.

В банке я потерял целый час. Десять тысяч серебром — это много по весу, да мне столько и не надо. Беру четыре тысячи. Две тысячи ассигнациями, две тысячи монетой. Монеты пополам в золоте и серебре, остальные кладу на открытый личный счет. Сумма на руки немалая, но мне нужно на завтра иметь наличные деньги при себе. Есть одна мысль...

Так, теперь галопом к корпусу. Горяинов уже пританцовывает у ворот. Мундира Иркутского полка взять негде, зато жена фельдфебеля, швея в гарнизонной швальне, пообещала за два часа на скорую руку соорудить мундир, подогнав и перешив готовый. Несемся в швальню.

Обещая золотые горы за срочность, вызываю прилив трудового энтузиазма у работников иглы и ножниц. За сапожником уже послали, сапоги будем подбирать из готовых, шить на заказ некогда. Офицерскую шинель тоже сейчас принесут. Лосины доставили сразу две пары на выбор. Сам фельдфебель отправился добывать офицерскую драгунскую каску. Те работники, кому халтуры не хватило, завистливо вздыхают у стены. Тоже хотят подзаработать. Непорядок.