Поскольку кабин всего пятнадцать, а студентов в полной лабораторной боеготовности — в два раза больше, предписывалось варить снадобье в парах и честно поделиться результатами труда с напарником.
У входа преподаватель терроризировал Эльзу, имевшую недовольный вид, но молчаливо сносящую издевательские намеки Ромашки на бездарность и минимализм знаний.
— Штице, ваши умственные способности странным образом скачут из крайности в крайность, — язвил Ромашевичевский, — и эта незакономерность пугает. Прихожу к выводу, что не стоит допускать вас к практической реализации задачи.
Опасаясь переключить внимание преподавателя на себя, я пробралась мимо осторожной бледной тенью, выискивая на ходу незанятые кабины, и заметила в угловом кубе Мэла, склонившегося над столом, невидимым за пластиком.
За последние сутки я узнала о Мелёшине столько нового, что впору убегать, зажав нос. Поскольку бегство из лаборатории в халате и бахилах выглядело бы, по меньшей мере, сумасбродно, оставалось пройти мимо, сделав вид, что страдаю тяжелой формой амнезии, и занять соседнюю пустующую кабину.
Решение принялось мгновенно. Мне было жизненно необходимо услышать ответы на вопросы, а не довольствоваться скудными пересказами из чужих уст. Для этого я собралась потрясти Мэла за грудки хотя бы потому, что хотела высыпаться ночью, а не отлеживать бока, ворочаясь без сна. Надоело разглядывать по утрам в зеркале синюшные круги под глазами.
Направившись к кабине, рывком распахнула дверь и влетела. Пусть попробует выгнать, даже если не рад видеть.
Мелёшин посмотрел на меня и склонился над дощечкой, нарезая сиреневые листочки клопогона — ни слова, ни полслова на появление напарника. Его молчание тут же воспламенило мою агрессивность.
— Что скажете, коллега? — взяла я в руки пакетик с названием: "Клетемнера обыкн. Корневища молотые", нервно размяла слежавшееся содержимое и хорошенько встряхнула.
Мэл пожал плечами, мелко кроша ботву, окислившуюся до бордового цвета.
— Не слышу оправданий, — напирала я с отчаянной решимостью. — Жду безрезультатно до сих пор.
— Они помогут? — Мелёшин ссыпал листвяное месиво на чашку аптекарских весов. Отмерив нужное количество, переложил в лабораторный сотейник. Включил спиртовку и, поставив сотейник на огонь, засек время на наручных часах, лежащих на столе.
Ловко у него получается, — отметила я машинально. У него всегда ловко получается.
— Ты уже вынесла обвинение, вижу по глазам, — сказал Мэл и дооформил облик ученого, надев повязку и очки.
— Разве? — Высыпав в кювету размятые корневища, я вывалила туда же цветки гробантуса и принялась растирать пестиком. Мелёшин посмотрел, но ничего не сказал.
— Из-за тебя закрыли клуб?
— Не ожидал, что задашь этот вопрос первым, — Мэл отвлекся от наблюдения за спиртовкой. — Хотя следовало ожидать.
— Зачем соврал отцу, что тебя жестоко избили?
— Я не врал.
— Теперь клуб закрыли, и хозяева несут убытки, потому что кто-то слегка приукрасил действительность, — выпалила я, яростно перетирая смесь.
— И не приукрашивал, — добавил спокойно Мелёшин. Чересчур спокойно.
— Тебя быстро вычислили. Видел, что написано на машине?
— Видел. Думаешь, прыгаю от счастья? — воскликнул он, и в голосе промелькнула бессильная злость.
— Тогда почему?
— Потому что отцу нужен повод. Гр*баный политический мотив.
Рука с пестиком замерла. Для меня слово "политика" соотносилось с циничными и хитроумными ходами родителя по завоеванию и поддержанию популярности.
— Наверное, вы не поняли друг друга, — просветила я Мелёшина, с фанатизмом вдавливая ядовитый цветочный сок в серый порошок. — Папочке можно рассказывать по-разному. Например, ябедничать с крокодильими слезками.
— Не со слезками, — процедил Мэл. Жаль, две трети его лица скрывала повязка, поэтому приходилось прислушиваться к голосу и приглядываться к глазам, оберегаемым очками. — Я дал обещание и сказал правду: драку устроил, потому что приревновал девушку к невисорату.
Я сперва растерялась, но потом одумалась и вывалила растертую массу в сотейник. Меня теперь не пронять запоздалыми сногсшибательными признаниями.
— Тут же две унции! — воскликнул Мелёшин. — А нужно ноль целых пятьдесят три сотых.
— Ну и что? — сказала я с вызовом. — Не нравится, вылавливай излишки.
Не ответив, Мэл уменьшил огонь в спиртовке и принялся помешивать смесь, давшую сок.
— Стало быть, из-за ревности все наши беды, — заключила я, вылив в миску жидкий концентрат из семян штоции, и начала взбивать венчиком. — И в Дегонского всадил заклинание тоже на почве ревности?
— Всегда удивляла скорость, с которой расползаются слухи, несмотря на принятые предосторожности, — хмыкнул Мелёшин и добавил, досадуя на себя: — Опять промахнулся. Следующим тебя разволновал бедолага Дегонский. А я надеялся, что спросишь о вчерашнем.
— Главное блюдо оставляю на десерт, — огрызнулась я, усиленно работая венчиком.
— Я не всаживал, — выключил спиртовку Мэл. — Он сам не удержал его.
— Ага, детка игралась и случайно уронила. А Изка не причем, да?
— Она в прошлом, — сказал Мелёшин, наблюдая за дергаными движениями венчика. — Дай, взобью.
— Нет! — отодвинула я миску. — Весьма подозрительное прошлое, если из-за него потребовалось устраивать димикату*.
— Это дело чести, — ответил он хмуро.
— Какой чести? — отвлекшись я, расплескала добрую треть увеличившейся массы. — Успеваешь работать на два фронта, да? Мне много лапши не надо, всё съем и переварю, и Изка останется при делах.
— Дай взбить, — снова попросил Мэл.
— Не дам, — замахнулась на него венчиком.
— Никакой лапши не было.
— Значит, ты соврал, что разговаривал с Изкой?
— Нет. Я поговорил с ней в тот же день, и мы расстались, — ответил неохотно Мелёшин.
— Так же как с Лялечкой, Мирочкой, Эльзочкой... с кем еще? — начала я заводиться.
— Эва, не сваливай в кучу, — воспользовавшись моментом, он выхватил венчик и миску, в которой пышной пеной поднялись остатки массы.
— Ничего я не сваливаю, — схватив комок рафинированной соли, стала натирать на терке. — Если расстались, не понимаю, зачем стреляться с Дегонским.
— И не поймешь. Это мужские дела. Он подбивал клинья к Изке назло мне, и теперь над нашей троицей потешается весь институт, — продолжил взбивание Мэл. — В туалеты нельзя зайти: повсюду плюсики мельтешат, а я только сегодня увидел.
У меня вырвался судорожный вздох. Мелёшин упомянул о каракулях, нарисованных на дверце кабинки в женском туалете. Или глубокомысленные строчки чудесным образом расплодились во всех местах общего пользования? Выведи моя рука не "Д", а, допустим, "Г", неужели Мэл калечил бы парней с фамилиями, начинающимися на эту букву?
— И ты поверил анонимной гадости? Вдруг это неправда? — воскликнула, истязая шорканьем соляной кусок.
— Хороша неправда, если этот говн... Дегонский признался.
Я очнулась, когда ладонь в перчатке заелозила по терке, а на тарелке образовалась кучка зеленой соли.
— То есть, между ними что-то было? — изумилась совпадению корявой математической формулы и действующих лиц сердечного треугольника.
— Романтика прямиком из столовой, где поднос утёк, — сыронизировал Мэл, снова включив спиртовку и поставив сотейник на огонь. Вылил взбитую массу, увеличившуюся втрое, и взялся помешивать смесь.
— Всё равно не понимаю. Если вы с Изой того... распрощались, зачем стреляться с Дегонским? Пусть бы шел на четыре стороны и радовался.
— Нет, — ответил жестко Мелёшин. — За подлость, устроенную за моей спиной нужно отвечать.
— Даже если этой подлости сто лет в обед?
— Предательство не имеет срока давности, — обрубил он. Ишь, какой принципиальный мститель.
— А на цертаму* повез, чтобы позлить Изочку?
Наконец-то запомнила название, — удивилась я про себя и для профилактики беззвучно повторила без запинки.
— Мы с Изкой расстались, и теперь я не в ответе, перед кем она виляет хвостом, — сказал Мэл, уменьшив огонь в спиртовке. — А тем, кто не знал и болтал лишнее, пришлось заткнуть рты, позвав тебя.
От услышанных слов я опешила, растерянно хлопая глазами. Мелёшин без капли неловкости признался, что специально выставил меня на всеобщее посмешище, и объяснил таким тоном, словно его принудили взять меня в поездку по лесным проселкам.
— Может, стоило предупредить? — выпалила, шмякнув тёркой о стол.
— Тогда ты не согласилась бы ни под каким соусом.
Я смотрела на Мэла и поражалась его беспросветному нахальству.
— Зато, Мелёшин, теперь надо мной потешается весь институт. Придется вызывать тебя на димикату.
— Разве потешаются? — удивился он. — Я бы узнал. Не возьму в толк, почему злишься.
— Почему злюсь? — разгорячилась я, размахивая теркой. — Да потому что ты опять перевернул по-своему и выставил так, будто меня должно распирать безмерное счастье за приглашение на лесное развлечение для избранных.
— Это ты перекручиваешь, как тебе выгодно, — повысил голос Мэл. — Я поехал бы только с тобой и больше ни с кем. На остальных мне плевать.
— Зато мне не плевать! — схватив горсть медовых шариков, я швырнула в бункер измельчителя.
— Уже дошло, — хмыкнул он. — Больше ни одна муха не пролетит рядом. Следи за огнем, пока буду крутить, — и взялся за ручку измельчителя.
— Поражаюсь твоей самоуверенности, Мелёшин, — ответила я раздраженно. — Из всей речи уловил самое нужное. Правильно говорят, у кого что болит, тот о том и говорит. Между прочим, пока ты обсуждал, какую ставку сделать, я почти околела.
Мэл нахмурился, затормозив перекручивание:
— Я прочно привязал заклинание. Оно не слетело бы даже при ходьбе.
— Однако улетело благодаря пьяным парням.
— К тебе приставали? — встревожился Мэл. — Запомнила их? Покажешь?
— Там парней было человек двести или триста. Откуда бы упомнила? К тому же злилась, пока ты любезничал с подружкой.
— Она мне не подружка.
— Значит, бывшая.
— И не бывшая. Никакая. Общая знакомая.
Увлекшись препирательствами, я позабыла о кипящем вареве, и оно тут же откликнулось, выплюнув вверх горячий брызг. Хорошо, что мы с Мэлом вовремя увернулись.
— Устала от твоих бывших и настоящих, — сыпанула я соленый порошок в булькающее месиво, и Мелёшин переключился на помешивание загустевшей смеси с безвозвратно нарушенными дозировками. — Устала от тех, кто общий и не общий, кто знакомый, а кто мимо проходящий.
— Упрекать прошлым нечестно, — Мэл добавил в варево медовую крошку. — Оно есть у каждого, его не спрятать и не стереть.
Богатое Мелёшинское прошлое — не чета моему жиденькому. Чтобы пересчитать подвиги Мэла, не хватит пальцев на руках и ногах, и нужно дополнительно арендовать три или четыре конечности.
— Наверняка и у тебя есть прошлое, — заметил он.
— Есть, — я сунула под пресс две ягоды вонюлярии. По кабине поплыл противный запашок.
— Вот видишь, — согласился растерянно Мелёшин. — И какое оно, твое прошлое? Безоблачное?
— Безоблачное, — сказала я ровно и вывалила ягодное месиво в сотейник. Главное, не переборщить: и с вонюляриями, и со спокойствием в голосе. Хвастовство и пафос Мэл раскусит сразу и не поверит.
— Это хорошо, что безоблачное, — заключил он после непродолжительного молчания. — Не жалеешь?
— О чем?
— О безоблачном прошлом?
— Как-нибудь переживу.
— Оно было случайно не с артистом из клуба? — не отставал Мелёшин, помешивая кипящее варево.
— Было, да прошло, — отрезала я, сыпанув навскидку розового пепла в сотейник. — И неважно, с кем. Важно, что меня постоянно тыкают носом, а я не учусь на ошибках и продолжаю влезать в неприятности.
— Эва, мне в голову не могло прийти, что потеряю тебя на цертаме. Вернулся, а там чужая компания. Поляна небольшая, зато народу — не протолкнуться. Честно, перепугался очень. Думал, ты опять влипла во что-нибудь. Пока всех обежал, цертама накрылась медным тазом.
— Странно... Вроде бы правильно говоришь, и я чувствую себя виноватой, потому что много требую. И всё же не понимаю тебя. Ты руками согреваешь и даешь прорасти добрым отношениям, а ногами тут же затаптываешь и калечишь их. Так что зря переживала, просчитывая шахматную партию наперед. Она закончилась, не начавшись.
Мэл молча помешивал смесь.
— Понятно, — сказал задумчиво. — Мы можем остаться друзьями?
— Приятелями, — уточнила я и взялась вытирать со стола пролитый и рассыпанный беспорядок. — Пете будешь звонить?
— Нет, — ответил Мелёшин, наблюдая за пузырями, возникающими на кипящей поверхности и лопающимися с громким хлюпаньем. — Если захочешь, сама сделаешь это.
Вот и расставились точки над i. Все-таки хорошо, что я решилась и прояснила, а то мучилась бы сомнениями и бессонницей.
— Теперь тебе нельзя появляться в районе невидящих.
— Спасибо за совет. Постараюсь обходить стороной, — хмыкнул Мэл.
— Сообщил отцу о "Мастодонте"?
— Нет. Стоит пока на аварийной стоянке. Что-нибудь придумаю. Может, отдам в ремонт.
Пока он говорил, от бурлящей смеси оторвался большой малиновый пузырь и, поднявшись в воздух, лопнул под потолком, забрызгав стенки кабины и меня с Мелёшиным.
— Едрит в качелю! — воскликнул тот и кинулся выключать спиртовку. Сия предосторожность оказалась напрасной — реакция началась, стремительно ускоряясь. Один за другим из сотейника вылетали пузыри различных размеров, и, заполонив кабину, лопались, оставляя о себе воспоминание в виде малиновых клякс.
Мэл, схватив сачок, кружил по тесному пространству, пытаясь сбить пузыри в полете и загнать обратно в сотейник. Воинственный вид уляпанного экспериментатора вызвал у меня неудержимый смех.
— К-к-к.... — заливалась я, наблюдая за Мэлом, уворачивающимся от разлетающихся брызг.
— Не вижу ничего смешного, — пыхтел он, поймав большой пузырь, и затолкал его в сотейник, а через секунду оттуда вылетел десяток малиновых бандитов.
— К-к-к... — повалилась я набок, хохоча.
— "Кы-кы", — передразнил Мелёшин. — Лучше возьми сачок и помоги.
— К-крышкой накрой, — простонала я, обнимая руками заболевший от смеха живот.
Когда крышка сотейника водрузилась на законное место, я оглядела кабину. Глазам явилось плачевное зрелище, если учесть, что половина приготовленного варева присыхала сейчас к стенкам и потолку.
Ромашевичевскому не понравится разбазаривание лабораторного добра впустую, и к моей характеристике добавится еще один минус, препятствующий сдаче экзамена. Хорошо, что компоненты снадобья не подлежат строгому учету, и технологические потери можно спокойно списывать без многочисленных объяснительных и визитов в первый отдел.
— Пожалуй, великодушно отдам тебе свою часть снадобья, — махнула я рукой. — А ты взамен уберешь тут.
— Хитришь, лентяйка, — стянул повязку Мэл.
Короткое молчание глаза в глаза обожгло сильнее тысячи горячих слов.
Я отвернулась к двери:
— Пойду, наверное. Разрешаешь, коллега?
— Разрешаю, — сказал Мелёшин. — Коллега.
