— Мы договаривалиись и я тебе не врааг. Простоо, если сегодня спрашиваю яя, то завтра хочет спросиить мой отец. А послезавтраа этим заинтересуютсяя... в Комитете...

— Твой папа работает в КГБ? — я насмешливо улыбаюсь, и хотя этот вариант предполагался мною давно, но под сердцем холодеет.

— Нет.

Ответ слишком короток и мне этого мало.

— Излишне подозрительная Надежда Алексеевна оттуда?! — я продолжаю удерживать на лице улыбку.

Альдона молчит.

— Ты?! — я уже улыбаюсь от уха до уха.

В ответ опять молчание.

— Ну, же моя, верная и преданная... Шахрезада! Визирь повелевает поговорить с ним! Услади мои уши своими ответами, наполненными правдой и искренностью... — несмотря на мой приторно-"восточный" тон, я стираю с лица улыбку и опять пристально вглядываюсь в синюю мерзлоту, которой полны глаза этой очень красивой, но такой..."сложной" латышки.

Альдона некоторое время сидит неподвижно и затем, с почти незаметным намеком на взох, интересуется:

— Не хватиит постоянно давиить? Мое терпениее может и лопнууть...

— Я верю в тебя, ты — железная девушка, все выдержишь... даже меня!

Глумливо улыбаюсь.

Следующие минут десять мы сидим молча. Прибалтка безразлично рассматривает зал и напивающихся иностранцев, а я добродушным взглядом исследую ее точеный профиль.

Все-таки, ОСЛЕПИТЕЛЬНО красивая девица, но все делает, чтобы ЭТО, как можно меньше, бросалось в глаза. На сегодняшний концерт все наши дамы вырядились, а она пришла в вельветовых брюках, которые ничего не обтягивали, и в свободного кроя "размахайке" с широкими рукавами "а ля летучая мышь". Никакого макияжа, белые волосы убраны в обычный "конский хвост". С черной аптечной резинкой!

— Про Надежду не в курсее... Папа работал раньшее. Сейчас в МИДее... Ты саам знааешь.

Я настолько задумался, что даже не сразу даже понял, что слышу негромкий голос Альдоны.

— Бывших сотрудников не бывает... — быстро нахожусь, что возразить. Стараюсь разговаривать спокойно, но грозовую тучу встающую на горизонте ощущаю уже, практически, физически.

— Не тоот случаай... — сухо реагирует на мою реплику прибалтка.

— Почему это?! — во мне моментально зарождается жгучее любопытство.

Альдона уже не скрываясь морщится — этот поворот разговора ей неприятен, да, наверное, как и весь разговор, в целом.

Одним, мельком брошенным взглядом, она умудряется подозвать официанта и через пару-тройку минут нам приносят еще пятьдесят грамм коньяка и два мороженых.

"Меня пытаются споить?! Надеюсь, чтобы потом надругаться!.. Ха... на нервячок пробивает... Что-то я сейчас, да услышу...".

Давая девушке собраться с духом для каких-то сложных откровений, я активно принимаюсь за шоколадный пломбир.

Альдона долго смотрит на свою хрустальную вазочку с мороженым, а затем, без всякой логики, берет и медленно выцеживает сквозь зубы МОЮ(!) рюмку "Арарата".

...Мама Альдоны умерла, когда девочке еще не исполнилось и пяти лет. Трагическая и глупейшая смерть от... банального аппендицита, летом, на отдыхе в деревне. Сначала терпела, а потом не довезли...

С того дня, отец с дочерью стали наразлучны. И в корейскую командировку, в 1962 году, шестилетняя Альдона, естественно, поехала с папой. Вопреки существовавшим инструкциям и с личного разрешения Председателя КГБ СССР Владимира Ефимовича Семичастного.

Майор Комитета Государственной Безопасности Имант Янович Веверс был командирован в Пхеньян, для работы советником при посольстве СССР, но в "братской социалистической Корее" дипломатический статус был чистой условностью. Перед новоиспеченным "советником", была поставлена ответственная и очень актуальная задача — интеграция специфических советских наработок в систему обучения корейских коллег. Для их дальнейшего использования в помощь другим азиатским "братьям по социалистической идее".

Откровенничать дочь разведчика не умела патологически, поэтому мне оставалось лишь догадываться, что одной "интеграцией", роль еённого папахена в Пхеньяне не ограничивалась. Скорее всего товарищ Веверс сделал себе имя занимаясь непосредственным планированием и осуществлением, так называемых, "тайных операций".

И справлялся со своей задачей потомственный чекист хорошо — за, почти, десять лет проведенных в Северной Корее майор дорос до полковника, получил пять орденов и множество благодарностей от самого высокого начальства на Лубянке. Сам по себе, "Корейский аппендикс" уже стал мало кому интересен, но щупальца северокорейских спецслужб сумели проникнуть во все страны Юго-Восточной Азии, и полковника Веверса ждали в Москве генеральские погоны и блестящая карьера.

В Северной Корее девочка провела десять лет, первую половину дня обучаясь в школе при советском посольстве, а вторую, от нечего делать, на тренировочной базе "Моранбон" — самой секретной северокорейской спецслужбы — партийной разведке, со странным названием "35 комната". Курс полной подготовки этих элитных северокорейских диверсантов-разведчиков составлял пять лет. Альдона сумела сдать свой добровольный выпускной экзамен с четырнадцатым результатом. Из пятиста тридцати курсантов пятого курса!

Вместе с тем "папаша Веверс" заботился и о духовном воспитании дочери. Этот малоприятный тип "гестаповской наружности" оказался тонким ценителем Чехова и Бунина, поклонником Ремарка и Драйзера...

Время близилось к часу ночи и ресторан стали закрывать. Часть иностранцев перепилась до "положения лежа" и их эвакуировали до номеров сотрудники гостиницы, другая — шатаясь и горланя песни, самостоятельно стала расползаться по спящим коридорам "России".

Мы же переместились в круглосуточный бар на 16-ом этаже. Я вцепился в Альдону клещом, хорошо понимая, что если сейчас из нее все не вытрясу, больше такой возможности может никогда не предоставиться.

Вместе с тем, мне показалось... и, может быть, только ПОКАЗАЛОСЬ... что девушка сама уже не хочет останавливаться в своем повествовании, на полпути.

...Закончилась "корейская эпопея" семейства Веверсов неожиданно и... дико.

Руководитель всех северокорейских спецслужб и секретарь ЦК Трудовой Партии Кореи, генерал-полковник, "Центр Партии" тридцатилетний Ким Чен Ир лично присутствовал на выпускных экзаменах и "положил глаз" на белокурую дочку русского советника.

Сделанное предложение было прямым и бесцеремонным...

— Каак в "Кавказкоой пленницее"... — Альдона усмехнулась уголками губ, — "барааны, холодильниик и путевкаа"...

Я в шоке захлопал глазами. Поворот в рассказе оказался, для меня, слишком неожиданным и каким-то ирреальным. Слава богу, еще хватило ума воздержаться от шуток на счет "невысокой цены"! Думаю, на этом разговор бы и закончился. Ярко-синие глаза Альдоны уже давно потемнели, буквально, до цвета ночи и, как мне кажется, дело не в полумраке, царившем в баре.

— Как такое может быть?! — я искренне недоумевал, — дочь дипломата страны-союзницы... человека, который обучает твой лучший спецназ...?!

— Таам всее не таак однозначноо... — прибалтка поморщилась. Чувствовалось, что сейчас она уже говорит через силу, акцент стал совсем сильный, — К началуу семидесятыых многоее сталоо менятьсяя... Ким Ир Сеен стал ориентироватьсяя большее на Китаай... и пытатьсяя устроиить в Южной частии "второй Вьетнаам"... Москваа резко возражалаа, от того и отношенияя стали охлаждатьсяя. К тому времении, теесное взаимодействиее осталось толькоо в подготовкее разведовательноо-диверсионных сиил. Нуу, до этогоо случаяя...

— И что сделал папа? — этот вопрос я уже задавал с замиранием сердца, отчаянно не желая верить в худшее.

Альдона внимательно посмотрела мне в глаза и усмехнулась.

— Ответиил, что передааст предложениее дочерии. Потоом спрятаал меняя в посольствее и связалсяя с Москвоой. А Москваа... пообещалаа ордеен. Точнее дваа. Емуу и мнее...

— Бlяdь... — я разинул рот, — да, как так-то?!

Встревоженный моим восклицанием, из подсобки выглянул бармен. Кроме нас двоих, в баре больше никого не было и средних лет "повелитель шейкеров", видимо, решил передохнуть от стояния за стойкой.

— Дваа коньякаа ии ещее кофее... — голос Альдоны сейчас больше напоминал воронье карканье.

Почуяв неладное, бармен заметался мышью и минуты через три мы получили заказанное — все время ожидания просидели молча.

Обе рюмки, служитель общепита поставил перед девушкой, но как только он вернулся за стойку, Альдона сделала приглашающий жест и я в точности повторил ее манеру — медленно выцедил коньяк сквозь зубы.

Поставил рюмку на стол и, наконец, не выдержал:

— И что потом?

— Тем жее вечероом, в багажникее автомобиля послаа в аэропорт... обаа. Повезло — таам был нааш военный "боорт". На неем во Владивостоок... А в Москвее папаа написаал рапоорт и, послее грандиоозноой нервотрепки, тепеерь работаеет в МИДее...

Я мелкими глотками пил горячий "капучино" и переваривал услышанное. Взбодрившийся бармен протирал свои многочисленные стаканы, а из динамиков негромко доносился голос Джо Дассена.

— И что... наши корейцам так все и спустили с рук? — не удержался я, хотя уже и догадывался об ответе.

— "Нашии" периодическии посылают тудаа на гастролии ансамбль "Березкаа"... Вот тее, заодноо, и танцуюют...

— Охренеть!..

Опять сидим молча. Я искренне в шоке. Как-то неоправданно романтично верил, что с СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ такого быть не могло! Я, конечно, читал, что иностранцам КГБ подкладывал завербованных валютных проституток, что агенты соцблока, особенно гэдээровцы, соблазняли министерских секретарш на Западе, но чтобы ТАКОЕ...

И, да не узнает никогда Альдона(!), но факт, что в какую-то Северную Корею посылали всемирно известную "Березку", чтобы девчонки ублажали вонючих "чучхе", меня поразил больше. В конце концов, с Альдоной дело житейское, она — красавица, и, наверняка, была такой уже и в семнадцать лет, и с тем, что похотливое будущее "Солнце нации" захотело всунуть свой "стручок", все понятно. Непонятно другое, как он осмелился предложить такое дипломату Великой Страны?! И почему Великая Страна за это не наказала?!

— Слушай... Мне, чисто для себя. А кто в Москве предложил вам за это по ордену?

Видимо голос выдал.

Альдона оторвала взгляд от стола. Внешне она уже выглядела совершенно спокойно, только вот лазурит глаз не вернулся — взгляд, по-прежнему, был неопределенно тёмен. Удивительное свойство...

— Зачеем тебе?

Акцент тоже уже почти не слышен. Но две яркие "дорожки" со скул никуда пока не делись.

— Придет время — поквитаемся... — искренне отвечаю я.

Альдона, что-то услышала в моем тоне, смотрит с интересом и с интересом же отвечает:

— Сам Андропов...

"Ну, в общем, как-то так я и предполагал...".

Деловито киваю и допиваю остывший кофе.

"Считай, второго уже подписываюсь грохнуть... Дело за малым — сделать!".

Когда выходим на мороз улицы и направляемся к одиноко дымящей на пустующем пандусе "Волге", Альдона останавливает меня за плечо:

— Папа хочет с тобоой встретитьсяя. Предлагает зав... Сегодня ужее... Темуу знаешь.

Спокойно оборачиваюсь:

— Спасибо, что предупредила — я это очень ценю. И за сегодняшнюю откровенность спасибо. Дальше меня не уйдет. Что касается языков, то у меня к ним способности. Просто не афишировал, школа отучила быть "слишком умным".

Я "грустно" улыбаюсь.

— Так что вопросы мне следует задавать не только про итальянский, но и про английский, немецкий, испанский, французский, португальский... Что-то лучше, что-то хуже... Но говорю и понимаю я на всех этих языках.

Ну, слава богу... Даже в свете автомобильных фар видно, что, в округлившиеся от удивления глаза, возвращается синева.

...Не спала, девочка моя! И даже ужин приготовила... Впрочем, до ужина ли?! Если тебя встречают в коридоре в одном коротком халатике! После месяца воздержания!

Мужчина в постели в носках — верх пошлости(!), но я свои, по крайней мере оставшийся правый, смог стянуть только когда мы перебрались в ванну. Вот за что я люблю "старый фонд", так это за то, что испуганные соседи не вызывают милицию, когда ты занимаешься любовью или, например, кого-то живьем расчленяешь — не слышат они этих безобразий! Ну, и слава богу — Зая сегодня первый раз решилась не сдерживаться. А я на это, прям как на допинг какой-то отреагировал, да ещё и "жару" прибавил!

В чугунной на изогнутых ножках ванне было удобно, но мы снова перебрались "возиться" в спальню, хотя затем еще не раз возвращались в эту "дореволюционную купель".

Антракт проводили на кухне, где, впервые за незнамо сколько лет, я налопался "жутко" вредных и "кошмарно" канцерогенных шпрот! В конце концов, рассудил так: или в конце 70-х эти шпроты еще нормальные, или есть КОМУ побеспокоиться о моем здоровье. Забавно будет, если ИХ неведомые мне замыслы, не осуществятся, из-за того, что я загнусь от какой-нибудь съеденной или выпитой дряни. Вот пусть ОНИ и берегут меня, а я пока буду жрать бутерброды со шпротами! А те еще и с икрой оказались. Suka, ВКУСНО-ТО как!

Когда мы, наконец, угомонились и расслабленные лежали на смятых простынях, Вера потерлась щекой о мое предплечье и "невзначай" поинтересовалась:

— А ты где настолько задержался?

"Надо же, долго терпела!"

Зевнув, я положил руку на черноволосую головку и погладил, как маленькой девочке:

— Встреча была... Отложить не получилось...

Замерла. Недолгое молчание. Но все-таки решилась:

— А с кем?..

Молчу.

Как и предполагалось, Зая не выдерживает первая:

— Ви, ты если не хочешь... не рассказывай...

Как делился со мной житейской мудростью, в "потустороннем времени", один мой очень непростой московский знакомый: "Женщина ведет себя ровно так, как ей позволяет мужчина... И тут надо постоянно сохранять бдительность, как на минном поле... Если ты ей однажды что-то разрешил, то больше уже НИКОГДА не запретишь! Она будет за это "свое право" бороться до конца, какая бы пустяковая мелочь это не была. И если ценой этой борьбы станет ваш брак, то она этого даже не заметит! В своем упрямстве это животные — бессмысленные и беспощадные...".

И при такой жизненной философии, у него были уйма любовниц-однодневок и четверо детей от одной женщины, брак с которой он упорно не регистрировал на протяжении двадцати с лишним лет: "НИКОГДА! Завещание в её пользу составил и хватит. А то она решит, что больше стремиться не к чему и все сразу пойдет кувырком...".

Впрочем, еще за двести лет до этого разговора уже было написано: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Тоже еще тот "сукин сын" писал!

У меня так не получалось. Да, и не хотелось. Я всегда надеялся найти в женщине еще и друга. А жить, как с врагом или дрессировать, как животное — увольте. Вот может за это жизнь и "уволила": все понимаешь, но не делаешь — оставайся одиноким! А у того московского знакомого — была вполне счастливая семья и четверо замечательных детей...

Слишком завспоминался — Вера тревожно ловит мой взгляд и уже лепечет, что она "просто так спросила... если это секрет, то рассказывать не надо...".